Новичок в Антарктиде - Санин Владимир Маркович (книга регистрации TXT) 📗
Поселились геохимики у гостеприимного Юла в медпункте. Первые двое суток они спали (с перерывом на еду), третьи сутки ели (с перерывом на сон), а на четвёртый день пришли в себя, и в медпункте стало на добрых десять градусов веселее.
Включённые в состав «ударной бригады грузчиков имени Ташпулатова», они не раз приводили Рустама в исступление. Предметом особой заботы Рустама были грузы, которые он должен был лично доставить на Восток: коньяк, икра, спирт, крабовые консервы. Их и сделал Гена своей мишенью. Когда мы грузили продукты для Востока, Гена тихо, но так, чтобы услышал Рустам, говорил:
— Ваня, эти два ящика отодвинь в сторонку, пусть занесёт снегом, только поставь веху, чтобы потом найти.
Рустам немедленно разоблачал преступные происки, но через минуту слышал приглушённый голос Гены:
— Ваня, у тебя нет с собой консервного ножа? Я давно крабов не пробовал.
Или:
— Миша, скорее неси бутылку, здесь спирт.
Рустам вставал на дыбы и делал то, что и должен был делать на его месте настоящий хозяин; заставлял нас усиленно работать,
— Эксплуататор! — рычал на него Гена. — Работорговец! Буду жаловаться в профсоюз, затаскаю по судам.
— Жалуйся, жалуйся, — посмеивался довольный Рустам. — Тащи наверх два ящика с огурцами.
— Ой! — вскрикивал Гена. — Я, кажется, на банку с икрой наступил.
И, отомщённый, хохотал во все горло, глядя на перепуганного насмерть Рустама.
На Восток Рустама провожали дважды.
Сначала вылет в последний момент был отменён, и пришлось с проклятьями разгружать самолёт и снова везти продукты в тёплый склад. Через два дня погода наладилась, и Рустам улетел. Почти два месяца старший научный сотрудник и кандидат наук Ташпулатов занимался, по его словам, исключительно «ликвидацией существенных различий между умственным и физическим трудом — в пользу труда физического», и многие тонны грузов для Востока прошли через его плечи. На прощание начальник авиаотряда Шкарупин сделал Рустаму подарок: разрешил взять сверх загрузки сто килограммов сгущёнки, «раз её так любят на Востоке». Под шумок мы забросили на самолёт все двести килограммов. Обнимая друга. Гена восклицал:
— Я не поэт, но сегодня хочу говорить стихами: «Наконец-то я от тебя избавился!» Ребята, представляете? Придём домой — нет Рустама, ложись в постель и спи спокойно, дорогой товарищ!
А наутро весь Мирный снова смеялся. Оказывается, Рустам, как полномочный министр, с борта корабля дал телеграмму Гербовичу: «Покидая Мирный, горячо благодарю…» и так далее, как в таких случаях пишут министры.
Прощальный ужин
Гербович ввёл в Мирном такой обычай: на праздники все столы в кают-компании сдвигаются.
И мы сидим за одним большим столом — уютно, по-домашнему. Сегодня у нас столько праздников, что как бы не запутаться. Сегодня День Советской Армии и, значит, День мужчин на нашем мужском континенте («Перед кем будешь гордиться, что ты мужчина? Перед пингвинами?» — иронизируют над собой ребята) — это раз; возвратился из похода санно-гусеничный поезд Зимина — это два; Евгению Александровичу Зимину пятьдесят лет — это три; прилетели в Мирный все сезонники-восточники, и полёты на Восток завершены — четыре и пять. Да, прошу прощения, чуть не забыл: аэрологи Смирнов и Шелепень так вдохновенно запустили радиозонд, что километра на полтора побили рекорд, заработав себе бессмертную славу и бутылку коньяку — это шесть, не так ли?
Несмотря на обилие праздников, норма остаётся неизменной: одна бутылка вина на троих. Поэтому особым вниманием окружены непьющие товарищи, эаполучить которых в свою тройку — большая удача. И вокруг трезвенников постоянно плетётся сеть интриг, а уважение, которым они пользуются (до праздника, разумеется), граничит с благоговением. Молодые, полные сил ребята — что для них стакан вина в неделю? Но Гербович неумолим и твёрд, ибо в нетрезвом виде ходить по Мирному немногим менее опасно, чем по минному полю: с одной стороны — зона трещин, с другой — ледяной барьер, за которым море… Впечатляет и личный пример начальника экспедиции: за весь праздничный вечер Владислав Иосифович едва ли выпил полстакана сухого вина.
У сегодняшнего праздничного ужина есть ещё одна особенность: для нас, сезонников, он прощальный. «Обь» уже на подходе, наши чемоданы сложены, в Мирном мы гости.
И в кают-компании — смешанная с весёлостью грусть, как всегда бывает на полярных станциях, когда одни возвращаются домой, а другие остаются зимовать.
Общее внимание обращено на Зимина и его «адских водителей». Больше года прожили они в Антарктиде и преодолели в двух походах на Восток и обратно шесть тысяч километров труднейшей на земле дороги. Вчера мы встречали походников, обросших бородами, худых и исступлённо мечтающих о бане «с наждаком и рашпилем».
А сегодня, отоспавшиеся, бритые и чистые, в ослепительно белых рубашках с галстуками, они сидят рядом с нами, чокаются и смеются — «держат марку»: смотрите, мол, всего сутки отдохнули, а можем посидеть в компании не хуже людей. Рыжебородый инженер-механик Лева Черепов подтрунивает над Юрой Шевченко, врачом, который в целях личной гигиены и для закалки не раз выскакивал из балка босым и бегал по снегу.
— Доктор Шевченко: «Босиком по Антарктиде!» — ораторствует Лева. — Или нет, это недостаточно научно для докторской диссертации. Лучше озаглавить так: «Мытьё ног в Антарктиде путём пробегания босиком при температуре минус пятьдесят градусов».
Шевченко, как всегда, невозмутим и не реагирует на насмешки, хотя они могут вывести из себя даже святого. Стоит доктору выйти из дому, как первый встречный считает своим долгом сделать до крайности удивлённый вид: «Что с тобой, Юра? Почему ты… в сапогах?»
Лева Черепов острит, не подозревая о том, что через год, во время следующего санно-гусеничного похода на Восток, сам вместе с тем же Шевченко и Геной Басовым затеет совершенно уже невиданное в условиях похода мероприятие. Эти отчаянные ребята, намылившись в балке, выскакивали нагишом на лютый мороз и обливали друг друга горячей водой, стараясь не мешкать ни секунды, ибо мыло едва ли не мгновенно прикипало к телу. Походники до сих пор не могут себе простить, что не догадались заснять этих борцов за санитарию и гигиену на цветную плёнку.
Слышу знакомое: «Вот черти, мошенники! Ну и стиляги!» — и с удовольствием смотрю на Ивана Тимофеевича Зырянова, которого Сидоров с огромным и нескрываемым сожалением отпустил с Востока лишь в самый последний день. Тимофеич сидит в окружении Фисенко, Зеленцова и Сироты, до неузнаваемости похудевших, но соорудивших на Востоке буровую вышку. Фисенко рассказывает о механиках Славе Виноградове и Феде Львове. Медлительный, флегматичный теоретик Слава и пылкий практик Львов спорили по десять раз в день, заставляя восточников хохотать до слез. Слава брал лист бумаги и размеренно, вдумчиво начинал объяснять, по какой схеме должна действовать дизельная.
ФЕДЯ (яростно жестикулируя). Чепуханичегоневыйдет!
СЛАВА (спокойно и даже ласково, словно ребёнку). Все получится отлично. Достаточно взглянуть на схему.
ФЕДЯ (с растущим возбуждением). Ничегокчертунеполучается!
Подождав, пока не стихнет хохот, Валера продолжает:
— А Ваня Луговой, постоянный ночной механик Востока, как самолёты прилетали, ревел во все горло: «Па-адъем! Хванеру привезлы!» Или: «Па-адъем! На завтрак сосыски, яышныца». Встаём, а на столе манная каша…
Походники, Тимофеич, Фисенко со всей группой, Арнаутов и Терехов, лётный отряд — все они будут моими попутчиками на «Оби». А вот Юл остаётся в Мирном, ему ждать возвращения домой ещё целый год. Грустно расставаться с Юлом, но сам он полон оптимизма и заражает своим оптимизмом других.
— Ничего, недолго осталось терпеть, — успокаивает Юл слегка обескураженного Мишу Полосатова, — через несколько дней мы избавимся и от Арнаутова, и от некоторых других кошмарных клиентов. И тогда, Миша, ты ещё увидишь небо в алмазах!
