Миллионы, миллионы японцев... - Шаброль Жан-Пьер (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
Бегу на свидание, чтобы на ней опробовать свое новое умонастроение.
21 час
Вернувшись в гостиницу
Мадемуазель Великодушная считает, что поступает правильно, таская меня по галереям и художественным выставкам. Вот бы никогда не подумал, что их такое множество в одной только Гиндзе! Там полно работ Бюффе, Пикассо, Леже, Дали — даже не копий, а чуть ли не детских имитаций. Вспомнив все, что говорилось в знаменательную ночь на лодке, я вовремя сдержал приступ дурного настроения.
Та живопись, которая во Франции, Италии, Испании и Голландии имеет давние традиции, в Японии — искусство совершенно новое. Стены ее деревянных домиков не способны выдержать картину в раме, они созданы для какемоно — строгой и легкой пастели, прикрепленной, как знамя, к токономе. Живопись на европейский манер привилась с появлением общественных зданий и стандартных многоквартирных жилых домов, а это, разумеется, не место для расцвета художественного творчества.
В галереях там и сям встречаются прелестные рисунки. Мне кажется, что у посетителей, задержавшихся перед ними, лица светятся умом.
Подражательная мазня — дань моде. В нескольких метрах отсюда, в узких коридорах, — скромные сувениры, пастели-миниатюры, коротконогие божки, «вышедшие» после трех взмахов ножа из дерева, легкого, как багет, «сценки», разыгрываемые на картоне бумажными персонажами ростом с ноготок, целый зверинец из трех стружек и клея. Японское искусство ошиблось дверью!
Мадемуазель Великодушная спросила, доставит ли мне удовольствие встреча с одним из ее друзей, молодым человеком, большим поклонником кино; он изъясняется по-французски. Завладев первым попавшимся красным телефоном, она назначила ему свидание на скамейке перед императорским дворцом.
В канавах вокруг массивных стен из темного камня уже квакали лягушки. Один из привезенных из Европы лебедей спал, спрятав клюв под крыло. Ветер относил его к мосту — по этому и по другим мостам публика проходит во внешние сады. Вереницы ребятишек в школьной форме, крестьян, рабочих переходили проспект под охраной желтого флажка, которым размахивали идущие впереди (по обоим краям перехода через улицу я заметил корзиночки с такими флажками) . Это делегации от школ, заводов, деревень, профсоюзов, клубов пришли воздать дань уважения императору. Они совершали свое паломничество добровольно, никто не оказывал на них давления, ими руководил не страх, а та самая любовь, которая заставляет наших католиков совершать паломничества в Рим. Его величество Хирохито — император и папа в одном лице, более того, прямой потомок бога и сам бог. Раньше, когда трамвай проезжал мимо дворца, кондуктор приказывал пассажирам кланяться в знак почтения, и те, повинуясь, часто снимали пальто. Но и теперь люди приезжают сюда, и даже охотнее прежнего, хотя не надеются увидеть, пусть издалека, нескладный хрупкий силуэт этого странного бога, пережившего войну, которая велась во имя его, страстно увлекающегося фактически одной биологией, как увлекался слесарным ремеслом Людовик XVI. Люди останавливаются перед Нидзюбаси в нескольких сотнях метров отсюда. Им даже не видны неизящные строения, в которых живет их Тэнно — «Король неба».
— В день поражения, — сказала мадемуазель Великодушная, — многие японцы решили покончить жизнь самоубийством перед Двойным мостом. Мой отец пришел на них посмотреть. По его рассказам, они были одеты самым тщательным образом. Они построились в одну шеренгу, потом опустились на колени и, оправив складки одежды, стали медленно наклоняться вперед, держа голову как можно прямее, чтобы неотрывно смотреть туда, где живет император, и падать плавно, ничем не погрешив против хорошего вкуса...
Темпи объяснил мне, что люди разного возраста испытывают к императору разные чувства.
Я наблюдал за прохожими во время ежегодного выхода Хирохито, пока проезжал его автомобиль древней марки. Старики опускали голову: смотреть богу в лицо нельзя — рискуешь превратиться в прах или ослепнуть, а молодежь подтрунивала над фетровой шляпой императора, над его жалким видом занятого чиновника.
Я чуть было не сказал об этом моей собеседнице, но, к счастью, стыдливо удержался: у меня создалось впечатление, что за ее словами скрывается нечто глубокое и чистое и я не вправе его касаться. Мне вспомнились слова Дюбона:
«У меня есть друг — японский ученый, человек передовых взглядов, исколесивший всю Европу, сторонник прогресса, свободы и демократии, в годы диктатуры военщины подвергавшийся гонениям за независимый, смелый ум. Так вот, этот человек признался мне: „В тот день, когда император официально заявил, что он всего лишь человек, мир для меня словно рухнул... Я не мог прийти в себя“. Этот ученый, которого я считаю одним из величайших умов современности, объяснил мне: „Переводить ,,ками“ словом „божество“ неправильно. Поверь, я прекрасно понимаю, что Тэнно не может, как не мог ваш Моисей или Иисус Христос, пройти по Тихому океану, словно по суше, по мне и в голову не приходило сомневаться в том, что он ками. Японцы считают, что нами повсюду, во всем живом — в растениях, животных, людях, даже мертвые — и те становятся ками. Чтобы понять меня, надо вспомнить о решающем различии: у вас наука и религия практически антагонисты, у нас они синонимы, потому что мы испокон веков чувствуем свое единство с небом и землей, горой, морем и рекой, с черепахами, лягушками, комарами, с мельчайшей частицей всего сущего. У вас религия боится науки, так как она дала свое объяснение происхождению мира. У нас, наоборот, религия — это культ природы во всех ее формах, даже простейших, включая те, что вам кажутся ничтожными, презренными... Вот почему мы все — и в первую очередь бонзы — рады, когда наука доказывает, что человек произошел от обезьяны или рыбы, что он представляет собой лишь химическое соединение веществ. Нам нравятся эти доказательства, подтверждающие абсолютное единство всего существующего..." Вот почему, — продолжал Дюбон, — по признанию этого ученого, после ошеломительного заявления императора-бога он несколько дней боролся с искушением покончить жизнь самоубийством, пока к нему не вернулся вкус к жизни. Он даже сказал: „Видеть в императоре ками — это не религия, это, так сказать, своеобразная поэзия“. Он искал аналогии в нашем хорошо ему знакомом мире: „Вот ведь ваши дети бывают потрясены, узнав, что Дед Мороз всего лишь их папа. Мне говорили, что некоторые пытались покончить с собой. Знаете, это вовсе не смешно...“»
Итак, мы находились перед знаменитым Нидзюбаси. Моя спутница сообщила, что он построен в эпоху принцев Токугава, но недавно его реставрировали. В основании были обнаружены скелеты людей, захороненных стоя.
— Это останки хито басира — «людей-колонн», названных так потому, что они добровольно согласились быть закопанными живьем для умиротворения гнева драконов воды, которые могли бы подорвать основание моста... Ах, вот и мой друг, он ищет нас...
Молодой Окадзаки и в самом деле оказался презабавным малым: копна волос, как крышка с зазубринами на шаре, украшенном парой незабываемых иллюминаторов, и с верхними зубами в виде раскрытого веера, да таких крупных, что сразу возникает желание дать ему погрызть щепку.
Моя барышня усердствовала как могла, но церемония представления всегда дело длинное. Я силился мобилизовать в себе человека доброй воли. Руссо был прав:
«Не считай, пожалуйста, их церемонии такими уж натянутыми, напыщенными. Посмотри на них с другой точки зрения. Ведь встречающийся тебе японец (за редкими исключениями, от которых тебя избавят) всячески старается проявить сердечность, теплоту, только он не знает, как это сделать. Зато он уверен, что у тебя — почтенного иностранца — другие мерки для его чувств к тебе, но какие именно, он не знает, а потому стесняется, испытывает беспокойство. Как правило, он старается выяснить, кто из вас двоих выше рангом. Ты пытаешься дать понять, что считаешь его равным себе, в особенности если это не так, и ставишь его этим в затруднительное положение... Не мудрствуй лукаво. Предоставь действовать „крючковатым атомам“, как говорят наши остряки».
