Старый патагонский экспресс - Теру Пол (книги полностью бесплатно txt) 📗
При первой же встрече с индейцем в Боготе я думать забыл об испанском наследстве. В Колумбии насчитывается триста шестьдесят пять индейских племен, многие из них добрались до Боготы в поисках работы, но так и не приняли ее испанской сути. Я увидел индейскую женщину и решил пойти следом. Ее фетровая шляпа с круглыми полями напоминала те уборы, которые носят детективы или журналисты в дешевых голливудских фильмах. Еще на ней была черная шаль, широкая юбка и сандалии, и она вела за собой двух осликов на веревке. Ослики были тяжело нагружены жестяными коробками и узлами какого-то тряпья. Но не это привлекло мое внимание к индейской женщине, шагавшей по Боготе с двумя ослами на поводу. На мостовой было полно машин, и женщина двигалась по тротуару мимо разряженных в пух и прах леди и попрошаек, мимо картинных галерей с выставленной на продажу жуткой графикой. (Южная Америка явно впереди планеты всей по созданию самых уродливых произведений абстрактного искусства. Это должно быть следствием избытка дурных денег, породивших спрос на дизайн интерьеров в особняках нуворишей с дурным вкусом. Даже в такой дыре, как Барранкилья, едва ли не каждый вечер открывается по такой вот галерее.) Индейская женщина даже не взглянула ни на одно из кричащих полотен, но продолжала свой марш мимо городского банка, по городской площади (очередной Боливар, только опирающийся на меч), мимо сувенирных лавок с кожаными ожерельями и безвкусной резьбой и ювелирных магазинов с тоннами изумрудов для туристов. Она, как ни в чем не бывало, пересекала улицу, и ослики топали под тяжелой поклажей, и машины тормозили и возмущенно сигналили ей вслед, и люди расступались, давая дорогу. Это могло бы стать превосходным документальным фильмом: нищая женщина со своими животными в равнодушном городе с населением в четыре миллиона. Она была живым укором этим людям, не обращавшим на нее внимания, даже не взглянувшим в ее сторону. Если бы это удалось снять, не нужно было бы никакого сценария: одного ее марша по улицам Боготы было бы достаточно, чтобы получить первый приз. Картина с ее образом стала бы шедевром живописи (вот только в Южной Америке давно никто не пишет человека так, чтобы это действительно походило на человека). Как будто с эпохи конкистадоров не миновало четыреста пятьдесят лет. Эта женщина шла не по городу: она шла через горы со своими неподкованными ослами. Она была в Андах, она была у себя на родине, а все остальное как было, так и оставалось Испанией.
Она шла, не поднимая глаз, мимо продавца постеров, мимо попрошаек на паперти старой церкви. И я, засмотревшись на постеры и попрошаек, потерял ее из виду. Я задержался лишь на минуту, но она бесследно исчезла. Мне ничего не оставалось, как перелистать постеры. Здесь были Боливар, Христос и Че Гевара, и все они показались мне на одно лицо. Как будто версии одного образа: горящие глаза, выдвинутая челюсть и героическая поза. Постеры с портретами политиков в Барранкилье были такими же символичными: кандидаты от правого крыла — толстые и довольные, тогда как левые представляли собой традиционный коктейль патриотизма, мужественности и революционности. Еще были постеры с обнаженными блондинками, Джейн Фондой, Иосифом Сталиным (с предупреждением: «Янки!»), Марлоном Брандо и Дональдом Даком. Я приобрел самый лучший образчик. На нем был изображен распятый Христос, каким-то чудом умудрившийся оторвать руку от креста и при этом оставаться распятым. Его свободная рука лежала на плече молящегося партизана, и Христос говорил: «Я тоже был распят, мой преданный партизан!»
Попрошайки сновали повсюду, но больше всего их собиралось возле храмов и прочих святых мест, чтобы легче было застать врасплох человека, погруженного в мысли о высоком. Здесь были слепые, кривые, хромые, дети, женщины, старики, младенцы — голые, несмотря на холод, они лежали на коленях у оборванных ведьм. Мне попались на глаза две сестры, одна из них — в оранжевой люльке с корявой надписью о том, что она парализована. Некоторые не просили милостыню, а просто расположились посреди улицы и кипятили мутную воду в консервных банках, или спали в подворотнях, или просто жили там (как один мальчишка, которого я видел на одном месте изо дня в день), в развалинах брошенных зданий. Кто-то держал краткие таблички: «Я прокаженный», «Я болен», «Мы сироты», кто-то прикреплял к ним выписки из истории болезни. Местами они скапливались в небольшие группы: акробаты, слепые музыканты.
Возможно, делать далекоидущие выводы из количества бродяг слишком самонадеянно, точно так же, как назвать Южную Америку континентом военных или чистильщиков сапог. Кто-то даже скажет, что в Колумбии, как и в других странах, нищие имеют что-то вроде собственного профсоюза. Но я все разно не могу понять: почему среди них так много детей? Не больные и не увечные, без жалобных табличек, они обитают в развалинах и шайками носятся по улицам. Они веселы и подвижны, но живут как крысы. Я спрашивал об этом у многих колумбийцев, и колумбийцы были шокированы неуместностью моих вопросов. «Это же беспризорники!» — отвечали мне, причем это слово звучит одинаково и на английском, и на испанском, и я должен быть начеку, потому что все они мошенники и воришки. Для состоятельных колумбийцев они действительно являлись не более чем отбросами, и с какой стати их кормить или отлавливать, когда гораздо дешевле просто отгородиться забором повыше и не обращать на них внимания?
Я проводил время в Боготе, посещая храмы (элегантные интерьеры с легким налетом вуду: чинные женщины в очереди за святой водой под объявлением: «Кувшины запрещаются, только бутылки!») и гуляя по окрестностям. Я так насмотрелся на старые американские машины (тут «нэш», там «студебеккер»), что в конце концов захотел сам иметь такую и даже пожалел о «понтиаке», который мой отец продал в 1938 году. Меня поразила мысль, что следующим этапом всеобщего помешательства в Америке станут именно такие несокрушимые автомобили сороковых-пятидесятых годов, восстановленные до отличного состояния. И когда мне окончательно надоело постоянное внимание каких-то подозрительных юнцов («Эй, мистер! Вы с Ню-Орка, что ль?») и вопли нищих и попрошаек, я снова обратился за утешением к Босуэллу. Именно в Боготе одним мрачным вечером я прочел следующий пассаж: «Неоправданно большая доля людей, вынужденных жить в беспросветной нищете, говорит о том, что в этой стране плохая полиция и недееспособное правительство: способность накормить нищих — признак цивилизованности общества». Он считал, что тонкая прослойка интеллигенции так или иначе одинакова во всех странах, однако условия жизни низших слоев, и особенно бедноты, являются точными показателями национальной дискриминации.
Глава 14. Экспресс до Калимы
Я нисколько не удивился, что железная дорога от Боготы кончалась в Ибагуэ. После Ибагуэ нас ожидал такой крутой перегон, что, чтобы вообразить его, вам придется представить себе крутизну Гранд-Каньона, только сплошь покрытую зеленью, — глубокое зеленое ущелье в обрамлении зеленых скал и пиков. Гении, способные проложить железную дорогу по таким местам, выродились на исходе двадцатого столетия. Не так давно Колумбия дотянула новую ветку от Жирардо до Ибагуэ, но дальше перевала Куиндио дело не пошло. Трасса уперлась в горные реки, окруженные совершенно неприступными скалами, поднимающимися практически под прямым углом. Примечательно, что путь там существует, но его нельзя назвать дорогой. Перегон в шестьдесят пять миль от Ибагуэ до Армении поезд проходит за шесть часов. Здесь трасса резко поворачивает на юг, на Кали и Попайан, откуда рукой подать до Эквадора.
Удаляясь от вознесенной в поднебесье Боготы, я чувствовал, как возвращается мое здоровье. В долине, врезанной глубоко между двумя горными хребтами, было достаточно низко, чтобы головокружение прошло и в глазах посветлело. Горы приняли более мягкие очертания: это были уже скорее сглаженные холмы, покрытые зеленоватым песком. Вдоль трассы бежала телеграфная линия, и в теплом влажном воздухе даже провода покрывали пучки зеленой растительности. Они покачивали в воздухе своими листьями и яркими цветами.
