Десять слов про Китай - Хуа Юй (читать книги онлайн бесплатно полностью без txt) 📗
Теперь я с ними согласен. Слова «Председатель Мао – рядом с нами» заключали в себе лишь миф. Нас окружали только его изображения и напечатанные красными иероглифами изречения. Настоящий Мао находился от нас так далеко, что с ним, как верно заметили мои друзья, невозможно было встретиться даже в сновидении.
Один из жителей нашего городка, вернувшись из Пекина, рассказывал всем со слезами на глазах: «Мне жал руку сам председатель Мао! Целых четыре секунды! Какой он сердечный! Даже спросил, как меня зовут. Потом меня от него оттерли. Как жаль – еще чуть-чуть, и было бы пять секунд!»
Само собой разумеется, этот человек стал героем нашего городка. Я часто видел его на улице – с армейским рюкзаком защитного цвета, всегда в приподнятом настроении. Правую руку, пожатую Великим Кормчим, он год не мыл. От грязи она выглядела больше левой и напоминала медвежью лапу. Все знакомые ходили пожать эту лапу и потом с чувством удовлетворения говорили: «Я трогал руку, которой коснулся председатель Мао».
Уже взрослым я рассказывал эту историю знакомым. Нередко оказывалось, что и в их родных местах были такие люди, иногда даже несколько. Подозреваю, что мой земляк сочинял. Скорее всего, стоя посреди людского моря на площади Тяньаньмэнь, он просто мельком увидел, как председатель Мао машет рукой. Он нафантазировал, будто пожимал эту руку, а когда все приняли его вранье за чистую монету, и сам в него уверовал.
Сияющий образ Мао Цзэдуна, висевший на воротах Тяньаньмэнь, явно превосходил их размерами. Этот образ я наблюдал почти каждый день, он глядел со всех стенок нашего города. Мы пели песню: «Люблю в Пекине площадь Тяньаньмэнь, над ней восходит солнце каждый день, великий вождь наш, председатель Мао, ведет народ вперед, вперед, вперед!»
У меня была фотокарточка: мне лет пятнадцать, я стою перед воротами Тяньаньмэнь, на которых угадывается гигантский портрет Мао. Снята она вовсе не в Пекине, а за тысячу километров от него, в нашем местном фотоателье. Я стоял в тесной комнате, а площадь была намалевана на стене. Догадаться об этом можно по тому, что на площади, кроме меня, нет ни одного человека.
В этом снимке, потом, к сожалению, потерянном, воплотилась мечта моего детства и отрочества, типичная мечта юных китайцев, живших далеко от Пекина. В фотоателье почти любого города имелась такая декорация, удовлетворяющая желание провинциалов хотя бы «утолить голод нарисованной лепешкой». Ворота Тяньаньмэнь мы воспринимали как дом председателя Мао.
Жажда увидать площадь Тяньаньмэнь была продолжением жажды увидеть Мао. На праздник Основания КНР каждый год снимали документальные фильмы про Тяньаньмэнь и Мао Цзэдуна. До нашего городка они обычно доходили уже к зиме. В негнущемся ватнике я добирался по продуваемым вечерним ветром улицам до кинотеатра, садился в нетопленом зале и во все глаза смотрел, как председатель Мао приветствует идущих по осенней площади демонстрантов.
Больше всего мне нравилось, когда с наступлением вечера Мао со свитой садился за стол, уставленный чудесными фруктами и пирожными, а небо над площадью озарялось праздничным салютом. Сами мы по праздникам пускали только несколько хлопушек.
Позднее в фильмах о дне Основания КНР появились изгнанный камбоджийский король Сианук и его премьер-министр Пенн Нут. Сианук широко улыбался, а Пенн Нут кивал головой как заведенный. В те годы я уже стал предаваться другим мечтам, и теперь меня интересовали их молодые и красивые жены. Больше всего на свете я завидовал их мужьям, особенно Пенн Нуту. Меня поражало, что этот старик с трясущейся головой заполучил такую красавицу.
Самое долгое мое воспоминание о Мао Цзэдуне связано с потолком. Черепица на нашей крыше была видна не только снаружи, но изнутри дома. Чтобы ее закрыть, а также чтобы на нас не падала пыль и труха, отец каждый год оклеивал потолок старыми газетами. Все детство и отрочество, ложась в кровать, я мог читать заголовки. Текст статей был слишком мелкий. В день Основания КНР на первой странице печатали огромную фотографию Мао на трибуне. В первые годы на меня с потолка глядел и его соратник Лю Шаоци. Вскоре он пропал, и его место занял Линь Бяо. Некоторое время спустя и он исчез, а рядом с вождем образовалась фигура выскочки Ван Хунвэня. Вождь никуда не исчезал, но год от года дряхлел. Потом в газетах вместо фотографии на трибуне стали помещать растиражированный по всей стране канонический образ, и возрастные изменения прекратились.
Однажды утром, в сентябре 1976 года, наш второй класс школы старшей ступени, как всегда, встал перед портретом Мао и дружно проскандировал: «Желаем великому вождю председателю Мао здоровья и долгих лет жизни!» Мы сели, раскрыли учебники и начали читать вслух отрывок про Мао Цзэдуна. Во всех текстах он тогда описывался одинаково: «светлый образ, лучащийся мудростью и силой».
Эти слова не сходили со страниц наших хрестоматий с первого класса. Не успели мы их продекламировать, как по школьной трансляции объявили, что все учителя и ученики должны выстроиться в актовом зале. В девять утра по радио ожидалось важное сообщение.
Мы отодвинули стулья и направились в зал. Через полчаса из громкоговорителей полилась траурная музыка. У меня похолодело в груди. В тот год уже умерли премьер Чжоу Эньлай и маршал Чжу Дэ.
Музыка терзала душу очень долго. Потом послышался похоронный голос диктора: «Центральный Комитет Коммунистической партии Китая, Центральный Военный Совет Центрального Комитета Коммунистической партии Китая, Государственный Совет Китайской Народной Республики, Всекитайское Собрание Народных Представителей, Народный Политический Консультативный Совет Китая…» Наконец диктор медленно произнес, что все эти пять высших органов государственной власти «с глубокой скорбью извещают о кончине великого вождя, учителя и военачальника, Великого Кормчего…» Еще до того как раздались слова «в возрасте восьмидесяти трех лет», весь зал рыдал.
Я заплакал со всеми вместе. Казалось, от рыдания тысячи человек школа рухнет. Кто-то судорожно всхлипывал, кто-то задыхался от слез. Когда рыдало несколько человек, я разделял их чувства. Но когда заревел весь зал, я невольно вообразил, что у нас собрались все представители животного мира и одновременно завыли, каждый на свой лад. Я никогда не слышал такого богатого, разнообразного, насыщенного звучания.
Эта крайне несвоевременная ассоциация чуть меня не погубила. Я неожиданно для себя самого прыснул, но тут же поперхнулся. Если бы кто-нибудь заметил, меня тут же объявили бы контрреволюционером, и вся моя жизнь пошла бы под откос. Однако смех внутри меня клокотал и рвался на волю, я с ужасом чувствовал, что скоро не удержусь. Тогда я уткнулся в спинку впереди стоящего стула и затрясся от истерического хохота. Обливающиеся слезами соседи это увидели, но решили, что я бьюсь в рыданиях. Потом они говорили: «Горше всех плакал Юй Хуа».
10 июня 2009 года
Чтение
Я вырос в эпоху без книг, поэтому даже не знаю, как пристрастился к чтению. Мне вспоминается четыре истории на эту тему.
Первая произошла во время летних каникул, когда я окончил начальную школу. Наверно, это был 1973 год – седьмой год культурной революции. Сходили на нет казавшиеся нам бесконечными кровавая борьба и варварские обыски, которые «революционная молодежь» могла устроить в любом доме – она устала. В нашем городке установилось тягостное, удушливое затишье. Люди стали трусливее и осмотрительнее. Радио и газеты по-прежнему кричали о классовой борьбе, но я давно уже не видел классовых врагов.
Опять открылась городская библиотека. Отец достал нам с братом один читательский билет на двоих, чтобы нам было чем заняться на каникулах. С тех пор я полюбил литературу. В тогдашнем Китае почти все художественные произведения считались «ядовитыми сорняками». Иностранные классики Шекспир, Толстой, Бальзак – сорняки; современные китайские писатели Ба Цзинь, Лао Шэ, Шэнь Цунвэнь – тоже; из-за того что Мао поссорился с Хрущевым, и советская литература представляла собой сплошные заросли сорняков. Сорняки решительно выпалывались, так что от некогда богатого собрания романов осталось немногим более двадцати книг – «отечественная социалистическая революционная литература». Я прочел их от корки до корки: «Солнце в небе», «Светлый путь», «Заводь Бычьего поля», «Война в уезде Южной Радуги», «Новый мост», «Тучи над рудником», «Снега и вёсны», «Сияет красная звезда»… Больше всего мне нравились «Сияет красная звезда» и «Тучи над рудником» – по той простой причине, что там действовали дети.
