Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович (чтение книг .txt) 📗
Паоло купил несколько досок, чтобы застелить ими пол в своем доме. Но доски были украдены, а когда их нашли у соседа — Арони, тот нагло заявил, что они принадлежат ему. У Паоло не было свидетелей их покупки, и его обвинения против соседа были отклонены. А еще через несколько дней его дом сгорел дотла.
Тогда Паоло обратился к знахарю. Тот дал ему средство, которое, будучи вылито на месте пожара, вызывало болезнь у поджигателя. Вскоре Арони тяжко заболел. И обращения к знахарям и к европейским врачам ничего не дали, он умер.
В деревне были уверены, что Арони был убит Паоло. Да тот и не скрывал своей роли в смерти соседа. Через несколько недель он был арестован старшиной деревни, и это в момент, когда он готовил магические средства для защиты от мщения сородичей Арони.
Может быть, самое страшное в этих историях — порожденная магией атмосфера всеобщей подозрительности, не требующей особых доказательств, чтобы превратиться в уверенность. Достаточно было серьезного потрясения — засухи, эпидемии, голода, — и в обществе вспыхивала массовая истерия страха перед предполагаемыми источниками зла — колдунами, знахарями, ведунами. Так случалось неоднократно, и архаичное сознание оказывалось совершенно беспомощным в подобные периоды.
Значит ли это, что вообще не существовало механизма для выяснения истины? Нет. В африканских обществах было найдено немало способов определения виновного. В своем большинстве они основывались на том, что все члены общины, племени слепо верили в одно и то же. Малейшая доля скептицизма разрушала эффективность всего механизма.
В средневековой Европе эти способы объединяли под единым названием — «божий суд». Их широко применяли и по всей Тропической Африке.
Испытание ядом, например. У леле, ветви этнической группы конголезских бакуба, обвиняемых из нескольких деревень размещали вместе как бы в загоне, за изгородью. Три дня их кормили только бананами, так как считалось, что они помогают выжить во время испытания. Друзья и родственники обвиняемых находились обычно тут же, стараясь поддержать их дух.
Первыми пробовали ядовитый состав старейшины деревни бахаки, которые таким странным способом доказывали свою «чистоту» — пригодность к проведению испытания. После этого выпивал свою дозу каждый из обвиняемых. Бахаки заставляли их двигаться — бегать или танцевать, считая, что движение помогает желудку отвергать яд. Некоторых начинало рвать, что было добрым признаком.
Другие же реагировали иначе. Они испытывали боль, им хотелось, чтобы их оставили одних. Но бахаки начинали их бить, заставляли бежать, пока те от слабости и изнеможения не падали и не умирали. Смерть, подтверждающая виновность человека, была сразу же Я приговором и наказанием.
Нельзя думать, что «божий суд» был совершенно несправедлив, что он равнозначен нелепому произволу. Считалось, что яд может подействовать только на виновного. Человек, действительно совершивший преступление, был в этом так же убежден, как и невинно обвиненный. Поэтому психическая сопротивляемость действию яда первого и второго бывала совершенно различной, и это, конечно, играло значительную роль.
Существовали в архаичных обществах и другие средства защиты от магии, носившие предупредительный характер.
Мне вспоминается, как в январе 1961 года в небольшой деревушке на границе Мали и Гвинеи я присутствовал на празднике, в котором участвовали охотники-музыканты. Они образовывали нечто вроде касты отверженных, которых боялись и которых презирали остальные крестьяне. Но на празднике именно они, отверженные, задавали тон общему веселью. Они жизнерадостные люди, отнюдь не угнетенные своим приниженным общественным положением.
Меня поразила их одежда — бурые, рваные рубища, увешанные самыми странными и неожиданными предметами — когтями зверей, кусками кожи, патронами и тому подобным.
Со мной на празднике был активист Союза суданской молодежи, небольшой патриотической организации, сыгравшей, впрочем, заметную роль в борьбе против колониализма. Явно смущаясь видом музыкантов, он объяснял:
— Это гри-гри — талисманы. Видите ли, охотникам приходится каждый день наталкиваться на многочисленные опасности. И они ищут защиты. Каждое гри-гри предохраняет от какой-то одной определенной опасности.
Видимо, охотники-музыканты чувствовали себя хорошо обереженными от любых невзгод. Они самозабвенно играли на своих инструментах, отставив в сторону древние пищали, которыми были вооружены.
Задумываясь над всем этим, нельзя было не заметить, что и магия с ее странными обрядами и культ предков с его сложным символическим ритуалом вырастали из одной основы — своеобразного мировоззрения, присущего африканскому предклассовому обществу. Они отражали определенный уровень развития народного сознания.
— Боги бежали от европейцев, — говорил ганский крестьянин приезжему этнографу, — многие из них ушли в глубь страны, в леса, а другие скрылись под землю.
Но и магия и культ предков не исчезли. В новых условиях они приобрели новое обличье.
Кризис
Все это было прошлым, но вписывалось в действие тельность сегодняшнего дня.
Как в Европе, выходящей из туманов средневековья, в странах Тропической Африки возникали крупные социальные движения с сильной религиозной окраской, В этой связи участники происходящей здесь борьбы с волнением спрашивали себя: какие же изменения про изошли в местном общественном сознании? насколько, они были глубоки и основательны? в каком направлении развивались?
Думается, наступит время, когда в произведениях африканских писателей и исследованиях африканских ученых эти вопросы получат полный ответ. Пока же могли быть сделаны только первые и робкие шаги в области, которая остается практически неизученной.
Проблема особенно усложнялась тем, что в Тропической Африке общественное сознание, оказавшись перед необходимостью осмыслить совершенно новые социальные условия, переступало через целые исторические эпохи. В сущности, оно не было подготовлено к восприятию капиталистических порядков опытом угнетения и борьбы, накопленным, скажем, европейцем в условиях феодального строя. Оно к тому же было лишено времени для разработки новой этики и морали, решения возникающих противоречий в сфере культуры, для формирования нового мировоззрения. Если на общественное сознание европейских народов и прямо и исподволь оказали воздействие достижения философии, искусства, науки в широком смысле этого слова, то в Тропической Африке ломка общественного сознания развертывалась не только стремительно, но и в известной изолированности от высших достижений и европейской и азиатской культуры. В сущности, лишь после завоевания независимости, да и то далеко не везде, начали устанавливаться оборванные колониальным захватом плодотворные контакты африканской культуры с культурами других народов земного шара.
Почему литература, видимо, призвана сказать особенно веское слово о наиболее запутанных и противоречивых сторонах этого процесса? Да в силу того, что она первая, изучая перемены во взглядах отдельных людей, сможет предвидеть, каких сдвигов можно ждать в сознании общества в целом. Кроме того, есть и другая причина.
Она в потрясающем драматизме того, что происходит и происходило в Африке. Тусклость газетных сообщений скрыла колоссальные масштабы крестьянских волнений в Заире в 1964–1965 годах. Мало известно и и то, какие громадные надежды демократии и прогресса были перечеркнуты военными переворотами. Лишь отдельные имена — конголезца Патриса Лумумбы, камерунцев Ума Ньобе и Феликса Мумье, ганца Кваме Нкрумы и немногих других — стали известны всему миру, тогда как титанический труд сотен тысяч учителей, медиков, юристов, журналистов по обновлению народного мировоззрения и народной культуры был окружен стеной молчания.
Но драматизм был не только в социальных столкновениях. Он пронизывал и судьбы людей, жизнь которых совпала с этой эпохой великого переворота.
В деревне первые конфликты возникали с появлением и распространением доходных культур — хлопка, какао, бананов, кофе, с обострением ссор из-за земли, со вспышками споров между стариками и молодежью о деревенских делах.
