Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам (читать книги онлайн полные версии txt) 📗

Прогуливаясь по аббатству, нельзя не уделить внимание могилам великих людей со времен Чосера до наших дней. Я посетил «Уголок поэтов» — самое, пожалуй, популярное место в аббатстве — и навестил могилы, где государственные деятели, солдаты, изобретатели и исследователи похоронены в тесной близости друг к другу. Я побывал на общей могиле Томпиона, часовых дел мастера, и его партнера Джорджа Грэма, столь же великого производителя наручных и прочих часов. А упомянул я о них потому, что у меня в кармане в этот момент, как обычно, лежали чудесные золотые часы, показывающие абсолютно точное время, если только я не забываю их заводить каждые двадцать четыре часа, — часы, изготовленные Грэмом в 1735 году.

Я достал их из кармана и слушал, как они отсчитывают каждую ускользающую секунду над покоящимся в могиле прахом человека, который создал их такими точными и красивыми более двух веков назад. Судьба распорядилась так, что, пока рушились империи и исчезали целые поколения, небольшое устройство, состоящее из тоненьких колесиков и пружинок, сохранялось невредимым, и человек другой эпохи использовал его с той же самой целью, для которой оно изначально предназначалось, и по прошествии всего этого времени ему суждено было тикать над могилой своего создателя.

Продолжая двигаться вперед, я подумал о том, какой любопытный учебник о человеческом горе и эмоциях всей нации можно было бы создать, описывая памятники Вестминстерского аббатства. Вы задумывались когда-нибудь о том, что традиционно является причиной горя, и о том, насколько узка грань между пафосом и пошлостью? В прошлом горе было холодным, благородным и строгим: за покойного молились, будучи уверены в его воскресении. Идея проста и ясна. Традиция изображать умерших сохранялась веками, и в итоге их начали изображать сидящими. Это была энергичная, жизнелюбивая, материалистичная протестантская елизаветинская эпоха, когда к мертвым относились как к живым — странное отрицание неоспоримого факта.

Подобная поза на могильной плите на удивление нелепа. Все началось с того, что елизаветинских матрон, носивших гофрированные круглые воротники и широкие юбки, заставили застыть в невообразимых позах, опереться на один локоть и поддерживать рукой голову. Немного позже мы увидим современников елизаветинской эпохи в слегка облегченных положениях, будто они прилегли вздремнуть днем. Затем наступает период, когда ушедшие предстают перед нами коленопреклоненными — не статичные, онемевшие, как молящиеся Плантагенеты, но такие же естественные, как в жизни: муж смотрит на жену, ниже скульптуры их детей, мальчики с одной стороны, девочки — с другой.

Однако во времена Стюартов модой стал возврат к более ранней традиции. Теперь мертвых изображали лежащими на спине со сложенными в молитве руками, но незатейливость позы уравновешивалась пространством огромных храмов и гробниц эпохи Возрождения над ними. Дальнейшее же развитие погребальной архитектуры естественным образом приводит нас к несколько безрассудному и полному энтузиазма стилю георгианской эпохи.

В период Просвещения и рационализма скульптуры выдающихся людей ни в коем случае не демонстрировали утрату жизненной энергии. Если перед нами надгробие пэра королевства, он изображен при полном параде, произносящим речь или делающим шаг вперед со свитком, указом, книгой в руках. Но и этого недостаточно. В качестве телохранителей его должны сопровождать плачущая Британия или аллегорические девы с глазами, омраченными печалью, обнимающие пьедестал в горестном исступлении и даже, кажется, пытающиеся взобраться на эту пирамиду славы, чтобы стащить с нее усопшего и снова вернуть к жизни.

Ярким примером служит памятник Уильяму Питту. Этот государственный деятель предстает перед нами в позе, призванной выражать невозмутимость, чувство собственного достоинства и гармоническое равновесие, но из-за отдельных архитектурных особенностей (благодаря присутствию девы Британии, а также некоего духа Анархии) можно почувствовать нешуточную тревогу — ведь любое неосторожное движение с вашей стороны приведет к тому, что это удивительное сооружение опрокинется и разобьется о плиты пола.

Надгробные изображения XVIII века передают смятение человеческого разума, отринувшего Бога и идею воскресения, столкнувшегося с ужасом неизвестного и старающегося любым возможным способом закрыть на это глаза. Со временем памятники становятся все грандиознее, пока не достигают необъятности и монументальности, присущих мемориалу Джеймса Уатта, который уместнее выглядел бы на Паддингтонском вокзале, нежели в аббатстве.

Людям с практическим складом ума приходилось только удивляться, каким образом эта громадная композиция доставлена в аббатство — дверные проемы, очевидно, чересчур малы для подобных целей. Некоторые изобретательные личности даже предположили, что был вырыт специальный туннель, через который скульптуру втащили внутрь. Но я нашел в литературе гораздо более прозаичное объяснение: памятник разобрали на секции, поочередно перенесли и собрали внутри церкви, но он оказался настолько тяжелым, что перекрытия просели, и, как написал настоятель Стэнли, «возможно, знаменосец Азенкура и придворные Елизаветы и Якова восстали бы из своих могил в капелле Святого Павла, если бы им довелось увидеть этого чемпиона нового плебейского искусства, вторгшегося в аристократическое место упокоения». Все-таки есть что-то абсолютно стилистически верное в шумном и тяжеловесном прибытии того, кто усовершенствовал паровой двигатель!

Возможно, страх смерти, столь остро чувствующийся в поздних мемориалах, достигает своего пика в памятнике леди Элизабет Найтингейл работы Рубильяка. Покойная изображена на постаменте, рядом со своим супругом, который, с выражением крайнего ужаса во взгляде, пытается отвести копье, нацеленное на него скелетом снизу. Идея памятника явно позаимствована у Бернини, чей памятник папе Александру Седьмому находится в римском соборе Святого Петра; должно быть, Рубильяк видел и тщательно изучил работу Бернини, когда ездил в Рим.

Уходя, я подумал — и делюсь этой мыслью со всеми, кто посещает аббатство, — о том, что, хотя в мире немало королевских мавзолеев, среди них никогда не было такого, как этот, где короли и королевы покоятся в окружении огромного числа своих подданных. И то обстоятельство, что двери Вестминстерского аббатства с давних пор были распахнуты для всех великих англичан (поэтов, писателей, государственных деятелей, изобретателей, представителей всех вероисповеданий и людей низкого положения), способствовало превращению Вестминстера в национальную святыню Британии.

Я вошел в прекрасный восьмиугольный Чаптер-хаус, в центре которого возвышается одинокая колонна из пурбекского мрамора. Ничто не нарушает совершенных пропорций этого здания. Под стеклом — первые уставы аббатства.

Именно здесь появилась палата общин. Здесь она собиралась на протяжении трехсот лет. Ее первые члены входили в зал вместе с монахами, и если аббату требовалось срочно наказать кого-то, возможно, палате общин приходилось делать перерыв в заседаниях. Существует легенда — и почему это не может оказаться правдой? — о том, что вестминстерские монахи жаловались на шум, доносившийся с заседаний палаты общин и мешавший молитве. В 1547 году — в первый год правления Эдуарда VI — парламентарии покинули насиженное место и переместились в другое церковное здание Вестминстера, находящееся через дорогу, часовню Святого Стефана, где пребывают и поныне.

Где-то неподалеку, здесь же, на территории аббатства, Кэкстон поставил первый печатный станок и в 1474 году подготовил и напечатал первую книгу на английском языке. Я не располагаю информацией о том, где именно находилась его типография, но некоторые утверждают, что в Алмонри. В пользу того, что типография находилась в монастырской ограде, говорит название «Часовня», которое до сих пор используется в наименованиях ассоциаций печатников [27]. Главу гильдии печатников никогда не называли иначе как «Отцом Часовни», и это, возможно, еще одно связующее звено с монастырем.