Путешествие вокруг света 1803, 1804, 1805 и 1806 годах на кораблях „Надежда“ и „Нева“» - Крузенштерн Иван Федорович (первая книга .TXT) 📗
В первой день прибытия нашего познакомился я с начальниками Голландских кораблей, и крайне желал продолжения сего знакомства. Но ни мне, ни Голландцам не позволено было посещать друг друга. Японское правление простерло так далеко свое варварство, что запретило нам даже послать с Голландцами, отходившими из Нангасаки в Батавию, письма и лишило тем желанного случая писать в свое отечество. Посланнику только позволено было отправить донесение к ИМПЕРАТОРУ, но и то с таким условием, чтобы писать кратко об одном плавании из Камчатки в Нангасаки, присовокупя к тому извещения о благосостоянии всех, на корабле находившихся. Сие к ГОСУДАРЮ нашему написанное донесение велели толмачам перевести на Голландской язык и доставить Губернатору с подлинника копию, которая так точно была бы написана, чтобы каждая строка оканчивалась однофигурною с подлинником буквою. По сравнении такой копии с подлинником прислал Губернатор донесение на корабль с двумя своими Секретарями, чтобы оное в глазах их было запечатано. При отходе Голландских кораблей приказали нам не посылать к оным своего гребного судна ни под каким видом. Когда я во время прохода мимо нас Голландских кораблей спрашивал начальников оных об их здоровьи и желал им счастливого плавания, тогда ответствовали они мне одним маханием рупора. Начальник Голландской фактории извинялся в письме своем к нашему Посланнику, что управляющим кораблями запрещено было наистрожайше не подавать ответа на вопросы наши ни малейшим голосом. нельзя найти равносильных слов к выражению такого варварского уничижительного поступка. Крайне жалко, что просвещенная Европейская нация, обязанная политическим бытием своим одной любви к свободе и ознаменовавшаяся славными деяниями, унижается до такой степени из единого стремления к корысти и рабски покоряется жестоким повелениям. Не возможно смотреть без негодования на повержение почтенных людей к стопам Японских чиновников, неимеющих иногда никакого просвещения, и которые не отвечают на сие уничижительное изъявление почтения ни малейшим даже мановением головы.
По сообщении Посланнику позволения иметь на берегу свое временное пребывание отвели ему жилище довольно приличное. Но едвали укреплен столько в Константинополе семибашенный замок, сколько Мегасаки. Так называлось место пребывания нашего Посланника. Сей дом находился на мысу столь близко к морю, что во время прилива подходила вода с восточной и южной стороны оного к самым окнам, ежели можно назвать окном квадратное в один фут отверзтие, переплетенное двойною железною решеткою, сквозь которую проходил слабый свет солнца. Высокой забор из морского тростника окружал строение не только с береговой, но и с морской стороны. Сверх сего сделаны были от ворот два забора, простиравшиеся в море столь далеко, как вода отходила во время отлива. Они составляли закрытой путь для гребных судов наших, приходивших с корабля к Посланнику. Предосторожность, едва ли совсем не излишняя. [89]Большие ворота с морской стороны запирали всегда двумя замками: ключ от наружного замка хранил караульной Офицер, находившийся на судне в близи корабля, от внутренного же другой Офицер, живший в Мегасаки. Итак если шла шлюбка с корабля в Мегасаки, то хранитель наружного ключа должен был ехать вместе, дабы отпереть внешной замок, после чего отирали уже и внутренний. Подобное сему произходило и тогда, когда надобно было ехать кому на корабль из Мегасаки. Ворота не оставались никогда незапертыми, ниже на самое малейшее время. Если и знали, что по прошествии пяти минут надлежало ехать обратно; то и тогда запирали неупустительно.
Береговая сторона Мегасаки охраняема была с такою же предосторожностию. Крепко запертые ворота составляли предел малого двора, принадлежавшего к дому Посланника. Отведенные нам магазейны находились вне сего двора. Частые наши в оных надобности утомили наконец караульных Офицеров и ворота оставались незапертыми; однако другой двор пред магазейнами окружен был множеством караулов. Двенадцать Офицеров, каждой со своими солдатами, занимали сии караулы и сменялись ежедневно. Сверх того построены были три новые дома, в коих жили другие Офицеры, долженствовавшие бдительно примечать за нами.
Изображение Японского Караульного дома
На дороге к городу были многие ворота в недальнем одни от других расстоянии, которые не только что запирались, но и при каждых находился всегдашний караул. В последнее время нашего пребывания двое первых ворот оставляли незапертыми; но часовые никогда не отходили от оных. Приезжавших с корабля на берег перещитывали каждой раз, и шлюбка не могла возвращаться с берега, пока не было на ней опять числа людей равного прежнему. Если кто из Офицеров корабля хотел ночевать в Мегасаки; то один из живших на берегу должен был вместо его ехать на корабль: равномерно когда Офицер, принадлежавший к свите Посланника, оставался ночевать на кррабле; тогда надобно было вместо его послать на берег одного из Матросов. Число живших в Мегасаки не могло ни увеличиться, ни уменьшиться. При сем не смотрели на чин, но наблюдали строго одно только число людей.
Все гребные суда наши требовали починки. Мне хотелось также сделать на баркасе своем палубу и обшить его медью. Почему и просил я о месте на берегу для произведения сей работы. Японцы в том не отказали, но отведенное ими место было так близко к морю, что во время полных вод работа останавливалась. Они огородили его также как и Кибач забором. Две лодки стояли всегда пред оным на карауле, когда находились там наши плотники. Ни одному из них не позволяли выходить ни на шаг из ограды. В месте для обсерватории отказали, и сим образом не допустили нас с точностию наблюдать небесные светила, хотя заборы до них и не досязали. [90]В Кибаче не позволяли никогда оставаться ночью; следовательно и нельзя было установишь там никакого Астрономического инструмента, и потому мы должны были довольствоваться одними наблюдениями лунных расстояний и соответствующих высот.
Окончив все мои жалобы на поступки недоверчивых к нам Японцев, справедливость обязывает меня не умолчать и о том, что все мои требования, в рассуждении материалов нужных для починки корабля, исполняемы были с точностию. Провизию доставляли не только с чрезвычайною поспешностию, но и всегда самую лучшую и при том каждой раз точно требуемое мною количество. Пред отходом нашим, кроме Императорского служителям нашим подарка, о коем сказано будет ниже, дали нам 300 пуд сухарей и всякой другой провизии на два месяца; но купить за деньги ничего не позволили.
Теперь обращаюсь я к произшествиям, случившимся с нами со времени прибытия до нашего отхода.
В конце предъидущей главы мною упомянуто, что мы, быв сопровождаемы Японским судном, пошли к заливу Нангасаки 8 го Октября в четыре часа по полудни. В половине шестого стали на якорь при входе в оной. Сего же еще вечера в десять часов прибыли к нам из Нангасаки многие чиновники, от Японцев Баниосаминазываемые. Не дождавшись приглашения, тотчас пошли они в каюту и сели на диване. Слуги их поставили пред каждым по фонарю, по ящику с трубками и небольшую жаровню, которая нужна по причине беспрестанного их куренья и столь малых трубок, что не более четырех или пяти раз только курнуть можно. Сопровождавшие сих знатных господ составляли около 20 человек, между коими находилось несколько толмачей. Сии распрашивали нас с великою точностию о плавании нашем от Кронштата, наипаче же любопытствовали узнать каким путем мы плыли к ним, проливом ли Корейским, или по восточную сторону Японских берегов? Услышав, что мы пришли к ним путем последним, казались быть довольными; потому что они весьма беспокоятся, чтоб Европейцы не ходили Корейским проливом, как то мы узнали при отходе нашем из Японии. Главной толмач Скейзимапоказал при сем случай некоторые Географические познания, по крайней мере таковые, каковых мы не ожидали, например он знал очень хорошо, что остров Тенериф принадлежит к островам Канарским, a остров Св. Екатерины к Бразилии. Впрочем как он, так и его сотоварищи изъявили после крайнее невежество б Географии своего Государства; но, может быть, сие с их стороны было притворно, дабы не сообщить нам о том сведений. Более всего показалось им странным и невероятным то, что плавание наше из Камчатки продолжалось только один месяц. Баниосы привезли с собою Обергофтаили Директора Голландской фактории Господина Дуфа; но слишком час прошло времени, пока позволили ему на корабль взойти. Вошед в каюту со своим Секретарем, двумя Начальниками бывших здесь Голландских кораблей и некиим Бароном Пабстом, должны они были все стоять пред Баниосами несколько минут, наклонившись низко, к чему дано было им чрез толмачей следующее повеление: Myn Неег Oberhoeft! Complement bevor de opper Banios, то есть: Господин Обергофт кланяйтесь перед Баниосами. На сие покорное и унижительное приветствие не отвечали им ни малейшим знаком. Наружное изъявление покорности Голландцами неодинаково с оказываемым природными Японцами. Сии последние должны повергаться на землю и простершись, касаться оной головою; сверх того иногда вперед и взад ползать, смотря по тому, что начальник скажет подчиненному. Повержение на землю для Голландцев как ради узкого платья, так и негибкости тела не привыкших с младенчества к таким обрядам было бы крайне тягостно. Но что бы, сколько возможно, сообразоваться с обычаями Японцев, должен Голландец наклоняться ниже, чем в пояс и в таком положении находиться с распростертыми в низ руками столь долго, пока не получит позволения подняться, которого дожидается обыкновенно несколько минут. Наружные изъявления покорности, которые предлежат Голландцам в Эддо, должны много разнствовать от тех, коих мы были очевидцами. Они рассказывали нам сами, что пред отъездом в Эддо всякой, принадлежащий к посольству, принужден бывает тому прежде научиться. Японцы не отваживались подвергнуть нас таковым уничижениям. Во второе посещение нас чиновниками, когда начал Баниос говоришь со мною, коснулся легонько один из толмачей рукою спины моей; но как я, оглянувшись, посмотрел на него с видом негодования, то они и не отваживались уже более на таковые покушения.
