Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам (читать книги онлайн полные версии txt) 📗

Тот, кто сохранил в себе способность быть благодарным, не уйдет из Гайд-парка, не воздав должного архитектору, который спроектировал многочисленные парковые павильоны, эти незамечаемые и неоцененные достопримечательности Лондона. Один павильон стоит у Гросвенор-Гейт, два других — у Стэнхоуп-Гейт, четвертый — это Камберленд-Лодж, пятый — павильон при входе в парк, шестой — армейский склад около Серпентайна. Они выполнены в классическом греческом стиле, который был моден в период Регентства. Децимусу Бертону едва исполнилось двадцать пять, когда он строил эти павильоны и оформлял в античном стиле вход в парк. Бертон оказался не только самым молодым, но и самым удачливым из всех архитекторов, причастных к изменению облика Лондона; фоном для его творений всегда служила сама Природа.

Он прожил 81 год — бок о бок с восхитительными творениями своей молодости. И как бы ни гордился он павильонами, главным его шедевром совершенно заслуженно признается триумфальная арка (ныне находящаяся на Конститьюшн-Хилл); по плану эта арка должна была располагаться на одной оси с входом в парк и как бы его предварять.

Увы, Лондону не везло с триумфальными арками. Для них никогда не могли подобрать подходящее место. У нас их три, если считать и ту псевдоантичную конструкцию, преддверие Глазго, что находится у вокзала Юстон; кстати сказать, ее единственную не разбирали на фрагменты и не возили по Лондону будто ненужную мебель. Арка Марбл-Арч появилась на карте Лондона в 1828 году в качестве парадного въезда в Букингемский дворец; сейчас это въезд в никуда. Арка Конститьюшн-Хилл (она же арка Грин-парка, арка Веллингтона и арка Пимлико) также утратила всякий смысл. А ведь бедолага Бертон много лет трудился над конной статуей герцога Веллингтона, такой громадной, что во время дружеской пирушки перед вывозом этой статуи из студии в ней поместилась дюжина человек, пивших за здоровье скульптора!

Говорят, некий французский офицер, рассматривая арку, столь нелепо увенчанную скульптурой Веллингтона, язвительно заметил: «Nous sommes venges!» («Мы отомщены»). Тот, кто захочет посмотреть на статую сейчас, найдет ее у лагеря Цезаря в Олдершоте [42], где она, безусловно, более уместна.

Понаблюдав, как молодой яхтсмен выписывает пируэты на Круглом озере, я пошел к Кенсингтонскому дворцу. Нельзя сказать, что это здание производит впечатление. Оно пострадало в 1940 году от зажигательных бомб, несколько раз рисковало быть полностью разрушенным в 1943-м, но счастливо избежало этой участи, а в 1944 году в него попала ракета «Фау-1».

Немногочисленные посетители бродили по комнатам с сосновыми стенными панелями, а за ними наблюдали из темноты в углах призраки натужно кашляющего астматика Вильгельма III, замершей в раздумьях о том, что бы съесть на ужин, королевы Анны, вечно раздраженного Георга II, слепой принцессы Софии, дочери Георга III, герцогини Кентской и юной Виктории.

Думаю, единственная комната во дворце, представляющая интерес, — спальня Виктории, в которой принцесса в июньскую ночь узнала, что стала королевой. Это самая обычная комната, со стенами, оклеенными обоями в цветочек. Сохранились предметы интерьера того времени, среди которых задерживает на себе взгляд пара гимнастических булав на выступе над громоздким камином. Только подумайте — Виктория в молодости или в зрелые годы, подбрасывающая булавы!

Легко представить себе восемнадцатилетнюю девушку, беззаботно спящую на подушках тем июньским утром, птиц, поющих за окном в Кенсингтонских садах, утреннее солнце и эхо, вторящее стуку в дверь: двое гонцов ехали ночь напролет из Виндзора, чтобы сообщить Виктории о смерти Вильгельма IV.

Как часто случается, когда нужно передать какую-либо весть, не терпящую отлагательств, обстоятельства будто нарочно сложились так, чтобы досадить гонцам — а ведь один из них был не кто иной, как архиепископ Кентерберийский, а другой — лорд-канцер лорд Конингем. Сначала они никак не могли разбудить дворецкого. Наконец тот вышел, впустил гостей во двор и тут же исчез. Во дворце царила тишина, слуги не появлялись. Архиепископ позвонил в колокольчик. Пришел заспанный лакей. Архиепископ и лорд потребовали срочной аудиенции у принцессы Виктории. Лакей удалился. Подождав некоторое время, они снова позвонили. Лакей сообщил, что принцесса спит так сладко, что ее жаль будить. Тут уж архиепископ и лорд-канцлер не сдержались и воскликнули: «Мы пришли к королеве по делу государственной важности, и даже если она спит, мы к ней пройдем!»

Через несколько минут они преклоняли колени перед босой девушкой в белом пеньюаре и шали на плечах, по которой рассыпались неприбранные волосы. Такой вышла королева Виктория на свою первую аудиенцию. В своем дневнике она записала:

Спустя два часа юная королева провела свое первое заседание Тайного совета.

«Невысокая, всего пять футов ростом, она заполняла не только свое кресло, но и всю комнату», — прокомментировал герцог Веллингтон.

Интересная комната, не правда ли, — комната, в которой началась великая, лишенная страха викторианская эпоха. Мы, живущие в сумерках опасений и нерешительности, не можем не сожалеть о былом покое и уверенности. И все же я думаю, что самые интересные предметы в этой комнате — гимнастические булавы.

Тре Фонтане, местность за городской чертой Рима, где, по преданию, был обезглавлен апостол Павел, имела славу рассадника малярии. Более чем восемьсот лет назад туда пришел набожный пилигрим Рагере, норманн из далекого Лондона, придворный шут Вильгельма Рыжего, принявший духовный сан при следующем короле, Генрихе I.

В Тре Фонтане он подхватил малярию. Во время болезни ему явился святой Варфоломей, и Рагере дал обет: если поправится и вернется домой невредимым, то построит в Лондоне монастырь и больницу для бедных. Вот так, благодаря укусу малярийного комара, в Лондоне появились церковь Святого Варфоломея Великого, Смитфилд и больница Святого Варфоломея, больше известная как «Барте», самая старая больница англоязычного мира.

Воскресным утром я доехал на омнибусе до Ньюгейт-стрит и, насладившись видом собора Святого Павла над строительным забором вокруг развалин, двинулся в направлении Смитфилда. Трудно представить себе, что этот невыразительный район офисов, складов и мясных рынков когда-то был местом рыцарских турниров — а еще местом казни ведьм и христианских мучеников.

Весьма образованный молодой полисмен, с которым я завязал разговор, сообщил, что в наши дни Смитфилд — чрезвычайно спокойное местечко.

— Никаких преступлений, сэр, — сказал он. — Честно говоря, тут тихо, как на кладбище.

И, указав на свой шлем, добавил:

— А мы по-прежнему ходим в этих штуках, будто все ждем, что из-за угла выскочит какой-нибудь Билли Сайкс с дубинкой. Шлемы — такая нелепость! Шансов, что тебя ударят по голове, — один на миллион. Скорее уж «ствол» наставят.

Я продолжил путь, оставив полисмена досадливо разглядывать пустые воскресные улицы и время от времени проверять, заперты ли складские ворота.

К портику церкви Святого Варфоломея Великого ведут ворота в тюдоровском стиле. Я окинул взглядом церковь и больницу, вспомнил комара из Тре Фонтане и в который раз подивился неисповедимости путей Господних.