Клодиус Бомбарнак (часть сб.) - Верн Жюль Габриэль (библиотека книг txt) 📗

И в самом деле, господин и госпожа Катерна, майор, молодой Пан Шао и я поражены и восхищены небывалым количеством и отменным качеством поданных нам блюд. Сладкие кушанья прихотливо чередуются с мясными. Комику и субретке, должно быть, навсегда запомнятся, так же, как и запомнились знаменитые ходжентские персики, некоторые блюда, упомянутые в отчете о путешествии английского посольства: свиные ножки, посыпанные сахаром и поджаренные в сале с особым маринадом, и почки-фри под сладким соусом, вперемежку с оладьями.

Господин Катерна съедает по три порции того и другого.

— Я наедаюсь впрок, — оправдывает он свой образ действий. — Кто знает, чем будут потчевать нас в вагоне-ресторане китайские повара? Рассчитывать на плавники акул не приходится: они могут оказаться жестковатыми, а ласточкины гнезда, без сомнения, — блюдо не первой свежести!

В десять часов удары гонга возвещают о начале полицейских формальностей. Мы встаем из-за стола, выпив по последнему стакану шао-сингского вина, и спустя несколько минут собираемся в зале ожидания.

Все мои номера налицо, разумеется, за исключением Кинко, который не отказался бы от такого завтрака и отдал бы ему должное, если бы мог принять в нем участие. Вот они: доктор Тио Кин с неизменным Корнаро под мышкой; Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт, соединившие свои зубы и свои волосы — ну, конечно, в фигуральном смысле; сэр Фрэнсис Травельян, неподвижный и безмолвный, упрямый и высокомерный, стоит у дверей и сосет сигару; вельможный Фарускиар в сопровождении Гангира. Тут и другие пассажиры — всего человек шестьдесят или восемьдесят. Каждый должен поочередно подойти к столу, за которым сидят двое китайцев в национальных костюмах: чиновник, бегло говорящий по-русски, и переводчик с немецкого, французского и английского языков.

Чиновнику лет за пятьдесят; у него голый череп, густые усы, длинная коса на спине, на носу очки. В халате с пестрыми разводами, тучный, как и подобает в его стране лицам, имеющим вес, он кажется человеком малосимпатичным. Впрочем, дело идет лишь о проверке документов, и если они у вас в порядке, не все ли вам равно — приятная или неприятная физиономия у чиновника?

— Какой у него вид! — шепчет госпожа Катерна.

— Как у настоящего китайца, — отвечает первый комик, и, по правде говоря, от актера и нельзя требовать большего.

Я, один из первых, предъявляю мой паспорт, визированный французским консулом в Тифлисе и русскими властями в Узун-Ада. Чиновник разглядывает его очень внимательно. Я настораживаюсь: от мандаринской администрации можно ждать всяких каверз. Тем не менее, проверка проходит благополучно, и печать с зеленым драконом признает меня «годным для въезда».

Документы первого комика и субретки тоже в полном порядке. Но что делается с господином Катерна в те минуты, когда их проверяют! Он напоминает подсудимого, старающегося разжалобить своих судей, томно опускает глаза, виновато улыбается, словно умоляя о помиловании, или, по меньшей мере, о снисхождении, хотя самый придирчивый из китайских чиновников не нашел бы повода для придирок.

— Готово, — говорит переводчик, протягивая ему паспорта.

— Большое спасибо, князь! — отвечает господин Катерна тоном провинившегося школяра.

Фулька Эфринеля и мисс Горацию Блуэтт штемпелюют с такой же быстротой, как письма на почте. Если уж у американского маклера и английской маклерши будет не все «в ажуре», то чего же тогда ждать от остальных? Дядя Сэм и Джон Буль [86] — два сапога пара!

И другие путешественники выдерживают испытание, не встретив никаких препятствий. Едут ли они в первом или во втором классе, они вполне удовлетворят требованиям китайской администрации, если смогут внести за каждую визу довольно значительную сумму рублями, таелями или сапеками. [87]

Среди путешественников я замечаю священника из Соединенных Штатов, мужчину лет пятидесяти, едущего в Пекин. Это достопочтенный Натаниэль Морз из Бостона, типичный янки-миссионер, честно торгующий библией. Такие, как он, умеют ловко совмещать проповедническую деятельность с коммерцией. На всякий случай заношу его в свой список под номером 13.

Проверка бумаг молодого Пан Шао и доктора Тио Кина не вызывает, конечно, никаких затруднений, и они любезно обмениваются «десятью тысячами добрых пожеланий» с представителем китайской власти.

Когда очередь дошла до майора Нольтица, случилась небольшая заминка. Сэр Фрэнсис Травельян, представший перед чиновником одновременно с майором, по-видимому, не склонен был уступить ему место. Однако он ограничился лишь высокомерными и вызывающими взглядами. Джентльмен и на этот раз не дал себе труда открыть рот. Должно быть, мне никогда не придется услышать его голоса! Русский и англичанин получили установленную визу, и тем дело кончилось.

Величественный Фарускиар подходит к столу вместе с Гангиром. Китаец в очках медленно оглядывает его, а мы с майором Нольтицем наблюдаем за процедурой. Как выдержит он экзамен? Быть может, мы сейчас узнаем, кто он такой.

Трудно даже передать, как мы были удивлены и поражены последовавшим за тем театральным эффектом.

Едва только китайский чиновник увидел бумаги, предъявленные ему Гангиром, — он вскочил с места и сказал, почтительно склоняясь перед Фарускиаром:

— Соблаговолите принять от меня десять тысяч добрых пожеланий, господин директор правления Великой Трансазиатской дороги!

Один из директоров правления! Так вот он кто, этот великолепный Фарускиар! Теперь все понятно. Пока мы находились в пределах русского Туркестана, он предпочитал сохранять инкогнито, как это делают знатные иностранцы, а теперь, на китайском участке пути, он не отказывается занять подобающее ему положение и воспользоваться своими правами.

А я-то позволил себе — пусть даже в шутку — отождествить его с разбойником Ки Цзаном! Ведь и майору Нольтицу он казался подозрительной личностью!

Мне хотелось встретить в поезде какую-нибудь важную персону, и желание мое, наконец, сбылось. Я постараюсь познакомиться с ним, буду обхаживать его как редкостное растение, и раз уж он говорит по-русски, выжму из него подробнейшее интервью…

И до того я увлекся, что только пожал плечами, когда майор мне шепнул:

— Вполне может статься, что он один из бывших предводителей разбойничьих шаек, с которыми железнодорожная Компания заключила сделку, чтобы обеспечить безопасность пути.

Хватит, майор, довольно шутить!

Проверка документов подходит к концу. Сейчас откроют двери на платформу. И тут в зал ожидания врывается барон Вейсшнитцердерфер. Он озабочен, он встревожен, он растерян, он расстроен, он обескуражен, он возится, он суетится, он озирается. Что случилось? Почему он вертится, отряхивается, нагибается, ощупывает себя, как человек, потерявший что-то очень ценное?

— Ваши документы! — спрашивает у него переводчик по-немецки.

— Мои документы, — отвечает барона — я их ищу, но не могу найти… Они были у меня в бумажнике…

И он шарит в карманах брюк, жилета, пиджака, плаща — а карманов у него не меньше двух десятков — шарит и не находит.

— Поторапливайтесь! Поторапливайтесь! — повторяет переводчик. — Поезд не будет ждать.

— Я не допущу, я не позволю, чтобы он ушел без меня! — восклицает барон. — Мои документы… Куда они запропастились? Я, наверное, выронил бумажник, мне его принесут…

В эту минуту первый удар гонга будит на вокзале гулкое эхо. Поезд отойдет через пять минут. А несчастный барон надрывается от крика:

— Подождите!.. Подождите!.. Donnerwetter, [88] неужели нельзя потерять несколько минут из уважения к человеку, который совершает кругосветное путешествие за тридцать девять дней?..

— Трансазиатский экспресс не может ждать, — отвечает переводчик.

Мы с майором Нольтицем выходим на платформу, между тем как немец продолжает препираться с невозмутимым китайским чиновником.