Старый патагонский экспресс - Теру Пол (книги полностью бесплатно txt) 📗
С колокольни раздался дребезжащий звон. Я принял строгую почтительную позу — непроизвольным привычным движением. Это сработало на уровне рефлекса: так же, как я не мог войти в храм, не окунув пальцы в купель со святой водой. Шелестя рясой, к алтарю прошел священник в сопровождении двух служек. Он воздел руки и, потрясая старательно причесанными длинными волосами, принял позу массовика-затейника из ночных клубов. Да, он молился, но выглядело это уж очень театрально, и молитва звучала не на латыни, а на испанском. Вот он простер руку куда-то в сторону, в тот угол храма, который я не мог увидеть со своего места. Повелительный жест — и зазвучала музыка.
Она совершенно не походила на церковные гимны. Играли на двух электрогитарах и ударной установке. Я не усидел на месте и передвинулся так, чтобы видеть музыкантов. Это был тот же варварский набор звуков, от которого я стремился удрать на протяжении последних недель: впервые я услыхал его на речном берегу в Ларедо на границе с Мексикой. И с тех пор я старательно избегал этого испытания для слуха. Как его можно описать? Непрерывное завывание гитары с периодическим грохотом, как будто посудная полка обрушилась на пол. Парень и девушка трясут погремушками и поют — некие кошачьи крики в попытке слиться в гармонию, но так и остающиеся не более чем истерическим любовным воплем.
Безусловно, они пели церковный гимн. В месте, где Иисус имел облик мускулистого голубоглазого латинянина с прилизанными волосами — до невозможности слащавого и привлекательного, — религия тоже стала разновидностью влюбленности. В некоторых формах католичества, и особенно в Латинской Америке, молитва превратилась в выражение плотской любви к Иисусу. Он не мог быть жестоким богом, богом-разрушителем или холодным и расчетливым аскетом; он был похож на принца из сказок и имел тело настоящего крутого мачо. И обращенный к нему гимн был любовной песней, но сообразно всем песням в Латинской Америке он насквозь пропитался вполне плотской страстью, и слово сердцеповторялось в нем в каждой строке. А еще он был чрезвычайно громким. Я понимал, что это объясняется религиозным рвением певцов, вот только гимн в старой церкви практически не отличался от той музыки, которую можно услышать из музыкального автомата в «Эль-бар-американо». Судя по всему, здесь церковь пошла навстречу народу: она уже не стремилась привить прихожанам набожность, и они лишь пользовались ей как предлогом сохранить видимость святости и не слишком скучать во время службы. Ведь вечерняя месса предназначена для того, чтобы сосредоточиться на молитве, но такая музыка могла только отвлечь от любой молитвы.
Музыка со столь надежным оглушающим спецэффектом крайне важна для Латинской Америки, потому что напрочь отшибает мыслительные способности. Местные громилы с транзистором в поезде, деревенские мальчишки, собравшиеся около включенного на полную катушку музыкального центра, мужчина в Санта-Ане, прихвативший с собой на завтрак свой кассетник и не сводивший с него заторможенного взгляда… Все их подергивания коленями, прищелкивания пальцами и цоканье языком имеют одну общую цель: само произвольное введение в ступор для тех граждан, которым не по карману алкоголь, а наркотики вне закона. Это были оглушение и амнезия, воспевание исключительно утраченной красоты и разбитых сердец. У такой музыки не бывает внятной запоминающейся мелодии, она похожа на звон битого стекла, смываемого в унитаз, — весь этот грохот ударных и вскрики певцов. Все, с кем мне приходилось встречаться на этом пути, в один голос клялись, что обожают музыку. Не ту попсу, что привозят из Соединенных Штатов, но вот эту их музыку. И я понимал, что они имели в виду.
Тем временем священник опустился на скамью подле алтаря, чрезвычайно довольный своей персоной. И у него было для этого основание: музыка достигла нужного эффекта. Как только раздались первые аккорды, публика в храме стала прибывать: школьники в форме с толстыми портфелями, совсем маленькие дети — босоногие бродяжки, тощие создания с редкими курчавыми волосенками, клянчившие милостыню на площади; недовольно что-то бурчащие пожилые мужчины с мачете и парочка рабочих с фермы с прижатыми к груди соломенными шляпами, и женщина с тазом отжатого белья, и шайка уличных мальчишек, и забитая собака. Собака уселась в самом центре прохода и неистово завиляла хвостом, подметая мозаичный пол. Музыка играла так громко, что была слышна далеко по улице и на рынке, судя по присутствию трех женщин в пышных юбках с пустыми корзинами и кошелками. Кто-то уселся на скамью, кто-то просто стоял в задних рядах. Им не было дела до молитвы, все они следили за музыкантами и довольно улыбались. Да-да, разве не это является целью любой религии — нести людям облегчение, улыбки, счастье и уверенность, что Господь всегда с ними: а ну-ка, прищелкнем пальцами! Он искупил наши грехи. И еще два оглушительных всплеска ударных.
Музыка замолкла. Священник встал. Началась молитва.
Все, кто успел набиться в церковь во время пения гимнов, стали просачиваться наружу через задние двери. Одиннадцать старушек на передних скамьях не двинулись с места, и только они оставались до конца. Священник расхаживал взад-вперед перед кафедрой. Его молитва была весьма краткой: Бог любит вас, и вам следует научиться любить Его. В современном мире все труднее найти время для веры, повсюду нас подстерегают искушения, и все они имеют признаки смертных грехов. А нам надо трудиться и посвящать всякий свой труд славе Господа. Аминь.
И снова повелительный жест рукой, и снова музыка. На этот раз она была еще громче, а значит, и привлекла еще больше людей с площади, желающих ее послушать. Песня была той же самой: вой, гром, сердце-сердце-сердце,вой, треск, дуби-ду, гром, треск, треск. И ни малейших сомнений у публики в конце песни. Как только затих последний треск, публика испарилась. Но ненадолго. Две минуты спустя (ровно столько понадобилось на две молитвы, одну медитацию, возню с курильницей ладана и проповедь) группа снова начала играть, и слушатели вернулись. Такая суета продолжалась примерно час, и она не думала прекращаться, когда я покинул храм: во время песни, а не молитвы. Мне надо было успеть на поезд.
Закат на небе полыхал пурпурными и розовыми красками, по ущельям расползались зловещие щупальца рыжей пыли, и озеро было полно жидкого огня, как будто это колыхалась раскаленная лава.
Глава 10. Атлантическая железная дорога: поезд на 12:00 до Лимона
Я немного удивился, обнаружив китайца в баре в Сан-Хосе, в Коста-Рике. Прямо скажем, китайцы не слывут завсегдатаями баров. Да, раз в году, по какому-нибудь важному поводу и за компанию с друзьями, они могут (или смеют) осушить целую бутылку бренди. После чего их лица наливаются кровью, они громко вещают какую-нибудь чушь или непристойности, затем им становится плохо, и их приходится доставлять домой. Пьянство для них — бесполезная попытка продемонстрировать беспечное отношение к жизни, и вдобавок оно не приносит им удовольствия: им потом становится слишком плохо. Так что же делал в баре этот китаец? Мы поначалу перекинулись парой слов, как обычно делают незнакомцы, достигая согласия в каких-то банальных вещах, прежде чем перейти к более личному общению. И тогда он все мне объяснил. Ну, что он вроде как владелец этого бара. А еще он владелец ресторана и отеля. Он был настоящим гражданином Коста-Рики. Это был его свободный, осознанный выбор. Ему больше не пришлась по душе ни одна из стран, которые он видел.
— И какие именно страны? — поинтересовался я. Мы говорили по-испански. Он сказал, что у него плохой английский, а я признался, что мой кантонский диалект тоже далек от совершенства.
— Все страны, — сказал он. — Я уехал из Китая в 1954 году. Я был молод и любил путешествовать. Я видел Мексику — я проехал ее насквозь. Но мне там не понравилось. Я отправился в Гватемалу и объездил все вокруг, в том числе и Никарагуа, — и это было еще хуже. Панама — ничего хорошего. И то же в Гондурасе и Сальвадоре, во всех странах.
