В небе Чукотки. Записки полярного летчика - Каминский Михаил Николаевич (лучшие книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
Когда приземлился и Богданов, я с обидой спросил:
— Почему же ты дал согласие на такую скверную площадку?
— Если водить человека за руку и выбирать ему дорогу без ухабов, толку не будет. Я был уверен, что машину ты здесь не разобьешь, зато поймешь, что определять на глаз посадочность площадки нелегко. А это главное для тебя. Впрочем, и такими площадками брезговать нельзя. Будут места и похуже…
Сменив трос и оставив группу Теологова с палаткой и продуктами, налегке мы вылетели к аварийному самолету. Я попросил Богданова доверить мне выбор новой площадки. Но около Н–43 ничего подходящего не оказалось. Самолет лежал на склоне сопки. Подходящее место я обнаружил километрах в шести севернее, ближе к Амгуэме. Оно представляло собой так называемую старицу — замытое и заросшее русло одного из притоков Амгуэмы. Площадка казалась идеально ровной, травянистой, но очень маленькой. И подходы к ней были ограниченны: с одной стороны трехметровый обрыв к реке, с другой — возвышенность, полукругом обнимающая старицу с севера от начала и до конца. Садиться можно только со стороны обрыва, а взлетать с противоположной стороны. Рискованно, но что поделаешь, ничего лучшего в пределах видимости не было. К самолету Буторина предстояло добираться на своих двоих по дикому камню, в гору, и, естественно, каждый километр играл для нас большую роль. После детального рассмотрения и некоторых колебаний я решил садиться, а Виктор не возразил.
Даже не обладая богатым воображением, можно представить, что чувствует летчик, ведущий самолет на посадку со скоростью сто километров в час и видящий перед собой всего в ста метрах гору. Казалось, что машина ни за что не успеет погасить скорость и остановиться. А тогда ярко светило горное солнце, слепила глаза вода, струящаяся под обрывом. Вот уже край площадки. Стремительно приближается ко мне гора. На посадочной скорости за секунду самолет пролетает двадцать метров. Опоздать на секунду — наверняка разбить машину; площадки не хватит. Сбросить газ надо в то почти неуловимое мгновение, когда все три точки — колеса и костыль — минуют край обрыва. Не раньше и не позже! Сердце замерло: пора! Машина бежит, и я изо всех Сил, совершенно инстинктивно, тяну ручку на себя. Несколько секунд страха, и самолет останавливается в десяти метрах от канавы под горой. Перевожу дыхание и отруливаю на широкую сторону старицы, освобождая место Богданову. Мне хорошо, я могу смеяться, воображаю, каково сейчас Виктору. Колеса его самолета коснулись площадки, когда хвост был еще за обрывом. Костылем он сорвал с него кусок дерна.
Честно признаюсь, что этот маленький просчет моего учителя вдохновил меня — так уж устроена человеческая психика, и тут ничего поделать с собой нельзя. Выключив мотор, вытирая пот со лба, Богданов подошел ко мне;
— Ну, брат, и страшно же садиться на гору, будь она неладна! А ты молодец! Расчет у тебя есть, а это в горах главное.
Мы добрались до самолета Буторина, осмотрели последнее пристанище наших товарищей, погрустили и к вечеру вернулись на базу геологов. На следующий день Виктор распрощался с друзьями и улетел к Конкину, а мы с Митей остались в экспедиции на все лето.
Геологи не скрывали своего огорчения сменой летчиков, считая, что равного Богданову не будет. Когда Виктор собрался улетать, все работники экспедиции, до повара включительно, вышли его провожать. Каждый хотел пожать ему руку, сказать доброе и теплое слово. Некоторые приготовили записки со своими московскими адресами и зазывали в гости, как дорогого человека. Я и сам восхищался отвагой Богданова, но, не скрою, завидовал его авторитету в экспедиции. Смогу ли я добиться того же?
ВОТ ТАКАЯ БЫЛА ЭКСПЕДИЦИЯ
Шла вторая половина мая. Это была первая наша весна в Арктике, и мы с Митей дивились тихим и жарким дням на широте Полярного круга. Прилегающая к заливу тундра уже освободилась от снега, он сохранился лишь местами, в лощинах. Расцветали микроскопические, пахнущие сыростью, но такие отрадные для глаза полярные подснежники. На льду залива появились забереги и проталины. А на севере призывно и таинственно сверкали белыми шапками острозубые горы. За ними была Амгуэма, место гибели Волобуева и дорога к «точке Серпухова».
Полевые партии заканчивали подготовку к переброске на Амгуэму. Более трех месяцев они не возвратятся на базу. Каждый начальник партии стремился увезти за хребет как можно больше запасов. В обход Зяблова, лимитировавшего загрузку самолета, они поочередно уговаривали меня взять побольше их имущества.
По плану только одной партии предстояло работать на южном склоне хребта. Осетин Мамшур Бритаев прошлой осенью обнаружил там полиметаллическое месторождение и должен определить его перспективность. Бритаев должен добираться до своего участка на катере, «кавасаки» и ждал шторма, который разломает и вынесет из залива лед. Остальные четыре геологические партии и два топографических отряда рассчитывали только на самолет.
Зяблов решил продвигаться к «точке Серпухова» с попутной разведкой. Исходной точкой он определил устье Тадлеана, впадающего в Амгуэму. От береговой базы до этой точки по прямой было 130, а для пешего движения — без малого 200 километров. Еще осенью они пытались перебраться за хребет на привезенных вездеходах, но машины не смогли преодолеть каменных завалов в ущельях. Это «открытие» резало план Зяблова под корень. Достижение заданной цели с южного побережья Чукотки оказалось невыполнимым. Перенести все необходимое для многомесячной работы на плечах немыслимо. Экспедиция теряла смысл, а ее начальник должен понести ответственность за срыв важного задания. Виктор Богданов спас экспедиции от позорного провала. Вот почему мои подопечные взирали на самолет, как на чудо, с нежностью надеждой.
Очень непросто за короткое время сформировать работоспособный коллектив из людей, до того не знавших друг друга. Не просто это и в обжитых местах, где легко заменить неоправдавшего себя работника. Ошибочная оценка человека, направляемого в Арктику, может стать трагической. Ни заменить какого–нибудь «психа» или лодыря, ни отправить в другое место возможности не будет. Поэтому поистине удивительным представился мне великолепный ансамбль специалистов и рабочих, какой удалось сформировать Зяблову. Прежде всего, подсобные рабочие были мастерами разных специальностей: плотниками, слесарями, механиками, подрывниками и т. п. Как один, инициативные, сообрази тельные, развитые, с большими запросами к жизни. Среди них я не заметил бездумных и равнодушных исполнителей.
Зяблову был 31 год. Большинству его соратников не исполнилось и тридцати. Это были романтики в самом хорошем смысле слова. Жизнерадостные, готовый с юмором встретить любые трудности. Такими мне памятны: старший рабочий Павел Ольхов, великий умелец Твердохлебов, весельчак–одессит Коля Шкробот, Петя Лутченков, повар Костя Соколов, водители вездехода Кароль и Безайс. На базе ими командовал завхоз, уже пожилой человек, К. Б. Ярославцев. И присутствие этого человека — одна из самых больших удач Зяблова Как известно, по прибытии в Арктику всегда обнаруживается отсутствие многих вещей, пустяковых в условиях материка и незаменимых в отрыве от благ цивилизации. В таких условиях заведующий хозяйством экспедиции также значим, как боцман на корабле. По–хозяйски со хранить, разумно использовать имеющееся, из подручного материала изобрести недостающее — в этой области наш Кузьма Борисович оказался корифеем. И еще он отличался талантом воспитывать в людях бережливость и поощрять каждую полезную выдумку. За все эти качества Ярославцев пользовался непререкаемым авторитетом.
Прошу вас, читатель, извинить за столь длинные подробности. Считаю их важными, ибо вам приходится или придется тоже искать секрет успеха в деле, которого добиваются хорошие организаторы. А секрет этот не столь хитер, если вы любите свое дело, думаете о нем, воспитываете в себе наблюдательность и предусмотрительность. А главное — уважаете подчиненных вам людей, видите в каждом из них личность, а не слепого исполнителя вашей воли. И в этой части М. Ф. Зяблов оказался под стать Павлу Гроховскому. Моральный климат экспедиции отличался деловитостью и одновременно демократичностью. Михаил Федорович был прост в обращении, тверд в слове, отзывчив на чужое горе.
