Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - ван де Ветеринг Янвиллем (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Я не протестовал, не спорил, не хватал его за горло. Возможно, потому, что боялся его как сильной личности. Но, может быть, и потому, что старался не забывать, что (а) Питер лишь подчиняется приказам, он делает то, что ему велел наставник, и я могу использовать его критику для самосовершенствования, а значит, и для самоопустошения, постижения природы Будды и достижения сатори и (б) нет ничего настолько важного, чтобы из-за него стоило расстраиваться.
Пункт б помогал мне больше, чем а. С пунктом а у меня были проблемы, так как он абсолютно противоречил моему прошлому образу мысли. Ещё в детском возрасте я сознательно (насколько ребёнок может быть сознательным) выступал против чужого авторитета. Стоило мне столкнуться с критикой, и я заявлял себе, что эта критика, от кого бы она ни исходила — от родителей, учителей или кого-то ещё, — a priori не может быть верной. Я пришёл к заключению, что мир, в котором я оказался, — мир неправильный. Он исполнен несправедливости и жадности. Населяющие его люди, кто как умеет, убивают, эксплуатируют и мучают друг друга, и потому все, кто пытался заставить меня принять этот мир, не могли быть правы — они заставляли меня принять неприемлемое. Единственным спасением для моей души была анархия, стремление уничтожить истеблишмент и надежда на то, что на его руинах возникнет что-то лучшее. К тому же мне нравилось разрушать — куда веселее, чем строить уродливые бетонные замки из денег, славы, власти и прочей иллюзорной чепухи, которая всё равно ничего мне не давала. И если я не мог её уничтожить, то, по крайней мере, был способен перед ней устоять.
Но теперь я больше не сопротивлялся. Я вынужден был даже сотрудничать, поскольку именно так я приду туда, где будут сорваны маски с несправедливости и жадности, стоит мне только воспринять их как иллюзии.
Как-то я резал на кухне мясо длинным и очень острым ножом. К нам в тот день пришла посетительница, одна из учениц Питера, молодая японка, которая брала у него в школе уроки пения. Мне она нравилась, и я хотел произвести на неё впечатление. Я надел рубашку, которая неплохо на мне смотрелась, причесался и побрился, понимая, что делаю всё это для того, чтобы произвести на неё впечатление. Я гордился тем, что всё это сознаю, сознавал свою гордость и опять же был горд осознанием этого. И так далее в том же духе: как я умён, что сознаю, насколько я глуп, как глупо с моей стороны думать, что я умён, и как умён я, что осознаю свою глупость, и так далее.
В тот момент, когда я резал мясо, Питер сделал какое-то уничижительное замечание. Не помню, что именно он сказал, возможно, поторопил меня или напомнил о чём-то, что я забыл. Дело было не столько в том, что он сказал, сколько в том, как он это сказал, а говорил он всегда колко и язвительно. Он — повелитель, я — раб, ничтожный слуга, новичок на побегушках у опытного волшебника, ничего не способный правильно сделать. Унижение, вызванное нападками Питера, постепенно накапливалось во мне и наконец вырвалось в виде неожиданного взрыва ярости. И не то чтобы я поднял на него руку с ножом, но повернул её так, что нож оказался направленным в его сторону. Должно быть, на лице у меня появилась гримаса убийцы, потому что девушка отступила назад, а Питер подошёл ко мне, словно к бешеной собаке. Он заговорил тихим и спокойным голосом, моя рука ослабла, и нож упал на пол. Подавая еду, я разбил две тарелки, но, пока я собирал осколки, Питер ничего не сказал. Мне показалось, что с этого дня его отношение ко мне изменилось: оно стало более позитивным. Вместо того чтобы критиковать меня за то, что я сделал что-то неправильно, он хвалил, когда я старался сделать что-нибудь хорошо. Джеральд с интересом следил за этим новым приключением. Он никогда не был близким другом Питера, но теперь, когда я поселился у него, нередко приходил к нам в гости. По уик-эндам он медитировал рядом со мной на террасе, иногда к нам присоединялся Питер. Мы сидели «по уставу» и даже пользовались храмовым колоколом, которым отбивали двадцатипятиминутные промежутки.
— Ты совсем спятил, — сказал однажды Джеральд, когда мы вместе пили кофе в саду. — Почему ты ему подчиняешься? Думаешь, это к чему-то приведёт?
— Думаю, да, — сказал я. — Это часть обучения, и если наставник так решил, значит, ему виднее.
— Хм, — пробурчал Джеральд. — Я бы, пожалуй, не выдержал и ушёл. С самодисциплиной я ещё могу смириться, но пинать себя не позволю. Хотя не исключаю, что тебе необходимо именно такое обращение, возможно, только так ты обретёшь самодисциплину, ибо её у тебя безусловно нет. Оставь тебя дома одного, ты бы только дурака валял.
— Спасибо тебе огромное, — сказал я, — Питер и то добрее.
— Чушь, — сказал Джеральд и дал мне сигарету. — Я твой друг, а он — начальник. Если друг делает тебе замечание, ничего страшного.
Я начал понимать, что никогда не решу коан, хотя был уверен, что у коана есть ответ. Мои посещения наставника сводились к моему тупому молчанию. Я дал все ответы, какие только мог помыслить, так что же мне ещё оставалось делать? Я шёл к наставнику, потому что это было частью моего распорядка дня, потому что мне нравилось ехать по тихому городу, потому что я высоко чтил наставника, потому что я был раздражён. Он знал ответ, а я не знал. Каждое утро я видел человека, который знал все ответы, старика с раскосыми глазами, сидящего на небольшом возвышении и излучающего энергию.
Отсутствие результата особо меня не расстраивало. Я был слишком занят, переваривая новые впечатления от жизни с Питером и множество маленьких задач, из которых она состояла и которые сами по себе были упражнениями. Больше всего я любил ходить днём по магазинам. До того как у меня появился мотороллер, я каждое утро прогуливался по узеньким, загромождённым огромным количеством лотков улочкам. Я покупал овощи, мясо, чай и всевозможные японские кушанья, которые по причине своей дешевизны входили в наше меню. Я ходил с корзинкой в руке, но чувствовал себя нелепо только в первый день. Продавцы не смеялись, их дружелюбие позволило мне успокоиться. Когда у меня появился мотороллер, я очень медленно ехал на нём по улице, а владельцы лотков осторожно клали свои товары в корзину, которую я установил сзади. Все знали, что и в каком количестве мне нужно, я держал наготове мелочь, чтобы побыстрее расплатиться. Мне нравился размеренный ритм этих ежедневных прогулок, и я старался довести до совершенства множество маленьких действий этой практики, одной из немногих, в которой я более или менее преуспел.
Но пока я развлекал себя новизной, Джеральд зашёл на своём пути в тупик и выглядел очень подавленным. Взгляд у него стал тусклым, он ходил ссутулившись, речь его стала невыразительной и негативной. Чтобы подбодрить его, я рассказал ему историю, которую услышал от Питера, когда ещё жил в монастыре.
Некий дзенский монах отличался невероятным усердием. Он вставал раньше всех, больше других занимался медитацией, сосредоточенно и осознанно пел сутры, великолепно играл на барабане, никогда не выходил из себя и старался делать всё как можно лучше. Он поступал так много лет и стал старшим монахом. Однажды, прогуливаясь по монастырскому саду, он признался себе в том, что так и не решил свой первый коан, Му-коан. Остальные монахи, большинство из которых провело в монастыре всего три года, решили не только Му-коан, но и многие другие коаны. Он был единственным отстающим, ибо все остальные его достижения не шли в счёт.
Он, разумеется, думал об этом и раньше, но никогда не позволял себе расстраиваться. Буддизм, если его практикуют правильно, созидает два чувства, два столпа, на которых основана жизнь буддиста: сострадание и непривязанность. Быть непривязанным — значит быть свободным. Свобода приводит к невозмутимости. Но теперь, после шестнадцати лет непрерывного обучения, всё это стало для него слишком тяжело. «Придёт время, — подумал монах, — когда мне придётся признаться в неудаче: обучение в монастыре ни к чему не привело. Я потерял зря шестнадцать лет. И если это так, я ухожу».
Он, не спросив на то разрешения, вошёл в комнату наставника, подошёл к нему и сказал:
— Учитель, я ухожу.
Наставник взглянул на него, не выказав ни удивления, ни расстройства. Он только кивнул и сказал, что монах вправе поступить так, как он считает нужным. Монах собрал свои скудные пожитки и покинул монастырь. Он нашёл заброшенный храм в горах, поселился в нём и оставил все свои попытки решить коан. Он вставал в шесть часов утра, работал в саду, чинил протекавшую крышу, ремонтировал провалившийся пол, а дважды в неделю ходил в ближайшую деревню, чтобы попросить немного риса и денег. Он остался буддистом, поскольку верил в то, что Будда успешно преодолел восьмеричный путь, но был уверен, что ему никогда этого не достичь, и поэтому перестал беспокоиться. Он собирался прожить остаток жизни в полном безразличии, совершенно позабыв и о наставнике, и о коане.
Прошло несколько месяцев, монах подметал двор и отбросил метлой камешек, который, ударившись о бамбуковую изгородь, издал резкий звук. Этот неожиданный звук разбил что-то внутри монаха, и внезапно он понял, что знает ответ на коан. Он бросил метлу, пробежал всю дорогу до города и, запыхавшись, достиг монастырских ворот, где его уже поджидал наставник.
