Походный барабан - Ламур Луис (читать книги без сокращений txt) 📗
— Знаю эти места… А женщина? Она не жена тебе?
— Она знатная госпожа, которой я многим обязан. Действительно знатная госпожа.
— Я так и думал. Скажи мне — и не прими вопрос за оскорбление… благопристойного поведения?
— Как мужчина мужчине отвечаю: да. Мы с ней друзья. Хорошие друзья, и ничего больше. И кроме того, — добавил я, — она может оказаться очень ценным человеком. Это знатная дама, которая занимается сбором сведений. Она была в самой гуще событий в Кордове, пока её не обнаружили враги. Я помог ей бежать, потому что однажды она помогла мне.
Гансграф кивнул.
— Мы направляемся на север, в Монтобан, а потом на ярмарки во Фландрию и обратно — в Шампань. Может и год пройти, пока доберемся до моря… — Он устремил на меня острый взгляд: — И ещё одно: войдя в трактир, ты был готов к драке… Скажи, ты не задира, не любитель лезть в драку?
— Нет, я не из таких.
— К твоему сведению: мы все здесь вроде одной семьи в смысле верности и взаимопомощи. Все ссоры и несогласия улаживаю я. В любой момент, если ты чем-либо неудовлетворен… или если будем не удовлетворены мы, если ты окажешься не таким, каким должно, мы выкупаем твой пай, и ты уходишь своей дорогой. Компания защищает всех своих членов, и все торговые компании готовы прийти на помощь друг другу…
Под пасмурным небом двигались мы вперед и вперед. Большие ярмарки во Фландрии и Шампани привлекали купцов из всех стран Европы. Считалось, что честь быть старейшей принадлежит ярмарке в Сен-Дени, однако и другие — в Ипре, Лилле и Брюгге возникли почти столь же давно. Во Фландрии самая крупная проводилась в Генте.
К началу двенадцатого столетия ярмарки в Баре и Труа, а также в Ланьи и Провене были уже старинными, а в Шампани со временем превратились в денежные рынки Европы и расчетные палаты по долговым и кредитным сделкам, заключенным во всех христианских странах и многих мусульманских.
Торг продолжался от трех до шести недель, и купеческие караваны обычно передвигались от одной ярмарки к другой — из Камбре в Шато-а-Тьерри, потом в Шалон-на-Марне и дальше.
Законы многих стран давали особые привилегии ярмаркам и купцам, которые участвовали в них; привилегии эти были направлены на поощрение торговли. Купцы, торговавшие на ярмарках, действовали по специальным уложениям — «кондуитам», пользовались защитой и покровительством правителя страны, через которую они проезжали. Порядок поддерживали специальные группы вооруженных людей — «ярмарочная стража»; письмо, скрепленное печатью этих стражников, обеспечивало безопасность каждому, кто его имел.
Ни один купец, направлявшийся на ярмарку или обратно, не мог быть задержан в связи с долговыми обязательствами, взятыми вне этой ярмарки, и никому можно было не опасаться ареста за любое преступление, совершенное прежде.
Участникам караванов дозволялось также играть в карты и в кости в дни церковных праздников.
Самым оживленным торговым путем был тот, по которому мы собирались следовать — от Прованса к фламандскому побережью, в Шампань, в Кельн, Франкфурт, Лейпциг и Любек в Германии, а потом, может быть, в Киев и Новгород; закончить путь предполагалось в Константинополе.
Компания (это слово происходит от латинского выражения «ком-панис», что значит «разделяющие хлеб») возникла для того, чтобы разделить и тем уменьшить опасности путешествия в эти неспокойные времена, когда дороги постоянно осаждали шайки разбойников, отряды баронов-грабителей и целые армии воинствующих монахов, покинувших свои обители ради нападений и грабежей.
Первыми купцами, очевидно, были безземельные люди, бродяги и авантюристы, которые всегда появляются в обществе во времена смуты и брожения. Часто становились торговцами младшие сыновья, бесприютные изгнанники, зарабатывающие деньги местной торговлей или тайно финансируемые церковными властями. Кое-кто начинал с торговли вразнос или с мелких уличных лавчонок в городах, а потом, накопив некоторый запас товара, пускался в дорогу вместе с себе подобными.
Один из купцов, ехавший впереди, задержался, желая побеседовать со мной. Худощавый, с лицом хищной птицы, он был уроженцем Ломбардии и прозывался Лукка.
— Ты поступил разумно, — сказал он. — Фон Гильдерштерн — лучший гансграф на этой дороге. В прошлом году в Швабии он основал свою собственную ярмарку у переправы, потому что чует рынок, как другие чуют кувшин с хмельным медом. Редко бывает, чтобы наши капиталы оставались без дела… Впрочем, и руки наши тоже.
Лукка взглянул на меня:
— Ходят слухи, что ты ученый. А какого рода?
Прекрасный вопрос… Какого рода я ученый? Да и ученый ли вообще? Невежество мое беспредельно. В сравнении с ним мои познания ничтожны. Я взыскую знания не столько затем, чтобы улучшить свою судьбу, сколько для того, чтобы понять мир, в котором живу; эта жажда привела меня к ученью и к размышлениям. Чтение без размышления — ничто, ибо не так важно то, о чем говорится в книге, как то, о чем она заставляет задуматься.
— Хороший вопрос, — ответил я Лукке, — пожалуй, вернее всего на него ответить, что я просто искатель мудрости, считающий своим предметом познания весь мир, ибо, по-видимому, все знания связаны между собой и каждая наука каким-то образом зависит от других. Мы изучаем звезды, чтобы больше узнать о земле, и травы — чтобы дальше продвинуться в искусстве врачевания.
— Так ты врач?
— Немного. До сих пор у меня было больше опыта в нанесении ран, чем в их излечении.
— Ну, если хочешь набраться опыта, то в походе у тебя будет полно возможностей и для того, и для другого. Мы часто имеем дело с грабителями, которые любят расплачиваться за товары мечом.
— Что ж, значит, хорошо поторгуем…
Мне в голову вдруг пришла мысль:
— В Бретани, стало быть, ни одной ярмарки нет?
— Может, и есть одна, но небольшая. Иногда мы заезжаем в Сен-Мало, но есть там один разбойник-барон, у которого в обычае дальние набеги.
— Турнеминь? Не так ли случайно его зовут?
— Случайно именно так. А ты его знаешь?
— У него на лице шрам? Да?
— Точно. Хотел бы я, чтобы у него был шрам на глотке.
Я сказал, положив руку на кинжал:
— Шрам у него вот от этого острия. Он убил мою мать и всех наших людей. Если мы пойдем этой дорогой, я смогу нанести ему визит.
— В одиночку?
— А как же еще? Все прошлые годы я о нем помнил.
— Нам надо поговорить об этом с гансграфом.
Когда я ехал назад вдоль колонны, начал накрапывать мелкий дождик. Мы поднялись по склону горы и увидели красивую долину, затянутую завесой дождя, а в дальнем конце её — серую громаду замка. Одинокое и непривлекательное это было зрелище — замок и Пиренеи за ним с вершинами, теряющимися в облаках.
Дождь все усиливался, но мы упрямо двигались вперед, потому что где-то там была гостиница с просторной конюшней, где смогут переночевать многие из нас — кому не хватит места в самой гостинице.
Сафия сидела в седле, ссутулившись, но подняла глаза, когда я подъехал.
— Люблю дождь, — сказала она. — Так приятно чувствовать влагу на лице…
— Значит, наслаждайся, пока можно, скоро мы окажемся под крышей.
Мы устали и с удовольствием думали о гостинице. Кувшин подогретого вина, каравай хлеба и кусок сыра… Я уже знал, как легко почувствовать себя довольным. Однако мне страшно не хватало книг, ибо с того дня, как мы покинули Сарагосу, у меня не было времени, чтобы прочесть хоть одну страницу. Впереди лежал Ронсевальский горный проход, прославленный в «Песне о Роланде», — потому, наверное, я и вспомнил о книгах.
— Вон тот замок… — заметила Сафия. — Знаешь, чей он?
— Неприятное место. Не нравится он мне.
— Он принадлежит принцу Ахмеду. Ты теперь в его землях.
Как он выразился тогда, на приеме у Валабы? «Это ваши владения, но, я так понимаю, что Кербушар любит путешествовать».
Мои глаза невольно обращались к замку. До чего же глупо соваться во владения врага…
— Он не должен дознаться, что я здесь, — пробормотал я, — надо сказать гансграфу.
