Страна Семи Трав - Платов Леонид Дмитриевич (читаем книги онлайн .TXT) 📗
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. «Замочная скважина»
Кажется, что Бырранга совсем близко, в каких-нибудь десяти-пятнадцати километрах.
Это, конечно, обман зрения. Горы гораздо дальше от нас и намного ниже. Рефракция приподнимает их — явление, обычное в Арктике. Они как бы парят над волнистой, серой, поблескивающей множеством озер равниной.
Часто Быррангу заволакивает туман или закрывают низко ползущие клочковатые тучи. Потом блеснет солнце и, будто дразня нас, на мгновение приоткроет колеблющуюся завесу.
У-у, какие же они мрачные, эти горы, — черные, угловатые, безмолвные!
Ощущение тревоги, зловещей, неопределенной опасности исходит от них. И вместе с тем от гор не оторвать взгляда…
Иногда по очертаниям они напоминают трапецию, иногда ящик, стоящий особняком среди равнины, — зависит от ракурса, от условий освещения.
Во всех географических атласах Бырранга фигурирует как плато. Но это определение условно. Нганасаны различают в горах несколько хребтов: Хэнка-Бырранга (Черная Бырранга), Сыру-Бырранга (Белая Бырранга) и другие.
Скорее, скорее в горы!..
…Нетерпение наше передалось нганасанам. Они понукали свистом своих оленей, безжалостно кололи острием хорея.
В ложбинах было еще полно воды, иногда даже снега. Зато на пригорках земля подсохла. Здесь рядом с бурой, прошлогодней травой уже зеленела приветливая молодая травка.
Все весенние превращения в тундре совершались со сказочной быстротой. Нужно спешить, спешить! Лето слишком коротко в этих широтах.
Поднявшись на холм, мы увидели, что длинная полоса ослепительно сверкает у подножия гор. Туман? Нет, то отсвечивало огромное водное пространство — озеро Таймыр. (Нганасаны почтительно называет его Дяму-турку, что значит — море-озеро.)
Где-то там, в северо-восточном его углу, была лазейка, узкая щель, почти замочная скважина, через которую мы собирались проникнуть в горы…
Поводя запавшими боками, олени вынесли санки на южный берег озера.
Ну и сыро же было здесь! Будто сразу с зеленого луга попали в погреб, битком набитый льдом. Вокруг высились нагромождения льдин, выброшенных могучим напором во время ледохода. Некоторые поднимались стоймя, другие образовали причудливые голубовато-белые лабиринты. От них тянуло пронизывающим холодом.
Камсэ сказал, что большие льдины пролежат на берегу до осени, так и не успев растаять.
Рядом с этим ледяным хаосом вода казалась черной, непроницаемо-черной.
Аргиш быстро подвигался вдоль южного берега Дяму-турку.
Прибрежные скалы были вкривь и вкось расписаны зеленоватыми узорами лишайника. Кое-где попадались реликтовые папоротники. На земле валялись створки древних моллюсков, обломки костей вымерших животных.
Олени брели по берегу Дяму-турку, как по гигантскому кладбищу.
Мы жадно высматривали меченый плавник на берегу. Его не было видно. Надо думать, стволы деревьев, которые спускались вниз по реке, не показанной на карте, выносило в море иным фарватером. Возможно, ветры южных румбов отжимали весь плавник к северному берегу озера.
Среди льдин Лизе удалось, правда, найти обломок ископаемого дерева. Оно не потеряло вида и формы дерева, но окремнело и стало тяжелым как камень.
Ботаник был бы осчастливлен находкой. Савчук же скорчил такую гримасу, будто хлебнул уксусу.
— По времени подходит, — пошутил я. — Ведь мы отправляемся в каменный век…
Савчук только рассеянно взглянул на меня, сохраняя на лице недовольное выражение.
— Нам нужен другой древесный конверт, поновее, — подхватила Лиза. — И обязательно с маркой.
— С какой маркой?
— Имею в виду эту метку: три точки, три точки…
— Три точки, три тире и три точки, — поправил я.
Берега озера Таймыр, второго по величине озера Сибири после Байкала, очень изрезаны. В северо-восточном углу его расположен большой залив, который носит название Яму-Бойкура. Именно здесь, по указаниям Бульчу, надо было искать устье загадочной, не нанесенной на карту реки.
Обогнув озеро с востока, аргиш очутился наконец на его северном берегу.
Пейзаж снова резко изменился.
Здесь росло великое множество цветов: бледно-розовых, желтых, голубых, фиолетовых. Казалось, это садовник заботливо рассадил их в клумбы.
Камсэ и Бульчу объяснили, что цветы на Севере всегда теснятся друг к дружке, как бы собираются в кучку. Так легче переносить непогоду, внезапно налетающие порывы ветра, так попросту теплее.
Говорят: голь на выдумки хитра. Но здешние растения не назовешь голью. Сорвав один из цветков, я обнаружил с удивлением, что листья его и стебель мохнатые. Они были покрыты очень густым пухом наподобие гагачьего, только еще более нежным.
Выходит, в тундре даже цветы носят меховую одежду!
Но ведь они могли бы надеть ее и на южном берегу озера. Почему же южный берег почти совершенно лишен растительности, тогда как на северном полно цветов?
Лиза указала на горы. Вот причина того, что здесь растут цветы!
Горы Бырранга прикрыли залив Яму-Бойкура от великого наступления ледников. И по сей день они продолжают стоять на страже жизни, уцелевшей благодаря им. Бырранга является естественным барьером, который преграждает дорогу холодным северным ветрам. Под прикрытием горного хребта каждую весну на южном склоне его возникают восхитительные цветочные «клумбы».
Среди этих «клумб» наши попутчики должны были провести лето.
На бивак мы расположились в лесу.
Стоило опустить руку, чтобы коснуться его вершин.
Это карликовый лес. Самые высокие березки не достигают и пятнадцати сантиметров. Однако, как во всяком порядочном лесу, тут множество грибов. Грибы настоящие, среднего, нормального для грибов роста. Некоторые выше деревьев и торчат над ними, любопытно выставив своя; коричневые круглые шляпки.
Я аккуратно срезал перочинным ножиком одну березку и принялся рассматривать через лупу площадь среза. Ого, сколько вегетационных колец! Одно, два, пять, семнадцать… Я насчитал сто четыре кольца! Крошечному деревцу было более ста лет!
Я смотрел на удивительный лес (он был старше меня более чем втрое) сверху, будто с самолета. Пожалуй, даже нельзя было назвать это лесом, скорее — зарослями кустарника. В разные стороны торчали маленькие веточки. На них видны были крошечные листочки. Стало быть, это береза — кюэ, по-яганасански.
Но почему в горах Бырранга, за одним из ее хребтов, то есть значительно севернее того места, где я находился, растут не карликовые, а настоящие деревья, березы в три человеческих роста?..
Я засмотрелся на горы.
— Ты что это бездельничаешь? Природой залюбовался? — ворчливо сказала Лиза. — Помоги-ка лучше костер разжечь.
— Вулкан! — объявил я, подсаживаясь к куче мха, над которой склонился Савчук. — Петр Арианович нашел в горах оазис. И он разгадал его природу. Это вулкан!
— Почему вулкан?
Я с удивлением оглянулся. Лиза, задавшая этот вопрос, стояла спиной ко мне и вынимала из мешка сухари и посуду.
— Почему?.. Но ведь в письме говорится: «вероятно, вулкан»! Вулкан, надо думать, уже не действующий. Однако в кратере еще сохранилось тепло. Склоны его «покрыты лесом». Вулканический туф чрезвычайно плодороден.
На каждом привале мы говорим только об этом. Темой нашего спора служат те несколько слов из письма Петра Ариановича, которые остались непонятными и как бы повисли в воздухе.
Савчук, человек системы, разбил их на четыре группы.
Слова: «называя себя „детьми солнца“ — не добавляли ничего нового к тому, что было уже известно.
Две фразы (вернее, обрывки фраз): «петлей на шее ребенка» и «поспешил на помощь» — явно относились к какому-то самоотверженному поступку Петра Ариановича. Вероятно, он спас (или пытался спасти) ребенка, которому угрожала смерть.
Третью группу, по классификации Савчука, составляли слова: «попытка бегства» и «пленником Маук». Из них явствовало, что Петр Арианович предпринимал попытку уйти от «детей солнца», чтобы продолжать свой путь на юг. Ему помешали в этом (кто и как — неизвестно), и он остался в горах пленником (или заложником) таинственной Маук. (Видимо, Петр Арианович не был в заточении, даже пользовался известной свободой действий, так как ухитрялся «кольцевать» гусей, метить оленей и посылать письма в плавнике.)
