Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗
Я подошел к собакам и направился вдоль этого лохматого строя, вглядываясь в глаза каждой из них, узнавая знакомцев по гренландскому переходу и знакомясь с новичками, приобретенными незадолго до этого на севере Канады в эскимосских деревушках. Большинство из них было светлой, практически белой масти и среднего размера. Мой любимец Чубаки заметно окреп за год, прошедший после окончания гренландской экспедиции, и его прежде ярко-голубые глаза немного посветлели. Огромный черный Годзилла, казалось, вырос еще более, но так же дружелюбно смотрел на меня своими разноцветными глазами (у него, как у многих собак, выведенных скрещиванием колорадских лаек с эскимосскими собаками, глаза разного цвета: один — голубой, а другой — карий). Как всегда, безостановочно лаял Сэм — любимая собака Стигера. Этот пес, явно не аристократического происхождения, был подобран Стигером, по его собственному выражению, на какой-то помойке во Фробишер-Бей. Он побывал вместе с Уиллом на Северном полюсе в 1986 году и с тех пор неизменно с ним путешествует.
Лиха беда — начало! Как только последовала команда от наших стюардов грузить сначала мешки с одеждой и сумки с личными вещами, все сразу же пришло в движение. Люди, которые до этого гуляли сами по себе, внезапно выстроились цепочкой, по которой, прыгая как живые, перемещались, исчезая затем в чреве самолета, ящики, мешки и т. д. Я осуществлял связь между стюардами и грузчиками, используя для этого накопленные в Гренландии знания промежуточного между русским и английским языка. В основном делал я это так: хватал какой-нибудь предмет из горы или горки предметов данного наименования и бежал с ним (или полз — в зависимости от его веса) к самолету, всем своим видом показывая — делай, как я! Грузовая площадка перед самолетом быстро пустела, дошла очередь до клеток. Их было установлено сорок две — ровно по числу ожидающих объявления посадки собак.
Сверху клеток загрузили нарты, а также часть мешков, с тем чтобы в полете можно было устроить там некое подобие спальных мест. Наиболее привилегированные пассажиры, в число которых в последний момент были включены и участники экспедиции, занимали комфортабельные места в носовой части самолета, где был установлен специальный пассажирский модуль, остальным же предназначались «откидные» места в проходе — как раз напротив клеток с собаками. В хвостовой части самолета мы разместили огнеопасный груз: полиэтиленовые канистры с бензином для наших примусов. Оставалось погрузить только собак, что мы и собирались сделать в самый последний момент перед вылетом, чтобы не томить животных в тесных и душных клетках.
Сцена прощания оказалась на редкость трогательной: более сотни людей пришли пожелать нам счастливого пути, многие были с детьми. Улыбки, объятия и… слезы. Здесь же присутствовало всевидящее телевидение и все слышащее радио. Всеобщее внимание привлекали две фигуры в белых бурнусах, более уместные на фоне песчаных дюн и верблюдов, чем здесь, рядом с самолетом, нартами, лыжами и собаками. Эти два человека оказались здесь не случайно: им предстояло выполнять научные исследования на борту яхты экспедиции во время плавания вокруг Антарктиды. Так мы познакомились с доктором океанологии Мустафой Моаммаром и профессором экологии Ибрагимом Аламом из Саудовской Аравии. В своих национальных одеяниях они выглядели только что сошедшими со страниц «Тысячи и одной ночи».
Тем временем была объявлена посадка для собак, и сразу же нашлось множество добровольных помощников сопровождать собак в самолет, но делать это надо было умеючи. Первая же попытка какой-то девушки вести собаку, не поднимая ее за ошейник на задние лапы, закончилась тем, что уже не она, а собака повела ее, причем совсем в другом направлении. У наших, да и вообще у всех ездовых собак так развивается «тянущий» инстинкт, что, как только они чувствуют опору под всеми четырьмя лапами или если что-то препятствует их свободе (будь то нарты, как обычно, или рука проводника), они начинают тянуть изо всех своих собачьих сил. Поэтому, когда ведешь собаку за ошейник, необходимо приподнимать ее так, чтобы она шла, касаясь земли только задними лапами. Постепенно процесс наладился, и дело пошло без сбоев. Я, Джеф и Кейзо принимали собак в самолете и препровождали их в клетки, а те моментально устраивались поудобнее, словно зная, какой длинный и нелегкий путь им предстоит. Погрузка начиналась с верхних клеток, с тем чтобы исключить возможные конфликты между собаками. Дело в том, что если начинать естественно напрашивающееся расселение с клеток нижнего и среднего ярусов, то уже устроенные и поэтому обретшие уверенность зубастые жильцы не упустят возможности цапнуть за лапу (или любую другую ближайшую часть тела) проносимого мимо них на руках и оттого довольно беспомощного соседа. Посадка продолжалась более часа, и, естественно, в конце ее все мы, вспотевшие, облепленные собачьей шерстью, с большим удовольствием выбрались подышать свежим воздухом и немного привести себя в порядок.
Солнце, багровея, остывало и валилось к горизонту, легкий ветерок остужал наши разгоряченные лица. Приближался старт Трансантарктической экспедиции. Последние прощальные слова, фотографии на память, и вот мы в самолете. Кроме экипажа и собственно участников экспедиции, включая сорок две собаки, на борту находились советские и иностранные журналисты, группа французских кинооператоров, знакомая нам еще по Гренландии, и телевизионная группа из Эй-Би-Си. Собаки, высунув языки, часто дышали, роняя слюну на выставленные в проход лапы. Самолет разбежался, легко оторвался от земли и взял курс на Майами, оставляя внизу три долгих года подготовки, сомнений, разочарований, надежд, две тысячи трудных километров через Гренландию, три года нашей жизни, полностью посвященных предстоящему путешествию. Что ждет нас впереди?!
По нашей просьбе бортмеханик настроил кондиционеры на температуру 5–10 градусов, и уже буквально через час мы почувствовали результаты: собаки спрятали языки, а сидевшие в хвостовом отсеке пассажиры натянули куртки. Через четыре часа самолет приземлился в Майами. Здесь оказалось еще более жарко, чем в Миннеаполисе, но, несмотря на глубокую ночь, собралось довольно много желающих посмотреть на самолет, который везет людей, добровольно — по крайней мере внешне — согласившихся променять июль во Флориде на июль в Антарктиде. Я подошел к группе наших механиков, оживленно обсуждающих что-то у стойки правого шасси, и увидел то, что привлекло их внимание: на обшивке была заметна вмятина, вокруг которой в свете фонаря виднелись отчетливые царапины. «Стреляли», — с интонацией Саида из «Белого солнца пустыни» сказал кто-то. Однако скоро выяснилось, что загадочные следы на обшивке были оставлены металлическим тросиком от заземления, который позабыли убрать перед взлетом в Миннеаполисе. Стоянка в Майами была недолгой, и около пяти часов утра мы приземлились в Гаване.
Сейчас, оглядываясь назад, я мысленно говорю: «Если бы не эта остановка в Гаване…», но тогда все, казалось, шло по плану. Первым делом после остановки самолета мы вывели собак, чтобы напоить их. Местные власти разрешили нам сделать это с условием, что после прогулки собаки будут водворены на прежнее место в самолет. Бортинженер, остававшийся дежурить на самолете, обещал поддерживать температуру внутри салона не выше 15 градусов, для чего необходимо было периодически гонять вспомогательный двигатель.
Уже совсем рассвело, когда мы, освежившись под единственным обнаруженным краном с чахлой струйкой воды и оставив собак в самолете, поехали к аэровокзалу. День постепенно набирал силу и обещал быть очень жарким. Аэропорт напомнил мне таковой где-нибудь у нас в Закавказье или в Средней Азии: та же духота, те же очереди, множество людей, которым негде приткнуться, отсутствие такси и т. д.
Около одиннадцати часов мы все встретились в просторном холле отеля «Гавана либре». Меня разместили вместе с Джефом, и в тот момент, когда мы, заполнив необходимые бумаги, тщетно пытались привлечь внимание симпатичной администраторши, оживленно с чисто испанской экспрессивностью беседовавшей с кем-то по телефону, меня тронул за плечо какой-то парень и произнес: «В самолете сломался кондиционер!!» Не помню, перевел я Джефу его слова или нет, но, наверное, по моему лицу Джеф понял, что что-то стряслось, и поэтому, ничего не спрашивая, побежал за мной к выходу. Парень, принесший эту страшную весть, оказался сотрудником советского посольства. Мы сели в его «Жигули» и помчались в аэропорт. По дороге мое воображение рисовало самые мрачные картины: я представлял себе, как наши собаки задыхаются от жары в своих тесных клетках в раскаленном самолете. В то июльское утро Гавана менее всего напоминала «рай, страну, страну что надо». Дорога, по которой мы ехали, была вся перерыта, экскаватор, высоко задирая к небу ковши со знакомым прикусом, с размаху опускал их в грязно-бурую жижу, разбрызгивая жирные комки грязи. Узенькая, остававшаяся пока нетронутой полоска асфальта постепенно сдавала свои позиции. Нам пришлось подождать своей очереди, пропуская встречный транспорт. Кубинские КамАЗы и «Икарусы», отличающиеся от наших более густыми облаками выхлопных газов, шли навстречу сплошным потоком. Наконец мы втиснулись в небольшое оконце и вырвались из этой ловушки. В представительстве Аэрофлота, разместившемся в неказистом двухэтажном здании, сидел полноватый мужчина, охлаждаемый с двух сторон бесшумными вентиляторами, установленными на письменном столе прямо перед ним. Я начал прямо с порога: «У нас там самолет с собаками. Они могут погибнуть от жары. Необходимо срочно подогнать к самолету какой-нибудь рефрижератор или что-нибудь способное давать холодный воздух!» Он поднял на меня глаза: «Мы знаем, но ничем помочь не можем». На мой вопрос, кто же может помочь, он неопределенно хмыкнул, и уже в дверях я услышал: «Кажется, ваш механик уже все починил». Прямо на «Жигулях» мы помчались к самолету. Совершенно взмокший бортмеханик встретил меня у трапа. «Буквально сразу же после вашего ухода, — сказал он, — заглох вспомогательный двигатель. Сейчас мне удалось его снова запустить, но более двух часов кондиционер не работал. Я открыл задние створки салона, чтобы хоть немного улучшить циркуляцию воздуха. Но, — тут он вздохнул и красноречиво махнул рукой в сторону двери, — смотри сам!»
