Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович (чтение книг .txt) 📗
В результате у ашанти, как и у других народов акан, обнаруживалось противоречие между двумя началами организации родового общества: матриархальным и патриархальным. А одновременно — и именно потому, что такое противоречие существовало, — становилось важным наличие некоего центра, с которым были бы связаны все члены рода вне зависимости от того, где они находятся. «Трон» рода, воплощавший его жизненную силу, бывший как бы «узлом», связывающим мертвых, живущих и будущих членов рода в единый организм, мог превосходно выполнять эту роль.
К слову сказать, сама эта живучесть архаичных общественных порядков, как я сейчас вспоминаю, была для меня в известной степени неожиданностью. Я не сразу увидел, что родовые традиции и обычаи во многом формировали быт, повседневное поведение людей от первого младенческого крика до предсмертного вздоха. Конечно, кое-где это влияние отступало, кое-где нормы отношений круто изменились за последние десятилетия, но прошлое сразу же проступало наружу, стоило копнуть чуть глубже.
Душа еще не родившегося ребенка, по поверьям йоруба, склонялась перед божеством Олодумаре с просьбой «выбрать» для нее земную судьбу. Тот, кто скромно ходатайствовал о пище, достатке и детях, получал желаемое. Тот же, кто требовал удачи как чего-то должного, обманывался в своих ожиданиях. Обреченный на бедность, упорным трудом он мог кое-что заработать, но богатство было для него недосягаемо.
У таленси Северной Ганы каждый женатый человек располагал алтарем «доброй судьбы». Пока он был молод и зависел от отца, этот алтарь находился в помещении его матери. Когда у него появлялись дети, его перемещали туда, где находилась жена. Наконец, после того как он занимал положение своего отца, алтарь выносился за околицу. Тем самым подчеркивалось, что глава рода отвечал за судьбу не только свою, но и всех зависящих от него мужчин и женщин.
Эта идея предопределенности благоприятствовала устойчивости, неизменности родо-племенных порядков. Она была тем более живуча, тем более глубоко пронизывала всю психологию человека, что отвечала всему духу архаичного мышления, отрицающего случайность и свободу воли. Кроме того, незыблемая, на первый взгляд, прочность унаследованных от прошлого общественных отношений придавала идее предопределенности, идее судьбы видимость исторической обоснованности.
Какими же вехами отмечалась жизнь человека в африканской деревне?
В 1965 году уроженец Восточной Нигерии Дилим Окафор-Омали выпустил в свет чудесную книгу, в которой взволнованно описал деревню своего детства.
В течение двенадцати дней, или трех недель по календарю ибо, после рождения ребенка, писал Дилим Окафор-Омали, обычай запрещал матери есть вместе с мужем. Она не допускалась в хижину — обу, где ее супруг обычно принимал гостей, и не могла присутствовать на похоронах. Ее единственной обязанностью все это время было кормить новорожденного, который тоже не должен был появляться в обу.
Через три недели после родов совершалась церемо-пия ито-нва. Постель, на которой спали мать с ребенком, вымывалась и уносилась прочь. Отныне и мать и новорожденный могли появляться всюду. Матери вновь разрешалось есть вместе с мужем.
Следующим был праздник выбора имени для ребенка. В нем участвовали не только сородичи матери и отца, но все жители деревни. Друзей, родственников приглашали даже из дальних мест. После этой церемонии с матери снимался последний запрет — посещать рынок.
Главными заинтересованными лицами были, конечно, родители ребенка, а также его бабушки и дедушки. Каждый из них участвовал в выборе имени. Но, кроме того, с одобрения семьи любой приглашенный на праздник мог дать ребенку имя, сопровождая свой выбор специальным именинным подарком.
Следующей крупной вехой в жизни новорожденного был обряд игба агу. Он проводился в сроки, выбранные отцом ребенка. Приглашенный им ведун указывал, кто из предков находил свое новое воплощение в младенце. Когда имя этого предка устанавливалось, то изготовлялась представлявшая его большая деревянная кукла — окпенси. Она помещалась в хижину обы, где находились окпенси всех членов семьи. К этим деревянным фигурам возлагались орехи кола, перед ними совершались возлияния пальмового вина и читались обращенные к предкам молитвы.
Как видно, с первых мгновений новой жизни семейной группой принимались меры защиты матери и ее ребенка, а также всего рода от возможных последствий появления на свет нового живого существа. Первые дни, пока оставалось неизвестным, какие силы приведены в движение рождением нового человека, с кем из предков у него особенно тесные связи, эти меры, заключавшиеся в различных табу, были очень строги и многообразны. Позднее они слабели, сменялись другими, которые уже не имели столь явственно выраженного в первое время «карантинного» характера. И так на всем протяжении жизни человека.
Важнейшим этапом в жизни крестьянина было создание собственной семьи.
Шла ли речь об ухаживании, сватовстве, свадьбе, каждый жест, затрагивающий будущую семью, был окружен поэзией и наделен в глазах всего общества особым, очень значительным смыслом. Ведь брак скреплял не только союз двух людей, он устанавливал новые тесные связи между двумя родами. В его прочности заключался также залог единства и сплоченности всего племени.
Два жестких принципа четко определяли круг людей, среди которых могли допускаться брачные отношения. Один из них в науке известен как принцип эндогамии, второй — экзогамии. Первый требовал, чтобы жених и невеста принадлежали к одному племени, и запрещал вступление в брак с мужчиной или женщиной, которые были бы, по мнению племени, чужаками. Согласно второму принципу мужчине запрещалось выбирать себе невесту среди девушек его рода. Он должен был искать ее среди соплеменниц, принадлежащих к другим родам.
Время подтачивает эти нормы. Браки с иноплеменниками учащаются даже в глухих деревнях. Тем не менее в памяти людей еще живы суровые требования прошлых лет. И многие допускали их разумность. Ведь брак вне племени мог привести к тому, что племенные покровители отвергнут детей новой семьи. Кроме того, разве обычная житейская мудрость не требовала избегать положений, в которых долг перед племенем и обязанности перед семьей вступали бы в конфликт? А такая ситуация становилась возможной при женитьбе на иноплеменнице.
…Среди джерма существовал такой обычай: юноша извещал девушку о своей любви через друга. Она не отвечала на это признание прямо, а улыбкой при упоминании подругами его имени. Если же девушка делала вид, что сердится, это значило, что ее сердце не отвечает юноше взаимностью.
Опять-таки через друга молодой человек преподносил подарок матери своей возлюбленной и испрашивал согласия на встречи с ее дочерью. Когда это согласие бывало получено, друзья юноши и девушки устраивали им первое свидание наедине. Вечером в назначенный день подруга будущей невесты расстилала циновку у хижины ее отца. Жениха сопровождал его друг. После того как влюбленные начинали беседу, сидя на циновке, посредники незаметно удалялись. Свидание могло затянуться до утра. Уходя, жених сворачивал циновку и оставлял в пей деньги, которые подруга невесты передавала ее матери.
Еще до помолвки жених должен был нанести визиты всем сородичам и свойственникам невесты, преподнося каждому хотя бы небольшой подарок. В прошлом, получая от родителей невесты твердое согласие на брак, он вручал им пять тысяч ракушек каури, служивших среди джерма деньгами, как бы подтверждая тем самым твердость своего намерения. Он должен был также передать родителям невесты немалое количество каури и после помолвки.
Случалось так, что несколько претендентов посылали семье невесты эти деньги. От девушки зависело, кого она выберет мужем. Когда родители узнавали ее решение, то направляли к жениху посланца, который сообщал ему радостную весть. Отвергнутые претенденты полностью получали назад переданные ими семье невесты деньги. Что касается денег жениха, то они делились между родственниками невесты и знатными людьми деревни.
