Лондон. Прогулки по столице мира - Мортон Генри Воллам (читать книги онлайн полные версии txt) 📗

Было бы весьма утомительно перечислять имена всех знаменитостей, которые имели отношение к этой многолюдной улице; впрочем, одно из них затмевает все остальные. Это Сэмюел Джонсон — высшее божество Флит-стрит.

Когда все те, кто когда-либо работал на Флит-стрит, окажутся забыты, созданный Босуэллом величественный образ старого доктора будет осенять своим присутствием эту улицу. Его тень будет падать на почтовые ящики Флит-стрит и камни ее мостовой. Я пошел на Гау-сквер, где стоит построенный в эпоху королевы Анны симпатичный дом из красного кирпича. В этом доме Джонсон провел около десяти лет своей жизни. Я почти не сомневался в том, что дом закрыт, поскольку слышал, что он был практически полностью разрушен во время налетов.

Но, подойдя ближе, я не обнаружил и намека на разрушения, хотя все пространство в направлении Феттер-лейн огорчало взгляд полным запустением. Дом Джонсона уцелел. Справа от входа росло фиговое дерево, а в прилегающем к стене маленьком садике с выложенными камнями дорожками я увидел ноготки, фуксии и герани в зеленых кадках. Дверь мне открыла смотрительница миссис Роуэл. Она сообщила, что дом отремонтирован и снова открыт для посетителей.

— Вы жили здесь всю войну? — спросил я.

— О да, — сказала миссис Роуэл, — иначе бы здесь ничего не осталось.

Она поведала мне такой эпизод из истории Гау-сквер, который привел бы в изумление и Босуэлла, и самого доктора. Будучи смотрительницей музея, миссис Роуэл проживала в нем вместе со своей дочерью Бетти и матерью, пожилой дамой, которая после первого же авианалета скончалась от нервного потрясения. 29 декабря 1940 года одна из бомб угодила на территорию находившейся рядом с домом Джонсона фабрики по производству типографской краски. В результате взрыва бак с техническим маслом швырнуло прямо на крышу дома. В тот миг никому и в голову не пришло, насколько символичным или, если хотите, ироничным является этот случай. Ведь фабрика по производству типографской краски вполне могла стать причиной гибели дома доктора Джонсона. От удара балки крыши содрогнулись и почти мгновенно запылали, а черепица стала рушиться прямо в жилую комнату. Пожарники и смотрители все же потушили огонь, а утром увидели, что балки обуглились, но выглядят достаточно крепкими. Впоследствии дом еще пять раз подвергался смертельной опасности. Его, разумеется, закрыли для посетителей, а когда налеты на Лондон участились, в этом доме стали постоянно собираться сотрудники добровольной пожарной дружины. Это наверняка понравилось бы доктору Джонсону, который, как известно, был завсегдатаем клубов! Забавная история, не правда ли?

— У пожарных было много работы, и они очень уставали, — пояснила миссис Роуэл. — Отдохнуть и некогда, и негде, а у нас всегда были наготове чай, кофе, какао и вообще все, что мы тогда могли раздобыть. Знаете, порой мы очень неплохо проводили время. Даже устраивали музыкальные вечера во время налетов!

Если уж призрак старого Сэма Джонсона когда-либо и возвращался в Лондон, это произошло именно в те времена. Впрочем, как ни странно, ни один пожарник не сообщал, что ему пришлось столкнуться на лестнице с дородным джентльменом или что кто-то предложил сменить его на посту и при этом назвал «сэром».

— Доктор Джонсон, несомненно, был мужественным человеком, — сказал я, — и его вряд ли напугали бы те испытания, которые вы выдержали.

— Напугали бы моего милого старика? — возмутилась миссис Роуэл. — Ну уж нет! Для того чтобы напугать доктора Сэмюела Джонсона, потребовалось бы нечто большее, чем какой-то там фугас.

Вот тогда я понял, что разговариваю с истинной поклонницей Джонсона.

Потом мы побродили с ней по симпатичному старинному дому. В комнате нижнего этажа стоит книжный шкаф-секретер из красного дерева, принадлежавший миссис Элизабет Картер и обезображенный следами шрапнели. В другой комнате хранится локон Джонсона — шелковистый и рыжеватый, слегка тронутый сединой.

— Мой милый старик, — повторила миссис Роуэл, не сводя взгляда с локона.

Затем мы увидели «чайный сервиз» миссис Трейлс — ее подарок Джонсону. В сервиз входят две чашки, заварочный чайник, сахарница и кувшинчик для молока. Думаю, что после смерти Джонсона в 1784 году им ни разу не пользовались.

Здесь есть одна интересная картина, которую приписывают Рейнольдсу. На ней изображен чернокожий слуга Джонсона по имени Фрэнк Барбер. Он был рабом на Ямайке, получил свободу в 1752 году и стал слугой Джонсона. Барбер верой и правдой служил Джонсону почти тридцать два года, вплоть до кончины своего хозяина.

Из окон гостиной доктора Джонсона открывается ужаснейший вид. Все старые дома Феттер-лейн исчезли, вместо них видны курганы щебня, покрытые сорняками и высокой бирючиной. Ступени ведут в подвалы, многие из которых впервые за несколько столетий оказались на свету. Прямо напротив дома Джонсона находится резервуар для питьевой воды, ныне превратившийся в гнездовье уток. По словам миссис Роуэл, эти утки ухитрились в самом центре Лондона выкормить не один выводок утят. Джонсон, частенько покупавший птичье мясо для кошки, наверняка распространил бы свою «монументальную доброту» и на этих птиц.

Люди со всего света приезжают посмотреть на дом Джонсона. Некоторые из них знают о Джонсоне больше, чем он сам о себе знал. Другие приходят сюда просто потому, что это одна из городских достопримечательностей.

Думаю, что из всех многочисленных лондонских домов Джонсона именно дому на Гау-сквер мы отдаем предпочтение, когда испытываем желание пройтись по джонсоновским местам. Ведь как раз тут обнищавший тридцатидевятилетний писака приступил к своему знаменитому «Словарю», который и принес ему славу.

На верхнем этаже шестеро подручных многие годы занимались пополнением лексикона и подбором ссылок, а внизу располагались жилые помещения, где обитали Джонсон и его жена Люси, вдова мануфактурщика из Мидленда. Внешне этот союз выглядел нелепо: огромный импульсивный доктор, резкий в движениях, вечно мучимый сомнениями и что-то бормочущий себе под нос — и его пожилая, на двадцать лет старше мужа супруга, о которой Гаррик довольно резко сообщает: «Она отличалась общей дородностью и необыкновенно пышной грудью, а ее пухлые ярко-красные щеки свидетельствовали о злоупотреблении косметикой и чрезмерном пристрастии к сердечным каплям». Анна Сьюард характеризовала ее как обладательницу «совершенно неподобающего девичьего легкомыслия и отвратительного жеманства». От миссис Трейл мы узнаем, что Люси была блондинкой, волосы которой «напоминали волосы ребенка». Она хотела перекрасить их в черный цвет, но воздержалась, поддавшись уговорам своего обожаемого Сэмюела. Разорившийся друг Джонсона доктор Роберт Леветт говаривал, что миссис Джонсон была пьяницей и увлекалась опиумом, который в восемнадцатом веке употребляли для поднятия тонуса, точно так же, как в наши дни употребляют аспирин. Даже если это правда (есть подозрения, что Леветт сознательно оклеветал бедную женщину), Джонсон все равно души не чаял в своей Люси. Она умерла в шестьдесят три года; Джонсону тогда исполнилось сорок три. Ее кончина на какое-то время полностью выбила его из колеи, и он до конца жизни оплакивал свою «милую Тетти».

В этом доме он написал пьесу «Айрин», поставленную Гарриком в «Друри-Лейн». В повседневной жизни Джонсон был ужасно неопрятным человеком, его одежду покрывала пыль, чулки вечно сползали, пышный старомодный парик изобиловал подпалинами от прикроватных свечей. По случаю премьеры он, полагая, что драматург должен выглядеть модно, вырядился в алый жилет с золотым шнуром и сидел в ложе, положив перед собой шляпу с золотым шитьем. Это была единственная его уступка соображениям приличия; надо, конечно же, отдать должное Трейлам, которые следили за костюмами Джонсона и приводили их в порядок перед зваными обедами.

На Гау-сквер Джонсон начал работу над «Рамблером». Он садился за работу дважды в неделю и трудился в течение двух лет. Именно в этом доме он написал и свое знаменитое письмо лорду Честерфилду. Возможно, здесь и умерла его «милая Тетти», кончина которой привела доктора в отчаяние [13].