Высшей категории трудности - Яровой Юрий Евгеньевич (онлайн книга без .TXT) 📗
3
Их искали на территории в пять тысяч километров, территории, которую трудно представить, не имея перед глазами крупномасштабной карты. Их имена в течение четырех дней повторялись в десятках телеграмм и рапортов, разносились по всему Уралу радиостанциями…
Вечером 11 февраля 1962 года телеграф посеял первую тревогу: «Всем председателям городских, поселковых и сельских Советов северной группы районов. 10 февраля истек контрольный срок выхода из тайги отряда туристов физико-технического института в составе восьми человек. Руководитель похода Сосновский. Предполагаемые пункты выхода: Бинсай, Ловань, Точа. Сообщите имеющиеся сведения. Зам. председателя облисполкома Турченко».
Они не вышли ни в Бинсай, ни в Ловань, ни в Точу…
О группе Сосновского мы в редакции узнали 13 февраля. В тот же день мне было приказано вылететь в Кожар, где должен был находиться штаб поисково-спасательных работ.
Меня не хотели брать, самолет был грузовой, до отказа нагруженный ящиками. Летчики везли в Кожар консервы, масло, палатки, спальные мешки, радиостанции. Продукты и спасательное снаряжение были, разумеется, важнее корреспондента, но мне все же удалось пристроиться. Известно, что авиация к журналистам питает слабость.
Я так спешно собирался в командировку, что не знал толком, все ли захватил необходимое. Когда самолет набрал высоту, где меня уже не могли высадить, я вывернул карманы.
Блокнот, фотоаппарат, командировочное удостоверение. Все на месте. Пункт назначения — Кожар, а там куда бог пошлет. Редакторское напутствие — несколько листков. На первой страничке — восемь фамилий, обведенных жирной рамкой, фамилия Сосновского подчеркнута.
На второй страничке — набросок карты. От Кожара — к деревушке Бинсай и далее по какой-то речке — пунктирный след. След обрывается у горной вершины. «Рауп, 1680 метров?» Век живи — век удивляйся: никогда не предполагал, что наш редактор так ловко умеет чертить карты.
У начала пунктирной линии дата: «26 января». Насколько я помню, из торопливого рассказа редактора — это единственная дата и вообще факт, в котором никто не сомневается.
На следующих листках были какие-то фамилии, обрывки фраз: «Контрольный срок?… Продукты. На сколько?… Штаб. Турченко. В ВЦСПС уже знают. Оружие? Рация не полагается… Нападение заключенных? Снежный обвал?… Что за озеро у подножия Раупа?…» Вручая эти листки мне, редактор, сказал: «Ничего, на месте во всем разберешься».
В Кожар самолет прилетел ночью.
Проплутав с полчаса по сугробам, я пересек по едва различимой тропке долину реки и выбрался на крутой берег. Вокруг лежала непроглядная темень, кое-где просверленная красновато-желтыми огоньками. Прямо передо мной возвышалась гостиница — старое, скрипучее двухэтажное здание.
В гостинице начались долгие препирательства с администраторшей. Оказалось, в спешке я забыл дома паспорт. Выручил высокий сухопарый полковник. Он вышел откуда-то сбоку в зеленой меховушке со стаканом в руках. У него было длинное лицо, на котором поблескивали золотые очки. Узнав, что я корреспондент и что я разыскиваю Турченко, полковник Кротов провел меня в продолговатую, битком набитую людьми комнату. Летчики в кожаных куртках, туристы, заросшие, грязные, с воспаленными от ветров глазами, двое военных и пожилой полный мужчина в штатском. У окна, грузно навалившись на стол, сидел человек в полувоенном темносинем кителе. Это лицо мне знакомо. Григорий Васильевич Турченко — зам. председателя облисполкома.
В комнате душно, облака табачного дыма, пахнет мокрой кожей, потом и бензином.
Турченко, видимо, тоже недавно прибывший сюда, выясняет обстановку, задает вопросы, подчас резкие и язвительные. Отвечают ему то полковник, то летчики, то полный пожилой мужчина и еще один человек в штатском — кареглазый брюнет, которого я вначале не заметил. И среди этого гама полковник, который привел меня, ухитряется что-то писать.
Я вытащил блокнот, стал слушать и записывать. Два вертолета МИ-4, три самолета АН-2 и четырехместный ЯК-12 — таков состав эскадрильи, спешно стянутой в Кожар из разных мест. Но, насколько я мог понять, вся эта эскадрилья второй день безуспешно болтается в воздухе на высоте полторы-две тысячи метров. Горы закрыты густой облачностью, даже на аэродром налетают частые бураны.
Из ответов на вопросы Турченко я уловил, что к сегодняшнему вечеру в поиски втянуто около шестидесяти человек: летчики, радисты, местные жители и специальные спасательные отряды, составленные из альпинистов и туристов-перворазрядников. Кроме того, два отряда туристов, только что вышедшие из тайги и проделавшие трехсоткилометровый лыжный поход, приехали в Кожар выручать своих товарищей. Они еще не успели отдохнуть и привести себя в порядок.
Кто-то зачитал вслух прогноз погоды: с запада на Приполярный Урал надвигается снежный циклон. Если в ближайшие день-два туристы не отыщутся, авиацию из поисков придется исключить совсем. Циклоны на Приполярном Урале сопровождаются такими снегопадами, что от тяжести снега рвутся провода. По две-три недели ни один самолет не может подняться в воздух от Печоры до Салехарда.
— Метели могут начаться уже завтра, — сказал полковник. — Значит, главный упор придется перенести на спасательные отряды…
Больше всего меня удивило, что, видимо, никто из членов штаба не знал, где надо искать пропавших туристов. Все самолеты летали вдоль Главного хребта, но ведь сосновцы должны пересечь его только в одном месте, у Раупа? Непонятно…
4
Когда поезд отошел от Кожара — я выпросил у проводницы отдельное купе, Поезд прибудет к обеду, — значит, в моем распоряжении достаточно времени, чтобы прочесть дневники. Там, в горах, мы их листали по очереди, торопливо, нервно, пытаясь найти одно — ответ на мучившую всех загадку. Читать все подряд просто не было времени, а позже, в Кожаре, они были причислены к вещественным доказательствам и попали в сейф к прокурору.
Тетрадей три. Дневник групповой — его вели по очереди, дневник Нели Васениной и третий — собственно, не дневник, а записная книжка Люси Коломийцевой. Я начал с группового дневника.
«День первый, 26. I. 1962 г.
Итак, снова в поход! И снова, в третий раз!!! Ну, погодите, вы еще пожалеете об этом!!!
— Вундервундом предлагаю Броню! — объявила Люсия, и вся турбанда немедленно вздела руки.
— Даешь вундервунда!
Броня — это я. Я, естественно, был против, по Глеб меня успокоил:
— Писать дневник будут все. Твоя обязанность начать.
Я поверил. Я начал. О чем писать, когда все что-то жуют, поют и восторгаются по любому поводу?
Мы, туристы, воображаем, что мы гениальные, А мне бабушка сказала, что мы ненормальные!
Это поет наша Люсия. Даже в вагоне она ухитряется приплясывать. Меж рюкзаков и по ногам.
Накануне в общежитии она уговаривала Норкина набить на ботинки стальные подковки. „Чтоб лыжные шипы не резали кожу на подошвах“, — объяснила Люсия. Норкин отпустил одну из своих „шюточек“: „Ты, мол, цыганка, и не подкованная резво пляшешь“. Люсия фыркнула, прошлась довольно нелестно насчет Колиной физиономии (а по-моему, она неотразима, особенно для цыганок!), и союз распался. „За цыганку ты еще получишь“, — пообещала Норкину Люсия, а наши ноги были спасены от подков.
А за „цыганку“ Коля, кажется, еще не получил. Он сидит в сторонке от Люсии и вообще старается не попадать в сферу действия ее кулаков. Люсию он побаивается больше декана. Правда, декан не дерется, но приказы за плохое посещение лекций и „хвосты“ вывешивает часто. Злые языки утверждают, что декану Коля снится даже ночью. Не знаю, насколько это правда, но беседовать он с Колей любит. После каждой такой душеспасительной беседы Коля выходит из деканата, высоко подняв роскошную голову. Он идет по коридору, не замечая никого вокруг, и на его бледном челе написано гордое презрение к мирской суете. Бедные девушки! Они провожают его такими страдальческими взглядами… Увы!
