Рим. Прогулки по Вечному городу - Мортон Генри Воллам (электронная книга TXT) 📗

Центрами Рима стали собор Святого Иоанна и собор Святого Петра; одна церковь находилась на северо-западной границе, вторая — на другом берегу Тибра. Путаница и упадок царили в древнем городе. В период Ренессанса Рим возродился не обычным городом, а государством священнослужителей.

Самыми важными его гражданами были церковники. Монахи и монахини. Им нужны были не биржи и рынки, а церкви и монастыри. Такой вот живописный конгломерат достался Гарибальди и Кавуру в 1870 году, когда они сделали Рим столицей вновь объединенной Италии.

Естественно, два непримиримых мира вступили в конфликт, и, думаю, Огастес Хэйр был первым, кто понял, что старый мир пап, который он знал и любил, должен погибнуть и, возможно, ему суждено быть разрушенным в угоду нуждам и амбициям современной столицы. Всего через семнадцать лет после объединения Италии он писал о переменах, которые развернулись благодаря тому, что он презрительно именовал «сардинской оккупацией». Читая литературу XIX столетия, вдохновленную Римом, и глядя на изображения Рима этого периода, проникаешься желанием, чтобы патриоты выбрали тогда Милан, а Рим оставили в покое, как святилище духа и обитель искусств. Имперский Рим умер и обращен в пыль, но призрак его жив. Этот призрак, который так часто волнует наше воображение, подобно низложенному монарху, был вновь коронован помимо воли. «Для меня, страстно любящего античность, — писал Гарибальди, — что такое этот город, как не столица мира? Королева, лишенная трона! Пусть так. Но из руин встает сверкающий, огромный, величественный, гигантский призрак — память о величии прошлого… Рим для меня есть единственный символ итальянского единства».

И уже по подбору прилагательных понятно, что памятник Виктору Эммануилу непременно будет воздвигнут.

Туристы катят в Рим каждый день из разных стран Европы. Их автобусы — огромные стеклянные дома, где путешественники сидят усталыми рядами, изолированные от ландшафта и жителей страны. Ночью эти автобусы стоят в боковых улицах около лучших отелей, и на их запыленных боках можно прочитать: Лондон, Берлин, Гамбург, Берген, Вена, Осло и многие другие названия. Целый день вы встречаете эти «экипажи» в разных частях Рима, а наутро они исчезают — уезжают на север, во Флоренцию, или на юг, в Неаполь. Не успеют горничные поменять постельное белье, как прибудут новые туристы, очень похожие на прежних: усталые, слегка ошалевшие, довольные возможностью вытянуть наконец ноги. Все замечательно организовано. Никогда еще в истории столько народу не имело возможности увидеть Европу сквозь стекло, путешествуя без всяких забот. Сегодняшние туристы успевают вернуться домой раньше, чем наши предки, передвигавшиеся со скоростью улитки, добрались бы до Болоньи. Автобусное сообщение налажено с военной четкостью и, похоже, опирается на опыт транспортировки пехоты, обеспечивая существование крупных европейских отелей. Осложнения, связанные с обменом валюты, а также вымирание племени богатых бездельников грозили гостиницам банкротством, пока в игру не вступили туристские агентства с их бронью на целый сезон. Свежий ветер странствий подул в паруса отелей, и до чего же быстро они к нему приспособились! Волшебные, похожие на дворцы заведения, которые прежде взирали на участников всевозможных туров как на низшие формы жизни и даже хвалились тем, что никакого отношения к этому не имеют, теперь радушно распахнули для туристов двери в свои мраморные залы. Иногда сам управляющий в визитке выходит на крыльцо встретить очередную, особо выгодную партию туристов, как раньше встречал какого-нибудь лорда в «роллс-ройсе».

Ничто в Риме так меня не поражало, как быстрота, с которой стираются древние традиции. Со времен Цицерона и Горация никто не приезжал в Рим летом, если мог приехать в другое время. В древности богатые римляне покидали город, удаляясь на свои виллы у моря, когда «первые созревшие фиги и жара начинают поставлять гробовщику клиентов», как пессимистично заметил Гораций своему богатому другу; и эта древняя миграция существует до сих пор. В первых рядах — папа, который отбывает в свою летнюю резиденцию на Альбанских холмах, за ним тянутся состоятельные горожане, пока, наконец, к августу Рим полностью не остается на попечение второстепенных лиц. Но взамен каждого уехавшего римлянина на город обрушивается тысяча приезжих; и они продолжают прибывать в любую жару.

Пик наступает, когда вы можете встретить на самых фешенебельных улицах Рима девушек в джинсах в сопровождении молодых людей, одетых как для рыбалки где-нибудь на Великих озерах; или когда папский стражник возмущенно машет рукой в белой перчатке, сгоняя девицу в шортах со ступеней собора Святого Петра. Свобода в одежде, присущая туристам и раздражающая, например, испанцев, которые воспринимают ее как неуважение к своей стране, не трогает римлянина. Его ничем не удивишь. За несколько столетий он успел насмотреться на приезжих.

Торопливый турист не является, как может подумать кто-нибудь, сугубо современным явлением. Доктор Джон Мур, побывавший в Риме в 1792 году, упоминает о настырном приезжем, который нанял гида, резвых лошадей и хороший экипаж и промчался по Риму, методично «осматривая достопримечательности» с такой скоростью, что через два дня мог сказать, что видел все. Сэру Джошуа Рейнолдсу, подхватившему в холодных галереях Ватикана простуду, из-за которой он остался глухим до конца жизни, тоже было что сказать о туристах. «Некоторые англичане, — писал он, — приходили в Ватикан и шесть часов подряд записывали все, что им диктовал хранитель. На сами картины они почти и не глядели».

И сегодня можно наблюдать то же самое: неутомимые гиды влекут стада туристов вдоль бесконечных галерей, и наступает такой момент, когда даже самые выносливые перестают притворяться умными и заинтересованными и понуро бредут, опустив глаза, под гениально расписанными потолками. Некоторые из туристов удивительно термостойки. Когда Рим лежит пластом в прострации сиесты, и магазины закрыты до пяти вечера, и асфальт плавится под ногами, а глядя на ряды выстроившихся такси, думаешь, что все водители скончались за рулем, этим путешественникам, которые, кажется, сделаны из асбеста, иногда вдруг приходит мысль выйти в пустынный город.

Особняком стоят верующие пилигримы, первые «приезжие» в Риме. Они почти такие же, какими были их древние предшественники, и видеть хотят то же, чему поклонялись пилигримы в Средние века. Собор Святого Петра и главные базилики всегда полны этих людей, их сразу можно отличить от других приезжих. И дело не только в том, что они знают, где и когда преклонить колена, и не стесняются сделать это — дело в том, что, откуда бы они ни приходили, они — часть римского пейзажа. Они не местные, но они здесь дома.

В боковых улицах, в нижнем конце Виа дель Тритоне вы уже слышите постоянный звук падающей воды. Звук этот сразу привлекает внимание в городе, потому что это не вежливый шепот фонтана, а дикий рев водопада в горах или в лесу. Как будто перевал Килликранки оказался вдруг в Риме. Если вы последуете за этим звуком по узким улочкам, он выведет вас к самому впечатляющему фонтану в Риме, а сейчас еще и самой популярной достопримечательности — фонтану Треви.

Помню, как тихо и пустынно было вокруг Треви вечерами много лет назад; как, взяв здесь carrozza [16] как мне часто случалось, я вдруг обращал внимание на его одинокий рев в свете фонарей или лунном свете. Время от времени мимо проходила парочка, они бросали монетку духам воды, чтобы вернуться в Рим еще раз. Я и сам так сделал, когда впервые был в Риме; и хотя я забыл при этом повернуться спиной, но примета сработала. Даже сэр Джордж Фрэзер, автор «Золотой ветви», бросил монетку, как признается в примечании к изданию Павсания. «В Риме, — пишет он, — есть фонтан, в чашу которого люди все еще бросают монеты в надежде, что это залог их будущего возвращения в Вечный город. Ваш покорный слуга без колебаний последовал этому обычаю». Приятно представлять себе великого собирателя поверий и мифов перед бурлящим фонтаном и без колебаний следующего обычаю!