В океане «Тигрис» - Сенкевич Юрий Александрович (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Эти рекомендации стали для наших навигаторов Библией или, если хотите, Кораном: клясться — сколько угодно, толковать допускается, сомневаться — ни-ни.
Резали и сшивали парусину, мудрили с центром тяжести, созывали на совет знатоков — почему «Тигрис» не лавирует, почему он не яхта? И потрясали бумагами: глядите, как все в них, ясно и гладко.
А там, в бумагах, содержалось крохотное незаметное «но»: изящный лабораторный двухметровый «Тигрис» был не камышовым, а пластмассовым!
Сравните поверхность, к примеру, телефонной трубки и соломенного жгута!
Рецепты, найденные в условиях идеальной обтекаемости, выписывались для шероховатого, не подлежащего шлифовке корпуса, опутанного к тому же по спирали толстой веревкой. О какой ламинарности могла идти речь, о каком принципе самолетного крыла? При любом парусе, при любом положении рулей и килей острые курсы для нашего стога недостижимы, да и скорость выше шести узлов тоже, ибо его гасят турбулетные завихрения!
Тратили время и деньги, возмущались, что теория расходится с практикой, винили все на свете, а разгадка — вон она, на глянцевых фотолистах.
Тур пожимал плечами: «Очень странно. Солидный научный центр, и такой пассаж». Норман медленно краснел.
Вероятно, я здорово подпортил кое-кому путешествие. Может, надо было обставить этот разговор как-то деликатней, но я не успел сманеврировать. Слишком велика была неожиданность. Авторитеты лопнули. Кончился злосчастный «Саутгемптон».
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ
19 января 1978 года. Завтра — семидесятый день с момента спуска лодки на воду. Около пятидесяти ушло на стоянки, ремонт и прочее, три недели — в общей сложности — идем по маршруту.
Ветер то стихает, то усиливается, движемся толчками, но — по прямой.
Из мелких событий: поймана корифена, поджарена в фольге и подана на стол под японским (Тору-сан — дежурный кок!) соусом «Тысяча островов». Подштопана нижняя кромка грота — перетерлась-таки о форштаг. Заново сделаны петли для боковых килей по правому борту, поскольку старые испортились.
Событие покрупнее: говорил с Москвой, давал интервью Вадиму Белозорову — и предложил организовать радиоконтакт «Тигриса» с орбитальной станцией «Салют-6». Это было бы прекрасно — беседа «прошлого» Земли с «будущим». Во мне зашевелился телевизионный журналист…
Тетрадка на исходе, подытоживаю. Эль-Курна — Басра — Бахрейн — Оман. Пристрелочный круг по Аравийскому морю. Сейчас на юго-восток. Настроение бодрое. Все в порядке.
Не знаю, какая судьба ждет эти странички, эту тетрадь, обтрепанную, замусоленную по обрезу.
Когда возвращался из плаваний на «Ра», тоже было смутное ощущение от дневников: уйма сведений, масса материала, который нуждается не столько в обработке, сколько в стороннем осмыслении, в своеобразной режиссуре, — и что дальше?
Сидел в гостях у тогдашнего главного редактора журнала «Костер» В. Торопыгина. Раздался звонок, и вошел бородатый человек в штормовке, с кинокамерой на боку. Это и был Ф.
КТО ТАКОЙ Ф.
Пора расшифровать этот инициал. В нем нет ничего таинственного. Феликс Нафтульев, ленинградский журналист — над книгой о «Ра» мы работали с ним вместе.
Он хочет, чтобы про «Тигрис» я писал сам. Попробую, но надеюсь, что он не останется совсем в стороне.
Сядем, как бывало, разложим по столу эти тетрадки, рассортируем стопками слайды, вставим кассету в магнитофон.
И не сразу приступим к делу — поговорим сперва «о Шиллере, о славе, об любви», о документальном кино, о незабываемом «Костре» шестидесятых годов.
Бывают отношения, при которых люди встречаются редко, тем более что живут в разных городах, — и тем не менее это дружба.
Листки, написанные моей рукой, покроются вычерками и знаками вопроса. То, что сейчас кажется ужасно значительным, тихо уйдет, то, что вроде бы куда уж как ясно, потребует подробных дополнений.
Снова, день за днем, повторится в памяти одиссея «Тигриса» — и теперь уже это будет общая наша одиссея. И, звоня мне в Москву, ленинградский мой товарищ станет поторапливать: «Время отплывать из Омана. Ты готов?»
Глава X
Неделя, как день
С КРАСНОЙ СТРОКИ
Просыпаюсь, потягиваюсь — все нормально, я дома. Камышовые стены просвечивают оранжево, словно залез внутрь грибной корзины или карнавального фонаря. Пора из фонаря выбираться. Снаружи тоже домашнее. Вправо, к корме, — мостик, на нем высится фигура в свитере — айюба, браток, как дежурилось? Влево, к носу, — кухня, там звякают кастрюли, шипит примус, из-под крана расходной канистры журчит вода.
Утренний колокол еще не звонил. Спит мирок, который мы сами себе создали и в котором нам долго-долго обретаться.
Кто-то заметил: на парусных судах не ходят, на них живут. Плавание становится весомым отрезком существования. В эпоху Магеллана и капитана Кука в три-четыре путешествия вмещалась порой целая жизнь.
Надо уметь радоваться мелочам. Сейчас, например, обновлю дневниковую тетрадь — чем не праздник? Тетрадка толстенькая, аккуратная. Как всегда бывает, поначалу следишь за почерком, размышляешь над словом и фразой. Жаль, что это старание — до первой помарки.
ЧЕРЕДОВАНИЕ ПЛАНОВ
В Москве перед отъездом мне случилось перелистать несколько знаменитых экспедиционных дневников. Поражал лаконизм записей сподвижника Крузенштерна, командира корабля «Нева» Юрия Федоровича Лисянского: «Жестокий ветер с северо-запада принудил нас простоять на якоре шесть дней». Почти неделя в одной строке. Неужто ничего, кроме норд-веста, не заслужило внимания? Не поленился ли автор? Но нет, уже через десяток страниц, читая доскональные описания мыса Тенерифа и острова Пасхи, убеждаешься: отсутствием прилежания славный капитан «Невы» не страдал.
Просто он умел отличать важное от несущественного, владел тем, что спустя сто с лишним лет стало в кинематографе именоваться монтажом общих и крупных планов: об ином подробно, с деталями, о чем-то вскользь, панорамой или вовсе титром: «Прошел год».
Мне этому мастерству, видно, еще учиться. Не могу соблюсти меру пристальности. Теряюсь: что достойно забвения, а что — скрижалей. Впрочем, не мне и не нынче это решать.
Буду, не мудрствуя, писать, как пишется. 20 января 1978 года. Аравийское море. Оманский залив. Курс — по возможности в направлении Индостана.
ТАК, ДА НЕ ТАК
Вчера мы с Карло занимались уключиной, перевязывали ее заново, натягивали веревки со страшной силой.
Со времен Эль-Курны мы возились с ними, наверно, в тридцатый или в пятидесятый раз. Привычная, на зубок вытверженная технология. Но если бы мы — вчерашние — взглянули бы на нас — сегодняшних, то сразу бы увидели, что теперь работаем по-другому.
Начать с того, что мы не удивились ни капли, заметив, что веревки ослабли, а на стапеле, если помните, были этим обескуражены. Мы тогда не изведали еще на практике свойств сизаля, подсунутого «Тигрису» вместо манилы. Сизаль в сырости набухает и съеживается, а подсохнув, делается мягким и вялым. Любой дождик ему не на пользу. Вообще качество веревок у нас совсем не то, что на «Ра».
Дальше. Прежде чем налаживать уключину, надо приподнять рулевое весло. Когда-то по этому поводу объявлялся всенародный аврал. Теперь, после стоянки в Матре, у нас удобный подъемный механизм, канат с блоком, и странно, как мы раньше без него обходились.
Вдвоем, без особого труда, вынули весло из уключины, зафиксировали — опять же с помощью блоков — уключину у борта, вдели руль на место, обвязали, стянули — и загнали под веревки клинья, до которых тоже, как известно, дошли своим умом и не вдруг.
С точки зрения общечеловеческого опыта мы, конечно, изобретаем велосипед. Но такова уж судьба всякого Робинзона: исхитряться, открывая давно открытое. А мы тем более не профессиональные корабелы.
