Чо-Ойю – Милость богов - Тихи Герберт (книга жизни .txt) 📗

После окончания некоторых экспедиций можно часто слышать о так называемом «палаточном психозе», то есть о таком состоянии, когда все находящиеся в палатке надоедают друг другу и нервируют друг друга, – состояние, вызываемое теснотой и близостью тел. Во время своих путешествий я иногда сталкивался с этим. Маленькие, безобидные привычки, на которые обычно никто не обращает внимания, начинают вызывать в тесной палатке чрезмерную нервозность и раздражительность.

Китар, который в 1936 году сопровождал меня в Тибет, имел привычку хихикать во сне. Возможно, это были веселые воспоминания, возможно, своеобразный способ дышать во сне. Во всяком случае я избегал ночевать с ним в одной палатке.

Пазанг имел привычку так энергично откашливаться во сне, что я инстинктивно освобождал ему место для второй части очистки его горла. Но он никогда не плевал. Прошло много времени, пока я привык к этому.

Гельмут часто щелкал ночью языком, как это делается после хорошего, сытного обеда. Эти звуки вызывали раздражение, так как мы нередко ложились спать голодными.

Но это маленькие неприятности, к которым легко можно привыкнуть. Самое тяжелое, если долгую бессонную ночь приходится лежать рядом с человеком, который спит глубоким сном. В этом случае забываешь, что рядом находится просто более здоровый человек, а его крепкий сон воспринимаешь как личное оскорбление, как подлость, какую он вынашивал в течение целого дня.

Хотя Гиальцен – хороший, отзывчивый мальчик среди шерпов, тем не менее, во сне он не обращает ни малейшего внимания на то, что нам иной раз приходится отталкивать его ноги от наших лиц.

Была еще ночь, когда я услышал в соседней палатке шум, из которого заключил, что Аджиба начал готовить завтрак. Чтобы приготовить горячую пищу на этой высоте, требуется много времени.

Но сейчас только три часа утра. «Слишком рано», – подумал я.

Наконец, я услышал голос Аджибы: «Завтрак» – и он передал мне в палатку сначала кружку какао, потом кружку овсяных хлопьев. Я наслаждался теплом и ел с благоговением. Гиальцен еще храпел, Гельмут залез с головой в спальный мешок: они покушают позже, когда мы уже будем в пути.

Медленно начало светать. Мне было слышно, как Сепп и Пазанг готовятся к выходу. Ветер не сильный, небо безоблачно – хороший день для восхождения.

Я уже должен был встать, но все еще лежал в раздумье – идти или не идти. Я разбудил Гиальцена. С большим трудом он надел на меня ботинки. Сохранить ботинки незамерзшими – одна из самых серьезных проблем во время ночевки в высотных лагерях. Их обязательно нужно снимать на ночь, чтобы не обморозить ноги. Остальная одежда не снимается, в ней спят в спальных мешках – так по крайней мере спали мы. Известно, что к утру ботинки замерзают и становятся твердыми, как кость. Но для них нет теплого места. Идеально было бы, если бы можно было прятать ботинки в спальный мешок, где они не замерзали бы, но каждый одет, как капуста, и сам с трудом помещается в мешке. Увеличение мешка связано с увеличением веса и, следовательно, с дополнительной нагрузкой. Из двух зол приходится выбирать меньшее, видимо, лучше замерзшие ботинки. Их кладут под голову в надежде, что они не замерзнут. Тщетная надежда.

Гиальцен кряхтел, стонал, почти сломал мне ноги, пока ему удалось надеть на меня ботинки и брезентовые гетры поверх ботинок. Они были не очень прочными, но, скрепленные фитилями кошек, должны были выдержать еще один день.

Я выполз из теплой палатки. Утро было морозное. Солнце только всходило. Небо и горы Тибета были окрашены в красный цвет. Сепп и Пазанг молча надели рюкзаки. Мы почти не разговаривали, не смели произнести ни слова о чудесном подарке судьбы, давшей нам хорошую погоду и удачный день.

Пазанг надел мне кошки. Это была большая товарищеская услуга, так как ему, при таком холоде, пришлось снять рукавицы. Сепп смотрел на нас серьезно и сосредоточенно. Мои руки, после теплой палатки, еще сохраняли подвижность, и я смог взять правой рукой ледоруб. К рюкзаку были привязаны две лыжные палки. Пока они еще не были нужны, так как склон был не очень крутой, а снег – твердый. Может быть мы еще попадем в глубокий снег и тогда палки окажут нам большую услугу.

Простились с оставшимися очень скромно. Мы торопились с выходом, так как хотели не только быстрее начать подъем, но и быть в движении, уйти из тени, в которой находился лагерь, наверх, где лучи солнца уже освещали склон.

Мы поднялись по крутому снежному склону над лагерем. Я старался идти медленно и приспосабливать дыхание к движению. «Медленнее, – говорил я себе, – медленнее, впереди еще много тысяч шагов и торопиться не нужно».

Шли без веревки: Пазанг – впереди, Сепп – сзади меня. Иногда шли совсем рядом, иногда едва видели друг друга. Мы набрали высоту довольно быстро. Снег идеальный, твердый, как кость. Кошки входили в снег только на несколько миллиметров, давая хорошую опору и не утомляя. В глубоком снегу подниматься по этим склонам было бы очень утомительно, и вряд ли возможно достичь вершины в один день. Во время лавиноопасного снега подъем по этим склонам был бы легкомыслием, и надеяться на то, что останешься жив – трудно. Видимо, в этот день ветер и снег создали прекрасные условия для восхождения.

Но для нас даже эти «идеальные» условия были очень тяжелы. Очень холодно, и ветер все усиливается. Сепп жаловался, что ноги озябли, и он их не чувствует. В свое время на северной стене Эйгера он обморозил себе ноги, и они стали очень чувствительными к холоду. Он стучал ледорубом по ногам, чтобы восстановить кровообращение.

Я снова почувствовал всю тяжесть ответственности. Мне необходимо принять решение.

Я мог бы сказать Сеппу: «Не стоит рисковать, вернись». – Безусловно, это был бы разумный совет. Но смог бы я подавить в себе подозрение, что эти слова были вызваны только заботой о Сеппе, а не тайной мыслью о том, чтобы быть единственным европейцем, достигнувшим вершины?

Я мог бы даже сказать: «Сепп, возьми себя в руки. Все пройдет!» – Но мог ли я брать на себя ответственность за ампутированную ногу или чужую жизнь?

Возможно, что в данном случае каждый должен решать за себя. Пазанг знает свои силы, я буду знать, когда мне повернуть обратно, Сепп, безусловно тоже знает, что он может себе позволить.

И я сказал: «Я бы на твоем месте вернулся вниз, но делай так, как сам считаешь нужным».

Долго ждать у нас не было времени. Теперь речь шла не о том, кто поднимется на вершину; важно, чтобы кто-либо из нас троих был наверху. Сепп принял несколько таблеток, ускоряющих движение крови, ослабил фитили своих кошек и продолжал подъем.

Это было самоотверженное решение, ведь он, после обморожений, полученных на северной стене Эйгера, хорошо знал, какие мучительные страдания они вызывают. Безусловно, что не тщеславие толкало его на этот риск, а чувство ответственности за нас: он не мог оставить нас одних и должен был оказать нам помощь.

Мы все еще поднимались в тени. Иногда лучи солнца касались склона, но не дарили тепла. Пазанг двигался впереди в быстром темпе, прокладывая путь. До сих пор я шел хорошо, ноги и дыхание работали нормально. Если я ставил аккуратно кошки, то мог обходиться без помощи ледоруба и почти не нагружал руку. Для каждого шага требовалось несколько вдохов, и поэтому я имел время думать. Пожалуй, думал не я – мысли текли своим чередом, а я, тяжело дыша, прислушивался к ним.

Первое рукопожатие, говорят они, подобно каждому твоему шагу. Помнишь первое соприкосновение с человеком, которого ты считаешь достойным твоей дружбы и любви? Как пальцы охватывают руку, и как давление пальцев вдруг устанавливает физическое единство, которое ты искал. Ты не должен грубо хватать руку, иначе не почувствуешь, что тебе дают. Ты не должен подавать и безжизненную руку, ведь ты же обязан что-то выразить. Точно так же обстоит дело и с твоим шагом. Ты и гора, вы хотите стать друзьями, только так ты можешь пережить этот день. Ты должен чувствовать кошками гору, без нужды не ранить ее, но все же проявлять свою волю.