Архипелаг исчезающих островов - Платов Леонид Дмитриевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .txt) 📗
— Откуда знаешь, Тынты?
— А как же! Птиц видал. Летели в ту сторону. Значит, Земля!
Мы вскочили со своих мест и подсели поближе к охотнику, сохранявшему свой величественно-невозмутимый вид.
— Ну, ну, Тынты!
Оказалось, что в бытность свою на острове Врангеля Ушаков широко пользовался в научной работе помощью эскимосов-зверопромышленников. Был среди них и Тынты, который под руководством начальника острова обучился некоторым простейшим фенологическим и метеорологическим наблюдениям и очень гордился этим.
Однажды он отправился за мамонтовой костью в северную часть тундры. Был разгар полярной весны. Поиски утомили Тынты, и промышленник присел на обсохший моховой бугорок, чтобы в выданной ему Ушаковым клеенчатой тетради сделать несколько записей о силе ветра, облачности и т.д. Подняв голову, он увидел табунки гаг и кайр, которые летели вдоль побережья. Через минуту или две с неба заструился характерный прерывистый гомон: показались гуси, летевшие строем клина.
Тынты ощутил волнение охотника и, отбросив клеенчатую тетрадку, схватился за ружье. Но две или три стаи кайр и гаг круто изменили курс — чуть ли не под прямым углом — и полетели уже не вдоль берега, а в открытое море, на север. За ними, как привязанные, потянулись и гуси.
Как положено наблюдателю, охотник аккуратно занес удивительный факт в тетрадку.
А осенью товарищи Тынты наблюдали над островом Врангеля перелет нескольких стай гусей с севера на юг. Объяснение напрашивалось: по-видимому, где-то севернее, на другом конце Восточно-Сибирского моря, был остров или группа островов, на которых летовали, то есть проводили лето, птицы!
Важное сообщение Тынты тотчас же было передано по радио в Москву, потом с помощью наших московских друзей опубликовано в одной из газет.
Довод был блистательный. «След уводит по воздуху к Земле Ветлугина» — так называлась статья.
У Союшкина, однако, опять нашлись возражения.
«Почему надо предполагать, что птицы летуют на Земле? — спрашивал он. — А кромка льдов? Забыли о ней?»
Известно, что жизнь в летние месяцы бьет ключом у кромки вечных льдов. Вода здесь как бы удобрена питательными веществами. В ней пышно цветет фитопланктон, который по значению можно сравнить с ряской в реке. Он привлекает к кромке льдов рыб. Вдогонку за рыбами прилетают птицы, приплывают тюлени, и, наконец, к «большому обеденному столу» развалистой походкой поспешает белый медведь.
«Длинная цепочка, как видите, — заключал Союшкин с торжеством. — И одно из ее звеньев — птицы!»
Торжество его, впрочем, было недолгим.
«Вы правы, птицы встречаются у кромки льдов, — писал гидробиолог Вяхирев. — Гаги и кайры отдыхают здесь, ищут и находят корм. Гаги, но не гуси! Те питаются травкой и поэтому не могут надолго отрываться от земли. Кроме того, только там выполняют свою основную летнюю обязанность — выводят птенцов. А нам известна одна-единственная птица на земном шаре, которая настолько неприхотлива, что устраивает гнездовье на айсбергах. Это пингвины, встречающиеся лишь в Антарктике…»
Немедленно в спор о кайрах и гусях ввязалось несколько орнитологов: трое за нас, двое против.
В общем, сообщение Тынты Куркина возбудило большое оживление среди советских полярников.
Наши радисты только покряхтывали.
Ведь им приходилось сообщать нам, хоть и в общих чертах, обо всех перипетиях спора.
Но, помимо спорщиков, на свете существовали еще и влюбленные.
Незадолго перед отъездом в Арктику один из зимовщиков женился. С дороги он принялся изливать свои чувства по телеграфу, но нерегулярно, от станции к станции. Зато, прибыв на место назначения, стал посылать не менее одной нежной радиограммы в день.
Возможно, именно это дало толчок чувствам, дремавшим в душе Андрея.
Как-то вечером, когда я, вытянувшись на койке, просматривал перед сном «Справочник по температурным колебаниям моря Лаптевых», мой друг подошел ко мне и осторожно положил на одеяло четвертушку бумаги.
— Вот, понимаешь, накорябал тут кое-что, — сказал он, смущенно покашливая. — Как-то раз не спалось, понимаешь…
Это были стихи. Андрей писал стихи!
Я почти с ужасом, снизу вверх, посмотрел на него. Он отвернулся:
— Читай, читай…
Стихи были плохие, на этот счет не могло быть двух мнений. Рифмовались «розы» и «грезы», «любовь», «кровь» и даже «северное сияние» и «стенания».
Я бы не поверил в то, что это написано Андреем, деловитым, суховатым, собранным, если бы не знал его почерка. Бросалось в глаза несоответствие текста с почерком. Он был очень экономный, прямой и мелкий, без всяких завитушек. Было ясно само собой, что человек слишком занят, чтобы заниматься какими-то завитушками. И вдруг пожалуйте; «стенания», «сияние»!
— Ну как? — спросил новоявленный стихотворец сдавленным голосом.
Он, видите ли, жаждал похвал! Я сделал вид, что не нахожу слов.
— А ты прочти еще раз, — попросил Андрей.
Для очистки совести я прочел еще раз, стараясь выискать хоть что-нибудь сносное.
Эге-ге! Что это? У вдохновительницы моего друга — узкие глаза и рыжеватая кудрявая челочка надо лбом! Интересно! Я пристально посмотрел на стихотворца.
— Андрей! — строго сказал я.
— Ну что еще?
— У нее узкие глаза?
Андрей побагровел и попытался выдернуть у меня из рук стихотворение. Я отстранил его:
— И ты молчал? Очень хорошо? Столько времени скрывал от лучшего друга!.. Ай да Андрей! Я узнаю случайно из какого-то стихотворения, плохого к тому же… Узнаю последним!
— Почему же последним? — пробормотал Андрей, отворачиваясь. — Наоборот, ты узнаешь первым.
— А Лиза?
— Ну что ты! Она не знает ничего.
Я удивился.
— Видишь ли, в данном случае я обращаюсь к тебе как к человеку компетентному, — сказал Андрей, присаживаясь на мою койку.
Я сделал протестующий жест.
— Ну все равно! В общем, ты изучил все их женские штуки, ухищрения и повадки. А я, понимаешь, как-то подзапустил в своей жизни этот момент. Не было времени, что ли, черт его знает…
К моим обязанностям на полярной станции прибавилась, таким образом, еще одна: я стал тайным советником и консультантом по любовно-поэтическим делам!
Признаюсь, меня огорчал и возмущал скудный набор эпитетов, которыми располагал мой друг.
— Вот ты пишешь «карие». Темно-карие, светло-карие… Слабо это. Бедно. У нее янтарные глаза! — втолковывал я Андрею. — Цвета темного янтаря! А волосы — светлого янтаря. Вот сочетание!
— Янтарные? — переспрашивал Андрей с растерянным видом. — Да, да, именно янтарные! Спасибо тебе!
— Но о девичьих глазах, брат, писали уже миллион раз. Ты обрати внимание на брови. Вот что характерно для нее! У Лизы умные брови! Такие спокойные, прямые…
— Умные, прямые, — повторял за мной Андрей.
Долгими вечерами толкуя о прямых бровях и темно-янтарных глазах, я и сам по-новому увидел Лизу. Конечно, она была хорошенькая и очень милая. Но я как-то прозевал это, потому что привык видеть в Лизе девчонку с торчащими рыжими косичками, подругу детства, почти сестру. Сейчас отблеск чужой любви упал на нее и волшебно преобразил в моих глазах.
Понятно, я от всей души желал, чтобы они поженились, Андрей и Лиза, лучшие мои друзья. И все же иногда немного грустно становилось на душе. До сих пор дружба поровну разделялась между нами троими. Однако на двоих да еще на одного старой дружбы могло уже и не хватить. Сложная арифметика, и довольно грустная.
Но что бы там ни было, я честно трудился для пользы друга. Того и гляди, думал я, на Большую землю вдогонку за перелетными птицами помчатся любовные радиограммы Андрея.
Но до этого не дошло. Андрей не пожелал возвещать о своих чувствах на весь свет, выходить в эфир с любовным объяснением.
— Тут, знаешь, надо осторожно, планомерно, — пояснял он шепотом. — С глазу на глаз.
