Заяабари (походный роман) - Сидоренко Андрей (первая книга .txt) 📗
Пошел снег и стало холодно. Стихия разбушевалась. Надо было подумать о ночлеге. Рядом не было никакого укрытия, и ничего другого не оставалось, как только лечь на самого себя в гроб и прикрыть крышку. Я надеялся согреться, но вместо этого начал чувствовать прибавление в своем теле необычного холода, который проникал в меня не снаружи, как это обычно бывает, а изнутри. Вскоре заснул, а потом проснулся, открыл крышку гроба, увидел мир, и вдруг понял что-то важное и бессловесное.
Я проснулся по-настоящему. Владимир Васильевич пригласил на завтрак и накормил творогом, посетовав на то, что у него сбежала корова. Чувствуя себя в долгу перед гостеприимным хозяином, сразу же вызвался отправиться на поиски пропавшего животного.
Пошел искать корову, затерянную в необъятных просторах Тайжеранской степи. Сначала искал ее там, где она может быть, а после там, где ее быть не должно. После двухчасовых поисков корова не нашлась. Я залез на самую высокую сопку в ближайшей округе, обозначенной на карте как «762» и начал глядеть в степь, но уже без всякой надежды обнаружить пропажу. Мне вспомнился ночной сон. Странный он какой-то был, как будто на самом деле все произошло. И осадок после него на душе какой-то необычный и никуда не девается.
Мы привыкли связывать бесстрашие с доблестью и агрессивностью. Отважные в нашем понимании бывают только воины и герои. Отважные – да, но не бесстрашные, потому что преодолевают свой страх с помощью усилия воли и отвлечения внимания. Если взять за основу китайское понятие мироустройства через «Инь» и "Янь", то отвага – это янь, а бесстрашие – инь. «Инь» – неагрессивное состояние. Я не хочу быть героем. Я люблю "Инь".
Утром следующего дня меня поднял Владимир Васильевич и объявил, что на дворе хорошая погода, от чего я за те три дня пока у него гостил, отвык.
Вчера вечером проводил своих новых друзей: двух Сергеев, Иру и Олю. Напоследок ребята выпили по бутылке водки, сели за рули своих авто и умчались в Иркутск.
Как только снарядил лодку и приготовился отчалить, дунул сильный встречный ветер, но я все равно отвалил и взял курс на мыс Улирба, который находится на противоположной стороне залива Мухор. От него меня отделяло километра три, но чего они мне стоили! Я упирался изо всех сил в течении двух часов, и под конец начал опасаться за то, что не смогу догрести до берега и меня сдует назад на турбазу "Мандархан". Такого лучше не допускать: возвращаться – дурная примета. Все-таки удалось добраться до берега. Неподалеку стояла машина, а вокруг нее – рыболовецкий лагерь семейства иркутян.
По моему, я теперь безошибочно могу узнать иркутянина в любой толпе, конечно же, не среди негров, а среди внешне похожих людей. Иркутяне отличаются от всех значительно, в том числе и от сибиряков. Жители Новосибирска, например, совсем другие. Иркутяне более открыты душой и непосредственны в поведении. Они очень гордятся своим иркутским происхождением и любят мир, в котором живут. Объектов для любви здесь много. В Новосибирске, например, таких мест значительно меньше. Там все в основном влюблены в Академгородок, но это не любовь, а скорее увлечение. Любви достоин только Алтай, но он далеко, и жителям Новосибирска остается только любить всю Сибирь и мир вообще. Но это трудное занятие и не всем под силу. Есть там еще водохранилище под гордым названием "Обское море". Но все это не то, не для любви.
Иркутянам с природой повезло больше, от этого они более радостные. Благодушие от прелестей мира вокруг, видимо, передается по наследству и, кроме того, само по себе заразительно. Оккультисты говорят в таких случаях о существовании эгрегора – коллективной духовной сущности, который висит над отдельно взятым народом, живет за счет мыслей каждого члена общества и в ответ заставляет население думать и чувствовать себя определенным образом. Мощный эгрегор повис над Иркутской губернией, создавая на территории здоровую атмосферу всеобщего братства. Народ, который здесь живет, находится, как мне кажется, в наиболее правильном душевном состоянии.
Я находился в обществе иркутян. Ели вяленую рыбу и разговаривали о жизни. Мы подружились очень ненадолго – спустя час я уплыл. Слова, которые мы говорили, не запомнились – смысл их был совершенно второстепенным и представляли они из себя чистую условность. Но то, что не выразить словами осталось у меня в душе. Я вспоминаю эту короткую совсем, казалось бы обычную встречу и мне становится чертовски хорошо от того, что это со мной случилось.
Короткие встречи, разговоры ни о чем… Мы встретились как бы между прочим, даже не обменялись адресами. Мы обрадовались друг другу просто так, как будто сделали акварельный набросок. Мне всегда казалось, что на основании таких вот маленьких набросочков можно создать большую и важную картину. Я не понимал тогда, что нет надобности в такой картине совершенно. Вся моя жизнь – это куча этюдных набросков к картине, которую никогда не написать. Однажды, поняв это, я опечалился, но вскоре обрадовался. Стало хорошо на душе от того, что жизнь обладает удивительной легкостью этюдного наброска. Ощущение этой легкости просто чудесно, оно и сейчас со мной. Люблю так жить.
Поднялся на мыс Улирба и решил дождаться улучшения погоды, обозревая окрестности. Ничего не вышло – северный ветер слабеть не собирался. Так и не дождавшись улучшения погоды, отчалил и взял курс на поселок Сарма. Ветер был такой силы, что во время порывов меня даже сносило назад. Прижался к берегу – стало немного легче. Через три часа я окончательно выдохся. Сил хватило только на то, чтобы дотянуть до ближайшего удобного для стоянки места.
На берегу – народ: человек пять мужиков дремучего вида – явно не из города. Они перебирали сети, упаковывали вещи, сортировали пойманную рыбу и, по всей видимости, собирались скоро уехать. Неподалеку обосновались два семейных табора рыбаков-иркутян.
Только вытащил лодку на берег – подошел мужик. Выглядел он как авантюрист-золотоискатель из рассказов Джека Лондона. Лицо обветренное и обгоревшее на солнце до синевы, на голове – копна волос, похоже, не знавшая расчески, одет он во все брезентовое и заношенное до состояния "дальше некуда". Узнав откуда я и куда держу путь, он проникся уважением и позвал сходить на ближайший утес поглядеть на Байкал и поговорить о жизни вообще. Он был лесником и мне показалось странным то, что он до сих пор не насмотрелся на Байкал. Как можно прожить двадцать лет на одном и том же месте и не устать глядеть на пейзаж, каким бы прекрасным он не был?! Тем более, что виды окрестностей не представляли из себя нечто из ряда вон – ландшафт выглядел по-северному спокойным и, казалось, не годился для ежедневного восторга.
Как правило, от длительной жизни в глуши восприятие окружающей природы притупляется. Но Байкальский лесник Володя, похоже, был исключением из правила. Он скорее походил на туземца племени, обитающего около Ниагарского водопада. Это старый анекдот, но мне он нравится.
Этнографическая экспедиция обнаружила племя аборигенов, проживающих около Ниагарского водопада. У каждого члена племени было оттопырено одно ухо, а на лбу – вмятина. Этнографы озадачились. Секрет раскрылся с утра, когда они увидели аборигена, просыпающегося от шума водопада. Тот прикладывал ладонь к уху и удивлялся: Что это там шумит? Через мгновение он соображал, что это там шумит и, шлепая себя ладонью по лбу, произносил: "Так это же Ниагарский водопад!" И так каждое утро.
Я чувствовал себя членом научной экспедиции, которая обнаружила загадку природы под названием "Феномен стойкого удивления местному пейзажу у Байкальских аборигенов".
Мы взобрались с Володей на утес, уселись на него и начали глядеть на Байкал. Вдали виднелся могучий остров Ольхон, а перед ним, как на ладони, отлично просматривались два крохотных островка – Большой и Малый Тойнак, и чуть в стороне – остров Хубын. Володя без предварительной подготовки зарядил рассказ про всю свою жизнь.
Местный народ не перестает удивлять самобытностью, яркостью своих натур и непохожестью друг на друга. Все лесники на Байкале очень разные.
