В чертогах Подкаменной Тунгуски - Заплатин Михаил Александрович (первая книга TXT) 📗
— Нет, никогда не приходилось.
— Вот слушайте. Во-первых, скажу, что название глухарь совсем не подходит к этой птице. В шутку, что ли, кто назвал ее так? Птица эта очень чуткая. Слышит приближение охотника за десятки метров и не подпускает его к себе близко. А во время тока чутье у глухаря еще тоньше. Что же происходит на токовище? Рано на рассвете глухарь начинает петь. Это песня не песня, так что-то вроде шелеста, шороха и потрескивания, как иногда в костре слышишь. Вот прислушайтесь, — показал на костер Петр Константинович.
Между сучьями и бревешками, объятыми пламенем, что-то шипело, щелкало, трещало, пело тоненько на разные голоса.
— Вот примерно такое издает глухарь, — продолжал Сорокин. — Песня его начинается редким щелканьем. Упаси бог нечаянно пошевелиться в это время или просто кашлянуть. Улетит глухарь! Нужно тихо стоять и ждать. После щелканья песня переходит во второе колено, слышишь звук, словно топор на точиле точат. В это время глухарь действительно ничего не слышит. Пускайся со всех ног, но не более трех-четырех шагов. Замирай опять, потому что вторая часть песни очень короткая.
До нас долетели звуки далеких выстрелов. Петр Константинович прервал рассказ, прислушался:
— Ребята промышляют... Не дай бог, если во время токования глухарь услышит такой выстрел. Все, улетит.
— Что могут ребята видеть в сумерках? — спросил я.
— Увидят. Глаз у них зоркий. Глухаря-то стрелять на току приходится тоже почти в сумерках, едва его различаешь.
— Значит, под первую половину песни глухаря совершенно нельзя двигаться? — спросил я, горя желанием до конца выслушать прерванный рассказ.
— Ни в коем случае! Испортите всю охоту! Замереть нужно и переждать щелканье, а с началом второй половины песни бежать. Так можно подобраться под самое дерево, на котором сидит глухарь.
— Сложная тактика...
— А что ты думал, паря! Ведь это охота! Иногда глухарь, дьявол, молчит, прислушивается, вот и стоишь чуть ли не на одной ноге минут десять. Отекет ведь нога-то вся. А он возьмет да и улетит. Пропала охота! Ищи другого глухаря.
Из лесной темноты на костер вышли наши ребята и положили на землю четырех рябчиков.
Петр Константинович поворошил птиц рукой:
— А рябчиков стрелять — одно баловство. У нас их в тайге, как воробьев на ваших городских улицах.
— Ну, не скажи, дядя Петя, — возразил Тимка, — Мы этих-то четырех нашли с трудом.
— Так ведь птица спать улеглась, притаилась. Вы, может, под целыми выводками ходили сейчас, а они припрятались и не думали слетать с деревьев. Вы что, не знаете рябчиков?
Едва в тайге рассвело, Петр Константинович разбудил меня.
— Вставайте, сейчас самая пора охоты.
Легкая сизоватая дымка пронизывала всю тайгу. На востоке алело небо.
Федор с Тимкой еще спали. Сорокин махнул рукой:
— Пусть спят. А мы тем временем сходим с вами в одно местечко. Знаю я тут ручеек, глухари часто на гальку прилетают. Известно ли вам, для чего глотает глухарь гальку?
— Для перетирания пищи в желудке.
— Правильно. Пойдемте, может, удастся посмотреть, как птицы гальку собирают.
Хорошо в осенней сибирской тайге даже в самые тусклые предрассветные минуты! Весь лес полыхает красками. Кругом рассыпано золото лиственничной хвои. Тайгу украшают красные листья осин, черемух и рябин. Среди этого осеннего цветного хоровода особняком стоят никогда не меняющие своей окраски ели и кедры.
Мы прошли километра два вдоль речки, потом свернули влево к небольшому ручью, вытекающему со стороны плосковерхой возвышенности. Огромные ели обступили русло ручья. Осторожно пробирались мы под лапами хвойных исполинов. В этом лесном уголке царил полумрак.
Неожиданно за нашими спинами послышался шум. Мы быстро оглянулись. Вдоль ручья, снижаясь, тяжело летела большая черная птица с длинной, вытянутой шеей. Мы разом припали к земле.
— Слетаются на гальку, — шепотом сказал Сорокин.
Трудно было увидеть, куда сел глухарь: мохнатые ветви елей скрывали от нас русло ручья. Вдруг снова послышалось хлопанье крыльев. Над самыми вершинами елей пролетел огромный черный красавец и с размаху сел на одно из деревьев. Под его тяжестью закачались ветви.
— Готовьте свой аппарат, — прошептал Петр Константинович.
Я судорожно раскрыл рюкзак, вынул кинокамеру и вставил в нее телеобъектив. Руки тряслись, сердце колотилось часто-часто.
Сорокин погрозил мне пальцем и начал почти на четвереньках передвигаться в сторону дерева, на котором уселся глухарь. Я точно повторял все его движения: он остановится — я тоже, он пригнется — я поступаю так же.
В одном месте он задержался и долго всматривался в хвою ели, где затаился глухарь; потом поманил меня рукой и шепотом сказал:
— Сам волнуюсь не меньше вашего: улетит ведь, дьявол!
Мы поползли дальше, скрываясь за стволами.
Наконец Сорокин прошептал:
— Больше двигаться нельзя. Теперь надо увидеть птицу. Будьте готовы с аппаратом.
Я проверил кинокамеру, осмотрел объектив.
— Вижу, — шепнул Петр Константинович.
Вытянув аппарат вперед, я приготовился к съемке.
А вдруг глухарь сорвется с дерева! Тогда я засниму его хотя бы летящим.
— Смотрите, хвост из-за сучка выставляется, — показал Петр Константинович. — Теперь вы оставайтесь здесь, а я поползу вон туда — там глухарь будет весь виден.
Я остаюсь на месте и слежу за хвостом птицы. Сорокин медленно и долго ползет в сторону, видимо старается обойти глухаря со спины. Хитер старый заготовитель!
Вот он остановился и, осторожно вытянув руку в мою сторону, снова поманил меня. Этот жест означает — ползти нужно кошкой, едва подавая признаки жизни. Вытянув вперед кинокамеру, медленно ползу к заготовителю. Пот струйками течет по лицу, заливает глаза. Вот это охота!
— Снимайте, — прошептал Сорокин, когда я поравнялся с ним.
Прицеливаюсь аппаратом, едва нахожу среди ветвей темный силуэт птицы, навожу фокус...
Неожиданный шум нарушает тишину леса. Глухарь тяжело срывается с ветви и улетает вдоль по ручью.
— Э, черт! — громко выругался заготовитель. — Пропали даром все труды!
Какая досада! Был такой великолепный случай заснять живого глухаря! И вот, извольте, улетел из-под самого носа...
— Ну, теперь знаете, как охотиться на эту птицу?
— Да... — протянул я с огорчением.
— Ну ничего, удача все равно когда-нибудь будет. Пойдем поищем еще.
Мы направились дальше по ручью.
Первые лучи утреннего солнца уже осветили вершины прибрежных елей. Шумливый горный ручей отражал в своих струях чистое голубое небо. На береговых песчаных отмелях виднелись следы глухарей, видимо птицы были здесь недавно.
Наши дальнейшие поиски не увенчались успехом — ни одного глухаря мы больше не увидели.
Вдалеке раздался выстрел. Сорокин прислушался.
— Ребята охотой занялись или беспокоятся за нас, дают сигнал.
Оказалось, что мы далеко отошли от лагеря. Ребята копошились у костра. На треноге над костром висел котелок с варевом из вчерашних рябчиков.
— Где вы пропадаете? Мы уже забеспокоились! — сказал Федя.
— Кого засняли-то? — спросил Тимка.
— Упустили глухаря... — ответил с досадой Петр Константинович.
— Дядя Петя, разрешите, мы за ним сходим, — попросил Федя.
— Браконьеры чертовы, вам бы только стрелять! Ищите-свищите теперь его по тайге.
Однако все решили, что днем лучше не охотиться, а провести время за другим занятием. Что касается меня, то я намеревался заснять красочные таежные пейзажи, крупно — ягоды брусники, голубики и многое другое, что встретится в осеннем сибирском лесу. Кстати, мне хотелось заснять бурундука. Я сказал об этом ребятам.
— Да мы этого «страшного зверя тайги» в два счета вам найдем! — воскликнул Тимка.
После завтрака все три охотника повели меня по тропе к речке. Федор и Тимка бегали от одного поваленного дерева к другому и стучали по ним палками. Они выбирали такие деревья, у которых уже давно сгнила сердцевина и широким дуплом зияло трухлявое отверстие. Из одной такой колоды с громким свистом выскочил маленький зверек. Он пулей понесся по земле и моментально забрался на дерево.
