Япония. В краю маяков и храмов - Шевцова Галина Викторовна (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
От корабля до автобуса километра два по главной сельской магистрали. Мы вышагиваем и громко поем «Томбэ ла нэже». Может, жители подумают, что мы из Франции???
А автобусы на Будду еще есть. Да вот только, если доехать туда, назад уже не успеешь… В этом милом краю последний автобус уходит в семь вечера… А зачем благородным господам ездить позже? Придется отложить Будду до сентября, мы в сентябре опять сюда собираемся… Зато сегодня можно успеть съездить на большой маяк — он стоит по автобусной дороге к дому (точнее, к той станции, откуда мы уехали на последнем катере). В ожидании автобуса выходим к морю с другой стороны мыса… Точнее, это уже не море и не залив — это Тихий океан. И тоже гавань, рыбацкие баркасы, соль. Мы едим французский сыр с булкой и чувствуем себя детьми капитана Гранта. Или на худой конец — капитана Врунгеля.
А потом мы доезжаем на автобусе до маяка. И выскакиваем — до последнего транспорта полчаса, а на маяк топать 15 минут, как нам сказали. Вот он — просвечивает темноту бухты. Мы срываемся в карьер. По дороге ныряем в узкую улочку, пролетаем мимо сельского храма, очередного полуразвалившегося дома с привидениями, трех местных котов, горбатого мостика, подъемной лесенки — и вот маяк. От автобусной остановки прошло пять минут. Маяк за забором — ночью к нему не пускают. Но через забор можно перелезть… Там, под маячным обрывом, цветет куст с медовым запахом. Как наш желтый цветок медок. И бьется о камни море. Пена светится в темноте и маячном луче. Тяжелые удары тяжелой силы. Сквозь тучи проглядывает мутная остророгая луна.
На следующий день мы наконец-то выбираемся в городок Исэ. Там есть очень знаменитая синтоистская святыня — храм Исэ-дзингу. Точнее, два храма на пятикилометровом расстоянии друг от друга — Внешний и Внутренний. Архитектура этих храмовых комплексов очень отличается от всего другого в Японии — представьте себе избушки с соломенной крышей и сильно выступающими над коньком перекрещенными бревнами стропил, которые к тому же еще на концах позолоченные. Но, наверное, у этих храмов потрясающие пропорции, потому что смотрятся они захватывающе: центральное святилище, перед ним два таких же поменьше, забор с воротами, еще забор с воротами… Земля выложена серой галькой, а к строениям ведут дорожки из белой гальки. Где-нибудь рядом обязательно растет большое священное камфорное дерево-кусуноки. Посетителей пускают только до ворот первого забора. Ворота завешены полупрозрачной тканью — можешь сквозь нее созерцать невнятный отпечаток чуда и бросать монетки с благодарностью за все хорошее в жизни. Это залог того, что и дальше тебе повезет. А потом придут два монаха в белом и свернут полотнище с монетками, постелют новое, а то унесут. Инкассаторы, однако.
Каждые двадцать лет храм строят заново (старый — ломают). Считается, что по окончании работ божество переселяется в новые покои. Для этой цели возле каждого, пусть даже самого маленького, святилища есть точно такой же пустой участок, выложенный серой и белой галькой. Он ждет своего часа, как поле под паром. И дожидается. А вокруг — огромный парк. Высоченные одушевленные криптомерии — хвойные гиганты с похожими на пихтовые иголочками и мягко-вельветовой светло-рыжей корой. И хотя ветки начинаются высоко над землей, все равно криптомерии похожи на вытянутые острые треугольники. И еще — горбатые деревянные мосты над тихой плоской рекой, текущей среди галечных полей. По линии главного моста зимой встает солнце.
И святилище, посвященное детям. Такие же храмики, только маленькие, как игрушки. И вокруг навалены игрушечные деревянные воротца-тории с надписями. Мы их стали читать. Там везде написано что-то вроде: «Родила такого-то числа здоровую девочку (мальчика), большое спасибо, помогите мне вырастить ее (его) хорошим и добрым человеком…»
После Исэ Лига уехала в Осаку — ей еще в деревню к каким-то японцам надо. А мы втроем переселяемся в храмовую развалюху Футами. По дороге вместо обычного и уже ставшего привычным «Пора-пора-порадуемся на своем веку…» грустно поем: «Пусть трое нас, еще пока мы вместе… И дело есть, и это де-е-ело чести!»
На узких улочках Футами старинные деревянные домишки с прорезанными над окнами узорами в виде храмов и сосновых веток. Соломенные веночки над дверями.
Ночные пляжи широки и пустынны. Когда плывешь в черной воде, звездное небо опрокидывается над тобой немыслимой космической чашей и оранжево подмигивает дальними маяками. И от этого кажется, что ты в космосе — в центре черно-бархатного шара Вселенной. И светит путеводная Вега, неизменно уводящая от всех земных дорог.
Вдалеке на берег выползла компания ханабистов — запускателей фейерверков. Они стали в круг и по очереди пуляют в небо разнообразные ракетницы. Прекрасно — теперь самим можно не раскошеливаться на покупку ханаби! Вот, кажется, они затеяли что-то особенное. Собрались в круг и колдуют… Кажется — перестарались. От самой земли в небо вырывается ослепительный столб золотых стрел с искрами. В красных пожарных отблесках видны фигуры ханабистов, радиально драпающих от эпицентра на четвереньках и по-пластунски…
По дороге к юсхостелу я прокрадываюсь в темный ночной храм Тайкодзи. Нигде ни огонька. Старое дерево ночью пахнет сильнее, чем днем, белеют оплывшие свечи и в стеклах фонариков вспыхивают бледные отблески неизвестного происхождения. Говорят, в старых храмах охотнее всего селятся привидения… Я боязливо пробираюсь за подставку от свечек и останавливаюсь на нижних ступенях подъема к алтарю, перед толстым канатом с приветственным гонгом. До часа Быка еще далеко, но все же… Темнота наступает, сжимается и давит на плечи. Безумству храбрых поем мы песню…
Назавтра мы с Машей и Экой встаем в полпятого утра, надеваем шлепанцы, хватаем булки, фотоаппарат и штатив и выкатываемся на храмовые ступени. Проходя в предрассветных сумерках под красным облезлым Моном (храмовые ворота), мы не переставая отпускаем реплики типа: «Во придурки, ты таких видала, в полпятого встать! Точно, маньяки, и не говори, маньяки и есть!» — и отправляемся караулить восход солнца над Повенчанными скалами.
Думаете, там пустынно и одиноко? Ничего подобного, там уже крутилась толпа японцев — все ждали. Солнце вставало в тучу. Была, правда, некоторая надежда, что оно вскоре взойдет выше тучи… Однако солнце пробилось раньше. Неожиданно вылезло в самом центре клубящегося черного пятна: оранжевым неярким пятаком повисло между скалами над кисточковым канатом, мгновенно осветлив и камни, и море, и лысые головы толстых каменных жаб, и довольные физиономии японцев, которые тут же принялись громко пищать и орать от радости. Да и правда было очень здорово, как будто бы ты нырнул в миску оранжевого бесконечного света, на дне которой, в туманном морском молоке, одиноко торчат два соединенных канатом каменных клыка…
Состоялась еще одна поездка в Тоба — прогулка на кораблике с двумя статуями полуголых раскрашенных русалок на верхней палубе и висящим там же здоровенным пластиковым альбатросом. Островки, мелкие темные носатые дельфины выпрыгивают у самых бортов.
Приморский ресторан. Ракушки разные, разные. Брюхоногие и всякие двустворчатые. Оранжевая икра морских ежей очень пахнет йодом. В подвале — мороженое из черного кунжута-гома. На вид — темно-серое, в точечку, с чернильным отливом, на вкус — мечта поэта. Точнее — поэта-гастронома.
А вечером в нашей развалюхе начались паучьи страсти. Сначала мы пошли на море и купались в темной воде. Собирались тучи: огромные ветвистые молнии на горизонте раскалывали небо и ударяли в воду. А потом мы вернулись в юсхостел и затрусили по темному коридору вокруг внутреннего дворика к себе в комнату. И тут мне на морду прыгнул паук. Прыгнул, упал на пол и побежал по стене. Посветили фонариком. Паук оказался величиной с кулак, с длинными мясистыми волосатыми ногами. Маша запищала — она боится пауков. Мы с Экой погнались за ним и заперли его в пустой комнате. С тех пор этот угол (как раз около рукомойника) мы называли «угол у паука». Назавтра хозяйка паука выпустила. Прихожу, а там Маша над рукомойником зубы чистит. Флегматично так. А паук (тот самый) в рукомойнике сидит. Я говорю: Маша, так паук же! А она мне устало так и равнодушно: ну паук, а что делать, надо же как-то сосуществовать…
