Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич (версия книг .TXT) 📗

Я слышу, часто повторяются слова: “торосы”, “гряда торосов”, и догадываюсь, о чем идет речь. Увы! Скептик прав. Скольких путешественников подводили эти торосы — нагромождения льдин, достигающие иногда высоты пятнадцати метров! Издали, особенно в условиях плохой видимости, их легко принять за острова среди льдов.

Упоминается фамилия русского моряка, лейтенанта Анжу.

— С мыса Бережных Анжу видел синеву, совершенно подобную отдаленной земле…

— Ну хоть бы и ваш Анжу…

— Но, спустившись с мыса и проехав по льду около полутора миль, убедился, что перед ним не земля, а гряда торосов…

О, у этого скептика изрядная эрудиция!

— Закрыть двери в коридор? — спрашивает меня старший радист Никита Саввич Окладников, который принес на подпись очередные радиограммы.

— Нет, ничего. Мне не мешает…

— Слушайте, а ведь это, пожалуй, поэтично, — замечает кто-то примирительным тоном. — Мираж — блуждающий дух земли, которой уже пет на свете… Земля Санникова была, существовала, и вдруг что-то случилось с ней. Допустим, землетрясение, вулканическое извержение. Она исчезла, провалилась под воду, но отблеск ее — ну вот, как бывает “ледяное небо” или “водяное небо” — скитается по арктическим морям…

— Бррэд! Бррэд! — говорит скептик с раскатом. — Насчет блуждающего отблеска даже мистика! Ну объясните-ка, почему в девятнадцатом веке видели Землю Санникова, а в наши дни ее не видит никто?

За стуком отодвигаемых стульев не слышу ответа.

— Массовый гипноз! — торжествующе объявляет скептик. — Внушение передавалось от одного путешественника к другому. Землю видели, потому что хотели ее увидеть. Постепенно, год от года, гипноз ослабевал и наконец…

К удивлению радиста, подписывая радиограмму, я делаю раздраженный росчерк и едва не ставлю кляксу.

И все-то ясно ему, этому бывшему первому ученику, зубриле несчастному! Арктику он читает прямо без запинки, как открытую книгу.

Не видя скептика, я очень отчетливо представляю себе, как он сидит в кают-компании, картинно опершись локтем на стол, то и дело поправляя пенсне, чтобы оно не сползало с носа. Черные, гладко приглаженные волосы его блестят, будто Союшкина только что окунули в воду.

Да, это Союшкин! Полного счастья, говорят, не бывает на свете.

Мы с Андреем считали, что Союшкина нам “всучили”, и горько сетовали по этому поводу. Однако Степан Иванович держался другого мнения:

— Пусть себе едет, пусть. Пригодится в экспедиции. — Он с задумчивым видом поглаживал усы (в отличие от обвисших усов Федосеича, они были у него вытянуты в стрелку — не моряцкие, кавалерийские усы!). — Ничего-то вы не понимаете! Эх, наивные!.. Как раз именно хорошо, чтобы главный “отрицатель” присутствовал при открытии. И на берег его с собой возьмем. Вот, скажем, Земля Ветлугина, в которую ты не верил! И как она тебя только держит?..

Нахохотавшись досыта, он снова становился серьезным:

— Кроме того, это первая его полярная экспедиция. Ведь он, кажется, севернее Сестрорецка 14 из Ленинграда не выезжал?

Союшкин оказался добросовестным, толковым, несколько медлительным работником, отличавшимся любовью к чистоте и порядку, которую мы знали за ним с детства.

К сожалению, на борт ледокола он явился с целым набором маленьких слабостей, подчас довольно смешных.

Так, например, Союшкин ужасно любил фотографироваться.

В Москве нас одолевали фоторепортеры, от которых приходилось прятаться или уходить черным ходом. Одни Союшкин мужественно оставался для объяснений с ними. Фотографировали его обычно в позе непоколебимой решимости, со скрещенными на груди руками. Он увековечился и в Океанске, накануне отплытия, причем пристроился рядышком с капитаном. Пенсне Союшкин снял, так как полагал, что герою Арктики не пристало быть в пенсне.

Все это вызывало только улыбку. Надоедала другое — страсть Союшкина теоретизировать и опровергать. (“Наш штатный скептик”, — шутливо отрекомендовал его Андрей, знакомя с другими научными сотрудниками.)

Мне трудно понять ход мыслей нашего бывшего первого ученика. Быть может, он считал, что это не порядок, если в Арктике еще столько неоткрытых, загадочных земель?..

Вот и сейчас, расправившись с Землей Санникова, он принялся за Землю Джиллиса — Макарова, а с нее перескочил на Землю сержанта Андреева.

— Подумать только! — ужасается он. — Тринадцать экспедиций на протяжении двух столетий! А каков результат? Где Земля сержанта Андреева?.. Выходит, силы были затрачены зря, впустую?

Меня охватывает раздражение. Подмывает пойти и осмеять этот трусливый, никчемный, дурацкий припев — “зря, впустую”. В науке не бывает так. Сказать иногда “нет” не менее важно, чем сказать “да”. Если результат отрицательный, если опыт не удался — это тоже на пользу общему делу.

Я уже встаю из-за стола, потом сажусь снова. Кто-то из молодых научных сотрудников спокойно излагает то, о чем хотел говорить я:

— Не нашли землю? Зато сколько ценного материала собрали, пока искали ее! Как обогатили науку поиски земель, как раздвинули представление об Арктике!.. Нет, это не зря, это не впустую!

Молодчина! Правильно сказал!

Кроме меня, Андрея и Степана Ивановича, в экспедиции участвуют еще три научных сотрудника — в Арктике все впервые.

Союшкин известен читателю. Он едет в качестве гидрогеолога.

Химик и метеоролог — молодые люди, недавно с университетской скамьи. Химик — Вяхирев, круглолицый спортсмен, немногословный и уравновешенный, как большинство спортсменов (кажется, именно он только что так удачно ответил Союшкину). Метеоролог — Синицкий. Уже сейчас никто не называет его по фамилии, а просто Васечкой — такой он застенчивый и беленький, хотя ростом чуть ли не под потолок, и в плечах косая сажень. В споре он участвует главным образом скромным покашливанием.

Зато очень волнуется и негодует на Союшкина второй радист, Таратута, тоже новичок в Арктике. Я представляю себе, каким румянцем пышет его молодое лицо, — воротник кителя расстегнут, и из-под него видна полосатая тельняшка.

Но Союшкин не сдается.

— Мираж, вереница миражей! — упрямо твердит он. — Ну как же не мираж? Мелькнет, подразнит и опять исчезнет… У чукчей есть такая сказка — о Земле Тикиген, которая будто бы перемещается по морю под влиянием ветра. Подует ветер с севера, пригонит к материку — и все видят ее. Подует с юга — уплывает земля…

— Пример неудачен, — слышу я отчетливый и твердый голос Андрея.

До сих пор он молчал, давая возможность высказываться молодежи.

— Пример с Землей Тикиген неудачен, — повторяет мой друг холодно, как бы подводя итог спору. — Вам должно быть известно, что земля из чукотской сказки, якобы передвигающаяся по морю, оказалась островом Врангеля!..

Я выхожу на палубу, чтобы немного освежиться. На баке у обвеса стоят два матроса — впередсмотрящие — и зорко вглядываются в туман впереди. По капитанскому мостику расхаживает Сабиров — сейчас его вахта.

— Земля Андреева, — думаю я вслух. — Земля Санникова… Земля Ветлугина…

Странный этот спор в кают-компании! Каждого из нас он затрагивал гораздо больше, чем хотели показать. Говорили как бы обиняками. Говорили о различных гипотетических землях, не называя ту, к которой мы шли, но думая о ней, подразумевая именно ее.

Как видит читатель, много общего между Землей сержанта Андреева, Землей Савинкова и нашей землей в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря. Естественно возникает вопрос: не будем ли мы так же несчастливы в своих поисках, как участники тринадцати экспедиций на Землю Андреева и не помню уже скольких на Землю Санникова?.. Я загляделся на пенный след винтов за кормой.

Когда долго смотришь на море, особенно ночью, почему-то думается всегда о прошлом, о жизни.

Весь вечер преследовал меня один мотив.

Ветер насвистывал его в реях над головой. И машины, от ритмичной работы которых содрогалась палуба, отбивали такт: “Мо-лодцу плыть неда-ле-ечко…”