Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич (версия книг .TXT) 📗
Издалека плеснула в наушниках знакомая мелодия:
Это радист пустил нашу любимую с Андреем пластинку, которую не раз проигрывали в кают-компании.
Но каким грустным эхом отозвалась в сердце знакомая песенка!
Страна, к которой стремились столько лет, только поманила нас и скрылась снова. Скрылась за далью непогоды! Мы были так близко от нее — в каких-нибудь четырех — пяти часах пути — и вот вынуждены уйти, повернуться к ней спиной!
Тынты развернул вездеход среди торосов.
Подвижка льдов нарастала. Появились зигзагообразные, расширявшиеся на глазах трещины, местами до метра шириной. Пока что они были не страшны. Вездеход проскакивал над ними, с ревом взбирался на ледяные гряды. Но ухо настороженно ловило изменение звуков нарастающего шторма.
Ветер выл над головой.
Снежная пелена казалась плотной, массивной. Мы двигались как бы по штреку. Только узкая дорожка света бежала впереди — луч, отбрасываемый фарой вездехода. (Вторая фара разбилась.)
И еще одна — невидимая — дорожка бежала, расстилалась перед нашим вездеходом. Мы шли по радиопеленгу и не боялись сбиться с пути. Гладкая звуковая тропа в эфире выводила нас прямехонько к кораблю.
Стоило чуть отклониться от нужного направления — звук песни ослабевал. Но только на мгновение. Тынты, повинуясь моим негромким приказаниям, поворачивал машину, и тотчас же завывания ветра заглушались мелодией жизнерадостной, бодрой песни.
Однако со мной творилось что-то странное. Я видел, слышал, понимал все происходящее, переговаривался с Андреем, отдавал приказания Тынты, но делал это как-то машинально. Дразнящее видение синей полоски на горизонте продолжало плясать перед глазами.
До корабля было сравнительно близко — его успело поднести к нам дрейфом. Кроме того, теперь мы двигались навстречу друг другу. Через полтора часа после того, как вездеход повернул на сближение с кораблем, до нас донеслись глухие взрывы. Это рвали лед аммоналом. Значит, подвижка продолжалась.
А еще через полчаса я увидел свет впереди. За торосами столбом поднимался луч прожектора, упираясь в небо. Нам указывали дорогу. Там был наш корабль…
Мы поднялись по трапу. Федосеич шагнул ко мне с рапортом, но я жестом остановил его. Все было ясно без рапорта. (Как не похожа была эта встреча на веселые, шумные проводы!)
Вперед выдвинулся Степан Иванович. На лице его было укоризненное, строгое выражение, но оно тотчас же исчезло. У меня был, наверное, не очень веселый вид. У парторга не хватило духу упрекать нас с Андреем.
— Нет новых радиограмм? — спросил я, входя в радиорубку.
— Принята одна, Алексей Петрович, — отозвался старший радист и предупредительно придвинул мне стул.
Но и он не смотрел на меня.
Оказалось, минут десять назад из Москвы запрашивали, не вернулся ли вездеход. О нас беспокоились. О нас проявляли неусыпную отеческую заботу. А мы не выполнили задания — не дошли до земли!..
— Передайте в Москву следующий текст, — сказал я: — “Докладываю: согласно вашему приказанию, вернулся на корабль. Люди здоровы. Материальная часть в порядке. Научный сотрудник Звонков и водитель Тынты Куркин действовали выше всяких похвал. Начальник экспедиции Ладыгин”.
Никита Саввич быстро застучал ключом.
Перед репродуктором все еще крутилась пластинка, с которой слетали в эфир заключительные слова песни:
Почему так случилось? Почему волны не вынесли нас на брег?..
Устало опустившись на стул, я положил ладонь на кружившуюся пластинку и остановил ее.
Глава восьмая
НА ВУЛКАНЕ
Дрейф льдов, “буксировавших” корабль, ускорялся с каждым часом. “Пятилетку” обнесло вокруг Земли Ветлугина почти втрое быстрее, чем в свое время судно Текльтона, да и зигзаг, проделанный ею, был значительно круче.
Нечего было теперь опасаться зимовки во льдах. Через три дня льды настолько разредило, что корабль получил возможность активно продвигаться. Мы спустились на юго-запад до Новосибирских островов, вышли на чистую воду, и вскоре, за полтора месяца обойдя все Восточно-Сибирское море, поставили корабль на зимовку у причалов Океанска.
Отчет о нашей неудаче и причинах неудачи был передан в Москву с пути.
Ответной радиограммы ждали со дня на день. Впрочем, все было ясно и так. Лучше кого бы то ни было я понимал, что не могу остаться начальником экспедиции.
Конечно, дело было не только в неудаче, хотя и это имело значение. Главное было в проявленном мною безрассудстве во время вылазки на вездеходе. Тогда, видимо, я просто не владел собой — в самозабвении готов был на смерть и повел на смерть своих спутников, лишь бы хоть немного приблизиться к неуловимой земле. Чувство перевесило здравый смысл.
А это было непростительно. Ведь я был не рядовым участником экспедиции, а отвечал за судьбу многих людей, за судьбу оставленного мною корабля,
Я так и сказал об этом на открытом партийном собрании, когда зачитывалась радиограмма из Москвы о моем освобождении от занимаемой должности.
В прениях выступали немногие и довольно сдержанно. Наиболее подробно говорил Степан Иванович, осуждая мою “импульсивность, недопустимую для ученого”, как он выразился.
Союшкин, против ожидания, молчал, хотя теперь-то представлялась возможность поговорить. Наш гидрогеолог жался в углу, бросая на меня испуганно-соболезнующие взгляды.
После собрания я вышел на палубу, потому что в кают-компании было накурено, а от волнения у меня разболелась голова.
Корабль стоял на рейде. Вдали искрились огни Океанска. На соседнем лесовозе перекликались грузчики.
Я подумал о том, что Земля Ветлугина была, наверное, немногим дальше от нас, чем этот пирс. И все же пришлось вернуться ни с чем, с пустыми руками. Увидеть невысокую синеватую гряду на горизонте — и отступить, повернуть назад…
Но разве можно было представить себе, что льды так быстро потащат “Пятилетку”? Мы предполагали пересечь “белое пятно” несколько раз, а не пересекли ни разу.
Или прав был Андрей, настаивавший на том, чтобы отложить экспедицию на год, пока не будут готовы опреснители? Может быть, с помощью опреснителей ледокол сам пробился бы внутрь зигзага?
И в довершение всего эта “импульсивность”, это мальчишеское упрямство!..
Больше всего мучило меня опасение, что моя ошибка отразится на успехе всего нашего дела!
Не укрепит ли она позицию скептиков и маловеров? Не скажут ли: экспедиция к Земле Ветлугина подтвердила, что земли нет. Ладыгин погнался за миражем, и вот результат!
Наш “штатный скептик”, правда, молчал на собрании. Но будет ли он молчать и по возвращении в Москву?
Теперь он сможет свидетельствовать против Земли Ветлугина не с одними лишь цитатами в руках — он сам побывал в высоких широтах и собственными глазами видел мираж над полыньей…
Я перешел с бака на корму, потом вернулся на бак, слоняясь бесцельно по кораблю.
На баке меня разыскал Андрей. Я знал, что мой друг ищет меня, потому что, будь он на моем месте, я обязательно искал и нашел бы его, чтобы находиться с ним в этот тяжелый час. Андрей подошел и стал рядом. Все было понятно без слов.
Некоторое время мы молчали, опершись локтями на перила и смотря на черную воду, в которой отражались огни Океанска.
Потом я сказал Андрею о том, что мучило меня. Как думает он, неудача первого “штурма” не подорвет ли веру в существование Земли Ветлугина?
Андрей ответил, что не разделяет моих опасений, но голос его был слишком бодрым. Мы снова замолчали.
Сзади послышались торопливые шаги:
— Алексей Петрович! Вы где, Алексей Петрович?
Меня окликал старший радист.
— Я здесь, Никита Саввич, — отозвался я.
