Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗
Недоумение вызывало место, выбранное пилотом «Адвенчера» для размещения склада. Чтобы попасть к нему, нам пришлось отклониться от курса примерно на две мили и потерять метров сто высоты. Чем это было обусловлено, непонятно. С тем же успехом — я имею в виду незанесенность склада снегом — его можно было бы расположить и повыше, прямо на нашем маршруте, но это все из области пожеланий для будущих экспедиций. А пока склад был перед нами, и мы подошли к нему примерно в час пополудни.
Сортировка продовольствия, упаковка нарт, заправка канистр горючим отняли часа два. Мы даже успели быстро перекусить, быстро потому, что довольно здорово подмерзли, пока возились со складом. Упаковав на каждые нарты по семь ящиков с кормом для собак и по два ящика с продовольствием, чего должно было хватить на три недели, мы решили подняться на плато и там разбить лагерь. На карте этого района прямо впереди нас были обозначены трещины. Чтобы обойти их, мы двигались мили две в восточном направлении, а затем повернули к югу. Вопреки нашим опасениям, несмотря на тяжело груженные нарты, собаки бежали резво. Более того, упряжка Уилла по-прежнему сохраняла очень высокий темп, и складывалось такое впечатление, что им абсолютно все равно, сколько весят их нарты, но Уилл все-таки слез с облучка и пошел на лыжах рядом, как и все остальные.
Часа за полтора до остановки у меня вновь сломалось крепление, причем опять левое. На этот раз оно проработало всего 400 миль, то есть втрое меньше, чем предыдущее — наверное, сказались более суровые условия эксплуатации их на застругах, особенно в последнее время. Чтобы не терять времени на перестановку креплений, я предложил Джефу его упряжке выйти вперед, но Уилл нашел другой выход: он с готовностью снял свои лыжи и предложил их мне. Я, по достоинству оценив его благородство, вновь занял лидирующую позицию, а Уилл — понравившееся ему место на облучке. Собаки справились и с этой задачей и пошли за мной в очень высоком темпе, так что вскоре пришлось остановиться, поджидая отставшую упряжку Кейзо и Этьенна.
Впереди по курсу виднелась уходящая в юго-восточном направлении горная цепь, состоящая из нескольких красивых остроконечных пиков, разделенных характерными седловинами снежных перевалов.
У нас было две возможности выбраться отсюда: или преодолеть один из этих перевалов, или обойти горную цепь с востока. Первый путь был труднее, но короче, и мы склонялись именно к этому варианту и поэтому держали курс на перевал между самым высоким пиком этой горной цепи — пиком Кинг — и другим, более низким, находящимся к востоку от него безымянным пиком. Отсюда с нашей позиции перевал выглядел достаточно крутым, и нам необходимо было подойти ближе, чтобы оценить свои возможности его форсировать. Дело в том, что Майкл еще в базовом лагере говорил нам, что можно подняться на плато, обходя пик Кинг справа, как он и сделал в прошлом году, когда шел к Полюсу на снегоходах. Но одно дело снегоход, а другое — собаки, хотя наш небогатый опыт сравнительной эксплуатации собак и снегохода в одинаковых условиях в первые дни после выхода из базового лагеря продемонстрировал абсолютное преимущество собак. Генри, который много раз летал в этом районе, рекомендовал подниматься на плато, обходя пик Кинг слева. Вооруженные этими двумя взаимоисключающими рекомендациями двух авторитетных людей, а также собственным опытом и верой в успех, мы двигались в направлении красиво освещенного пика Кинг, названного так из-за сходства его зубастой вершины с королевской короной.
Ждать упряжку Кейзо и Этьенна пришлось довольно долго: минут двадцать пять. Когда мы пришли в лагерь, я подошел к Уиллу и попросил его уступить на время одну из своих собак Кейзо, чтобы как-то выровнять скорости. Но Уилл как отрезал: «Это невозможно, мои нарты самые тяжелые». Это было действительно так, особенно когда Уилл сидел на них верхом, но видя, что он свою позицию не изменит, я отступил. Надо было максимально быстро облегчить нарты, и мы с Этьенном с воодушевлением принялись за выполнение этой благородной миссии, для чего приготовили себе королевский или, точнее, кинговский ужин — как-никак чем больше мы съедим, тем легче собакам, которые тоже, отчасти из этих соображений, получили двойную порцию корма. Теперь, кроме обычного снежного душа по утрам, я еще совершал перед сном небольшую прогулку босиком по снегу, чтобы остудить и вымыть натруженные ноги. Несмотря на многократные приглашения, Этьенн отказывался ко мне присоединиться, уверяя, что он вполне уютно чувствует себя в шерстяных носках. Вот и сегодня, предупреждая мою атаку, он нырнул в спальный мешок, заслоняясь от меня надежным щитом «Монд дипломатик».
Вечером вместо радиосвязи, которая не состоялась из-за плохого прохождения, обсуждали с пришедшим к нам в гости Уиллом планы последующих экспедиций. Уилл собирался в Канадскую Арктику, Этьенн — на вулкан Эребус, а я — в Шувалово.
Засыпать было приятно, прямо как в субботу после тяжелой недели, и как это часто бывает по закону подлости, именно сейчас я просыпался много раз за ночь и под утро, но легко засыпал снова. В итоге проснулись одновременно с Этьенном около половины десятого. Несмотря на яркое солнце, по-прежнему дул пронзительный юго-восточный ветер и поверхность ледника насколько хватало глаз курилась легкой поземкой. Было тепло — около минус 22 градусов.
Джеф застал нас за завтраком. Он относится к той породе людей, которые не любят, да и не умеют отдыхать. Вот сегодня, спрашивается, для чего было просыпаться в 7 часов и будить при этом Кейзо? Никто не знает, кажется, даже сам Джеф, но с утра он развил бурную деятельность по определению наших координат, все еще не слишком доверяя «Аргосу». Сейчас он интересовался у Этьенна, на сколько наши часы отстают от Гринвича. Попытались поймать сигналы точного времени, хотя, по-моему, все были уверены, что наши экспедиционные часы установлены по времени Пунта-Аренаса, а это соответствовало разнице в 3 часа по сравнению со временем по Гринвичу. Джеф хотел в этом убедиться самолично и приготовился засекать время, но, кроме шума эфира и какой-то нечленораздельной речи, наш приемник не уловил ничего. Пришлось Джефу согласиться с тем временем, какое мы имели. Не успели мы прикончить завтрак, как в палатку заглянул разбуженный своим неугомонным соседом Кейзо. Он официально пригласил нас с Этьенном в 6.30 в свою палатку попробовать настоящего сакэ, небольшую бутылочку которого мы отыскали в последнем продовольственном складе. Часа два я занимался восстановлением своих войлочных носков, накладывая фигурную нейлоновую заплату на продранные пятки.
Поток гостей не ослабевал, и в палатку после неоднократных вежливых запросов и извинений втиснулся профессор. Он фотографировал лагерь и заполз к нам погреться, рассказать и послушать последние новости. Кроме того, к доктору Этьенну его привела обеспокоенность по поводу какой-то экземы на шее и на груди. Надо сказать, что профессор, пожалуй, больше всех страдал от непосредственного контакта с суровой антарктической природой. Несмотря на то что он постоянно использовал маску, лицо его было обожжено и обморожено больше, чем у любого из нас. На опухшие и кровоточащие губы его просто больно было смотреть. Он очень сильно похудел, а тут еще эта экзема. Доктор успокоил профессора своей уверенностью в том, что все пройдет сразу же после того, как пациент употребит мазь, которую получит тут же и безо всяких рецептов. «Если же и она не поможет, — сказал доктор, извлекая из своей сумки как будто специально приготовленный для этого случая тюбик с мазью, — то у меня есть еще одно сильное средство». Этьенн был верен своей системе врачевания, основные принципы которой он неоднократно излагал мне. Главный из них состоял в психологической обработке больного, которую следовало проводить в двух направлениях: внушение больному того, что его заболевание вполне и достаточно быстро может быть излечено и что он, доктор Этьенн, абсолютно точно знает, как именно следует лечить. С участниками экспедиции, достаточно редко обращавшимися к нему за помощью, доктор вообще не слишком церемонился. Вот типичный диалог того времени: «Доктор Этьенн, у меня болит поясница». — «У меня тоже», — следовал молниеносный ответ, и больной сразу чувствовал облегчение от того, что его страдания разделяет еще кто-то и он не одинок. Не успели мы проводить счастливого профессора, как в палатку просунулась голова хорошо выспавшегося Уилла. Да, а мы-то с Этьенном мечтали немного покемарить после утомительных визитов, но не тут-то было. Этьенн предложил нашему вниманию текст обращения к народам и странам, который мы предполагали прочесть для телевидения, когда придем на Полюс. Там говорилось примерно следующее: «Мы, участники Первой международной трансантарктической экспедиции, находясь здесь, на Южном полюсе, в точке, где сходятся все меридианы, все нервы Земли, обращаемся ко всему человечеству в надежде на то, что в недалеком будущем люди всей Земли вне зависимости от национальности и всех разделяющих их границ смогут протянуть друг другу руки, обретут подлинное взаимопонимание и начнут сотрудничать в самых разных областях человеческой деятельности. Мы счастливы, оттого что чувствуем себя такой маленькой моделью будущего человечества, ибо, несмотря на все различия наших государств, языков, обычаев, культур, мы нашли взаимопонимание и только оно помогло нам пройти эту одну из самых трудных дорог на Земле и достичь цели». Это было впечатляющее обращение, и все мы одобрили его в первом чтении. Чтобы как-то привести в порядок свои чувства после проникновенного чтения Этьенна, я, оставив его наедине с Уиллом, вылез наружу с целью переставить сломанное вчера лыжное крепление. Эта процедура отняла у меня всего 10 минут. Затем я вернулся в палатку и объявил следующий номер программы выходного дня: мытье голов. Уилл почел за благо удалиться. Мне пришлось долго уговаривать Этьенна согласиться помыть голову, ведь как-никак Южный полюс впереди. Наконец, тот сдался, и мы, по очереди помогая друг другу, помыли головы. Этьенн вынужден был признать, что после этой процедуры он чувствовал себя несколько лучше и вполне готов к Южному полюсу.
