Иностранец ее Величества - Остальский Андрей Всеволодович (читать книги .TXT) 📗
Интересная история, не правда ли? Иностранцы, приверженцы чужой церкви, да еще купцы, то есть торгаши. И вдруг — такие громкие дворянские звания, принадлежность к высшим аристократическим кругам. Неужели подобнее было возможно в Европе? Насчет континента не уверен, а вот в Англии случай не то чтобы типичный, но и далеко не единственный, а потому никого здесь особо не удивляющий.
Много таких примеров можно было привести — как высшее дворянство, словно губка, всасывало в себя способных и успешных чужаков, обеспечивая и приток свежей крови, и тихую, неприметную, мирную трансформацию общества, нереволюционную, постепенную смену элит…
Я вот недавно любовался Ланкастер-хаусом — одной из самых красивых и величественных резиденций в центре Лондона, в королевском районе Сент-Джеймс. Тем самым зданием, про которое пораженная королева Виктория заметила: «У меня такое чувство, что я угодила из простого дома во дворец». И правда при виде большого зала приемов дух захватывает: такое изящество и величие в одно и то же время. Вот она где, подлинная имперская мощь, а вовсе не в суперскромном домике под номером десять на Даунинг-стрит, где живет и работает премьер-министр. Даже смешно сравнивать.
И решил я поинтересоваться, почему дом-дворец так называется? Наверное, кто-нибудь из ланкастерской королевской династии построил его во времена седой древности? Оказывается, ничего подобного.
Выяснилось, что некий Уильям Ливер из города Ланкастер невероятно разбогател на торговле мылом — и тем самым обеспечил себе место в аристократических рядах. Стал сначала бароном, а потом и — бери выше! — виконтом, получил место в палате лордов. Купил знаменитый дом, называвшийся в то время Стаффорд-хаусом в честь предыдущего владельца, перестроил, придал ему еще больше блеска — и переименовал в честь своего родного города.
Одно время здесь помещался Музей Лондона, но вот уже много лет особняк принадлежит Форин Офису, местному МИДу, и там устраиваются самые торжественные мероприятия, вроде совещаний «Большой семерки» («восьмерки»), проводят пресс-конференции самые важные гости, например иностранные президенты.
В Фолкстоне, конечно, нет своего Ланкастер-хауса, но есть немало красивых домов в классическом стиле и пара могучих красного камня дворцов, а также совершенно великолепные парки, сады и набережные. В огромной степени это заслуга Рэдноров, почти все было построено и создано на их деньги и затем подарено городу.
По-моему, история рода Плейделлов-де Бувери, этих добравшихся до головокружительных высот чужаков и торговцев, показательна и символична. Она помогает понять глубинную суть английской жизни, странную, отличную от континентальной, судьбу страны, менталитет ее жителей.
Джентльмен Питер
Питер, наш сосед, стоит около двери своего дома. Вернее, стоянием это можно назвать с большой натяжкой, поскольку ноги его не держат и он сохраняет относительно вертикальное положение в основном благодаря незнакомцу, который крепко ухватил его под руку.
Несколько минут назад этот человек обнаружил Питера лежащим без сознания в луже крови на краю тротуара. Кровь и сейчас льется из глубокой раны у него во лбу, и моя жена, кажется, вот-вот упадет от этого зрелища в обморок. Я пытаюсь тем временем сманеврировать и затащить Питера в его собственный дом, чтобы посадить или уложить на диван и вызвать «скорую».
Но Питер упорствует. Он считает неприличным не отблагодарить незнакомца за спасение и пытается зазвать его на вечерний «дринк» — чашку чая или кофе или бокал чего-нибудь покрепче.
— Нет, право, мне очень хотелось бы пригласить вас, — бормочет он слабым голосом.
Сюрреалистическое зрелище: в бледном свете ночного фонаря — белое лицо Питера, по которому струей течет красная кровь, и белая же копна его седых волос, украшенная противоестественными алыми пятнами. Кровь попадает бедняге в рот, мешает говорить. Голос у Питера тоже очень слабый — ведь всего несколько минут назад он был в обмороке. В любую секунду он может опять потерять сознание. Но негнущимся языком и малоподвижными губами он упорно твердит: прошу вас, сделайте одолжение, зайдите на пару минут.
Прохожий растерян и вопросительно смотрит на меня: меньше всего он хотел бы обидеть Питера, но не входить же, в самом деле, в чужой дом в такую минуту, не вести же светские беседы за рюмкой вина или чашкой чая с раненым, истекающим кровью, возможно, даже умирающим человеком…
Если бы Питер увидел себя со стороны, он, надеюсь, не так бы упорствовал, но сейчас он испытывает боль и дурноту, однако еще того сильнее — жестокое чувство неловкости оттого, что причинил беспокойство чужому человеку, обрек его на хлопоты.
Поэтому наш сосед считает своим долгом преодолевать недомогание, делать вид, что ничего особенного с ним не происходит: ему очень нужно как-то перевести ситуацию в русло нормальности и отблагодарить своего спасителя.
— Прошу вас, зайдите, если у вас есть минута, конечно, — почти уже шепчет он и, качнувшись, чуть не падает, несмотря на поддерживающую его руку незнакомца. Я, испугавшись, тоже делаю решительный шаг вперед и пытаюсь подхватить Питера с другой стороны.
Теперь уже трудно разобрать, что он говорит. Глаза чуть ли не закатываются, но губы упрямо шевелятся, твердят свое нелепое приглашение.
Мы с прохожим переглядываемся и понимаем друг друга без слов: это невозможно! Сейчас не до светских приличий. На поводке у прохожего две собаки, их он и выгуливал, когда случайно наткнулся на лежавшего на земле без движения человека. Собаки пытаются утащить хозяина прочь, он с трудом удерживает их одной рукой, а другой по-прежнему поддерживает нашего соседа. Наконец мне удается прочно схватить Питера с другой стороны: его пальто набрякло, все пропитавшись кровью, я и сам через несколько секунд перепачкаюсь красным, но это все ерунда, главное сейчас втащить его в дом и расположить поудобнее. И как можно скорее позвонить в скорую помощь.
Набираю три девятки. В Англии это универсальный номер для вызова всех служб спасения. И скорой помощи, и пожарных, и полиции. Первым делом вы слышите внимательный, но строгий женский голос, без церемоний требующий от вас быстро ответить: какая из трех служб вам нужна. И как только вы произнесете слово «Ambulance», «скорая помощь», ближайшая свободная машина получит сигнал и двинется в вашу сторону. Но вы пока об этом знать не будете, строгий голос продолжит вас допрашивать, выяснять подробности, с кем и что конкретно произошло, при каких обстоятельствах, в сознании ли пациент, много ли потерял крови. И что вам известно об общем состоянии его здоровья. Ну и еще вы услышите просьбы-рекомендации: в ожидании медиков попытаться остановить кровь, вести разговор, успокаивать больного, но и не давать ему заснуть. И вывод в завершение: не паникуйте, помощь уже совсем близко!
На мое счастье кровотечение замедляется, почти прекращается, в кресле Питер устроен относительно удобно и засыпать явно не собирается. Он настойчиво пытается угостить меня чем-нибудь. Может быть, виски со льдом? У него есть отличный «Джеймисон».
Все никак не успокоится, все переживает, бедняга, что ничем не отблагодарил своего спасителя, а теперь добавилось еще и чувство неловкости оттого, что доставляет хлопоты нам, своим соседям и друзьям. Питер уговаривает нас оставить его одного, отправиться по своим делам. Нет, ведь правда, у нас же куча дел, не так ли? И вообще уже поздно. А он наверняка и сам справится с ситуацией, ничего такого страшного не произошло…
Да уж, ничего страшного… Хорошо, что Питер не видит себя со стороны.
Потом, с трудом выговаривая слова, он пытается обсудить со мной «деликатное дело»: нельзя ли меня попросить… нет, не солгать, лгать, конечно, невозможно… но… может быть, я мог бы в наименее драматической форме сообщить о произошедшем его жене Китти? Ведь она нездорова сама, она в больнице, у нее микроинсульт, ей нельзя волноваться… Ну поскользнулся, ну упал, шишку набил, с кем не бывает, дело житейское… Может быть, даже отложить на максимально возможный срок информирование Китти о событиях этой ночи? Если только это не поставит нас с женой в ложное положение, конечно…
