Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗
Утро, как всегда, началось с подъема в 5.30. Погода замечательная: тихо, минус 28 градусов, ветер от востоко-юго-востока около 5 метров в секунду. Сразу же после старта вышли на пологий и очень длинный спуск. Вцепившись мертвой хваткой в стойки нарт, мы с Уиллом, да и все остальные наши товарищи, едва отталкиваясь лыжными палками от стремительно убегающей назад жесткой поверхности, искрящейся снежной пылью, мчались вперед. Собаки, с удовольствием поддерживая предложенный рельефом темп и вытянув пушистые хвосты, буквально летели над поверхностью ледника. Казалось, не будь на них постромок, они давным-давно бы оторвались от этой неласковой коварной холодной земли и, оставив нас самих решать свои собственные проблемы, мгновенно растаяли бы в неяркой голубизне неба. Но сколь бы ни был приятным этот затяжной стремительный спуск, уже минут через десять после его начала, я — да, наверное, не только я — подумал, что все это обязательно должно завершиться не очень симпатичным подъемом. Так оно и вышло. Однако настроение собак после такой замечательной гонки было самым боевым, поэтому мы преодолели этот крутой подъем, что называется, на одном дыхании, то есть всего с одной остановкой. Вообще, если судить по началу, плато Дайер, на котором мы сейчас находились, менее всего можно было называть убаюкивающим словом «плато». Представьте себе такую картину: ни единого участка ровной поверхности, гигантские ледяные увалы, ложбины между которыми настолько глубоки, что когда мы в них спускались, то теряли из виду даже окружающие нас горы, зато с вершин этих увалов нашему взору открывалась чудесная в своей первозданной красоте картина. Безоблачное небо и солнце как будто оживили казавшийся вчера безжизненным окружающий нас лунный пейзаж. Белоснежные, словно высеченные из мрамора, зубцы гор резко выделялись на фоне чистого голубого неба. Яркая, почти без полутонов палитра окружающего пейзажа напоминала полотна Рериха. Впереди по курсу, немного левей, показался горный массив Этернити, состоящий из трех обособленных групп гор, среди которых своей высотой и суровым великолепием выделялась гора Чарити. Ее западный склон, обращенный в нашу сторону, представлял собой практически отвесный скальный обрыв высотой не менее 1000 метров (вершина Чарити возносится над уровнем океана на высоту около 3000 метров). Вершины далеких гор плавали в мираже и буквально на глазах причудливо изменяли свои очертания, то пропадая за горизонтом, то возносясь над ним. Огромный ледниковый купол позади нас, с которого мы недавно так лихо скатились, искрился серебром в низких лучах клонящегося к западу солнца. Мириады узеньких ручейков поземки струились от его вершины к подножью. Сразу вспомнились удивительно точные строчки Фета: «Опять серебряные змеи через сугробы поползли». Именно эти ползущие «змеи» поземки создавали такой удивительный и великолепный эффект серебристого мерцания всей поверхности купола.
Сегодня во время движения мы мало беседовали с Уиллом, хотя катились на лыжах рядом по разные стороны наших нарт. Каждый из нас, любуясь окружающим пейзажем, думал о своем. Я вспоминал телеграммы, присланные мне из дома, мысленно переносился туда, в дождливый ленинградский сентябрь, вместе с Натой переживал внезапное ОРЗ сына, решившего, наверное, что нельзя уж так сразу резко начинать учиться после каникул. Затем принялся на ходу сочинять стихотворение для ребят с Беллинсгаузена, приславших такой приятный и весомый подарок. Стихотворение получилось таким:
Во время обеденного перерыва я опять возился с озонометром и в перерывах вкушал традиционные орешки и шоколад. Остальные ребята устроились у нарт Кейзо и Этьенна. Я не могу разделить эти два, казалось, не совсем совместимых процесса — ланч и измерение приземного озона, — так как процесс измерения занимает 30 минут, кроме того, из-за сильного солнца, да и вообще из-за яркого дневного света я постоянно должен был следить за индикатором прибора сквозь туннель, образованный рукавицами, поэтому не мог отойти от своих нарт, и, чтобы не задерживать остальных, наскоро ел в перерывах между циклами измерения. Сегодня во время ланча Этьенн сказал, что завтра все соберутся на обед около наших нарт, чтобы Виктору было не так скучно, и это было приятно слышать.
После обеда продолжилось наше состоящее из подъемов и спусков путешествие по плато Дайер. Вперед вышла упряжка Кейзо, возглавляемая безразличным меланхоликом Кутэном. Но сегодня он был явно в ударе. Нам с Уиллом с нашей третьей позиции было хорошо видно, как Кутэн, повинуясь Кейзо, держит направление, а все собаки, включая и наших, следуют за ним. В 17 часов остановились на достаточно ровном месте с видом на великолепную Чарити. Поставив палатку и накормив собак, я побежал в палатку Этьенна на радиосвязь, однако попал в нашу походную радиостанцию не сразу: Этьенн беседовал по телефону с… Парижем, со своей подругой Сильви. Организация таких приятных «неожиданностей» была на совести благородного Кристиана де Мариавля, находящегося в Пунта-Аренасе и использовавшего буквально каждую возможность при хорошем прохождении радиоволн, чтобы устроить для нас подобные сюрпризы.
Таким образом Уилл смог получить в день рождения поздравление от родителей, я тоже надеялся когда-нибудь поговорить с нашими (вся сложность для меня состояла в том, что необходим был хороший английский, хотя бы до начала разговора). Чтобы не мерзнуть в ожидании окончания беседы Жана-Луи (смущать я его просто не мог, так как разговор велся на французском — иногда разноязычность нашего экипажа весьма и весьма кстати!), я вернулся к нартам, заготовил корм для собак на следующий день и померил температуру — минус 32 градуса. На радиостанции мне удалось поговорить с базовым лагерем на Кинг-Джордже. Я поинтересовался у Джона Стетсона, проводит ли он эксперименты по определению содержания загрязнений в снеге на тех образцах, которые я ему выслал. Он ответил уверенным баритоном: «Йес! Оф кос!» Вернувшись в палатку, заштопал прожженные пламенем свечи рукавицы, которые вчера вечером во время просушки свесились недопустимо низко. Для штопки я использовал кусок полотенца и неспроста, ибо прогоревший участок находился как раз на сгибе указательного пальца, наиболее удобном для вытирания носа при ходьбе на лыжах, и кусочек мягкого гигроскопичного полотенца на этом месте был явно нелишним. Лагерь в координатах: 69,7° ю. ш., 64.9° з. д.
Накануне ночью буквально через десять минут после того, как я залез в мешок, сорвался ветер. Сначала двумя-тремя продолжительными мазками он прошелся по стенкам палатки, которые отозвались нервным трепетом, а затем задул ровно и настойчиво, но нам в наших мешках было даже уютно спать под шум ветра. Утром раскрыл глаза в 5.50, на двадцать минут позже, чем обычно, но сразу понял, что ветер разыгрался. Стенки палатки были покрыты густым инеем, особенно та, которая выходила на наветренную сторону, да и спальный мешок в изголовье был весь в инее от дыхания. Вылезать страшно не хотелось, но я переборол себя, выполз из мешка и зажег примус. Его гудение и тепло разбудили Уилла. Махнув ему обреченно рукой, я разделся и вылез наружу.
