Клодиус Бомбарнак (часть сб.) - Верн Жюль Габриэль (библиотека книг txt) 📗

Мы обмениваемся последним рукопожатием, и, право, мне кажется, что у этого славного малого на глаза навернулись слезы. Он погасил лампу, задвинул створку, и, уходя, я еще раз услышал из ящика «спасибо» и «до свиданья».

Я выхожу из багажного вагона, затворяю дверь и убеждаюсь, что Попов продолжает еще спать. Несколько минут я дышу свежим ночным воздухом, а затем возвращаюсь на свое место рядом с майором Нольтицем.

И прежде чем закрыть глаза, я думаю об этом эпизодическом персонаже — о молодом румыне, благодаря которому мои путевые заметки должны читателям показаться еще более интересными.

14

В 1870 году русские пытались основать в Ташкенте ярмарку, которая не уступала бы Нижегородской. Попытка не удалась, потому что была преждевременной. А двадцатью годами позже дело легко решилось благодаря Закаспийской железной дороге, соединившей Ташкент с Самаркандом.

Теперь туда стекаются толпами не только купцы со своими товарами, но и богомольцы — пилигримы. Можно себе представить, какой размах примет паломничество, когда правоверные мусульмане смогут отправляться в Мекку по железной дороге!

Пока же мы находимся в Ташкенте, и стоянка здесь продлится не более двух с половиной часов.

Я не успею осмотреть город, хотя он этого вполне заслуживает. Но, признаться, все туркестанские города выглядят на одно лицо. Сходства между ними больше, чем различия. Повидав один из них, смело можешь сказать, что видел и другой, если не вдаваться в подробности.

Мы проезжаем тучные поля, обсаженные рядами стройных тополей, виноградные плантации и прекрасные фруктовые сады. Наконец поезд останавливается у нового города.

Я не раз уже сообщал читателям, что после присоединения Средней Азии к России рядом со старыми городами выросли новые. Мы наблюдали это в Мерве и Бухаре, в Самарканде и Ташкенте.

В старом Ташкенте — те же извилистые улицы, невзрачные, глинобитные домики, довольно неприглядные базары, караван-сараи, сложенные из «самана» — высушенного на солнце необожженного кирпича, несколько мечетей и школ.

Население приблизительно такое же, как и в других туркестанских городах: узбеки, таджики, киргизы, ногайцы, евреи, незначительное число афганцев и индусов и — что совсем неудивительно — много русских, которые устроились здесь, как у себя дома.

Пожалуй, в Ташкенте евреи сосредоточились в большем количестве, чем в других городах. С тех пор, как город перешел к русской администрации, положение их значительно улучшилось; они получили гражданские права.

Осмотру города я могу посвятить только два часа и делаю это с присущим мне репортерским усердием. Пробегаю по большому базару, простому дощатому строению, где грудами навалены восточные материи, шелковые ткани, металлическая посуда и различные образцы китайского ремесла, между прочим, великолепно выполненные фарфоровые изделия.

На улицах старого Ташкента вы нередко встретите женщин. И неудивительно! К великому неудовольствию мусульман в этой стране нет больше рабынь. Женщина становится свободной даже и в своей домашней жизни.

Майор Нольтиц рассказал мне, что слышал сам от одного старого узбека: «Могуществу мужа пришел конец. Теперь нельзя побить жену без того, чтобы она не пригрозила тебе царским судом. Это же настоящее разрушение брака!»

Я не знаю, бьют ли еще здесь жен или нет, но если муж это делает, то прекрасно знает, что его могут привлечь к ответственности. Верите ли? Эти странные восточные люди не усматривают никакого прогресса в запрещении рукоприкладства! Быть может, они помнят, что земной рай находился, по преданию, неподалеку от здешних мест, между Сырдарьей и Амударьей; быть может, они не забыли, что праматерь наша Ева жила в этом первобытном саду и, без сомнения, не совершила бы первородного греха, если бы предварительно была немножко побита? Впрочем, не стоит на этом останавливаться.

Мне, правда, не довелось, подобно госпоже Уйфальви-Бурдон, услышать, как местный оркестр исполняет «Нантерских пожарных» в генерал-губернаторском саду, потому что в этот день играли «Отца победы». И хотя эти мотивы отнюдь не местные, они звучали не менее приятно для французского уха.

Мы покинули Ташкент ровно в одиннадцать часов утра. Местность, по которой проходит железная дорога, дальше становится разнообразней. Теперь это волнистая равнина, всхолмленная первыми отрогами восточной горной системы. Мы приближаемся к Памирскому плато. Тем не менее, поезд сохраняет нормальную скорость на всем стапятидесятикилометровом перегоне до Ходжента. [73]

Мысли мои опять возвращаются к храброму Кинко. Его незатейливая любовная история тронула меня до глубины души. Жених отправлен багажом… Невеста платит за доставку… Я уверен, майор Нольтиц заинтересовался бы парой голубков, один из которых заперт в клетке. Он ни за что бы не выдал этого железнодорожного «зайца»… Меня так и подмывает подробно рассказать ему о моей вылазке в багажный вагон. Но секрет ведь принадлежит не мне одному, и я не вправе его разглашать.

Итак, я держу язык на привязи, а следующей ночью, если представится возможность, попытаюсь принести чего-нибудь съестного моему ящику, или, лучше сказать, улитке. Разве Кинко в его деревянном футляре не походит на улитку в раковине, хотя бы потому, что он может ненадолго выглянуть из своего «домика»!

В Ходжент мы прибываем в три часа пополудни. Земля здесь плодородная, покрытая сочной зеленью, заботливо возделанная. Огороды, которые содержатся в большом порядке, чередуются с громадными лугами, засеянными клевером, приносящим ежегодно четыре или пять покосов. Дороги, ведущие в город, обсажены длинными рядами старых тутовых деревьев, привлекающих взор своими причудливыми стволами и прихотливо изогнутыми ветками.

И этот город разделен на две половины — старую и новую. Если в 1868 году в Ходженте насчитывалось только тридцать тысяч жителей, то теперь население увеличилось до сорока пяти — пятидесяти тысяч. Чем же объяснить такой быстрый прирост населения? Не близким ли соседством двух частей города? Или, быть может, заразительным примером плодовитой Небесной Империи? Нет, конечно. Это — естественное следствие расширения торговых связей: новые рынки притягивают к себе продавцов и покупателей.

В Ходженте мы стоим три часа. Я наношу городу беглый репортерский визит, прогуливаюсь по берегу Сырдарьи. Через эту мутную реку, омывающую подножье высоких гор, перекинут мост, под средним пролетом которого проходят довольно крупные суда.

Погода очень жаркая. Так как город, словно ширмой, защищен горами, степные ветры до него не доходят. Это один из самых душных городов в Туркестане.

Я встретил супругов Катерна, восхищенных своей экскурсией. Комик настроен весьма благодушно.

— Я никогда не забуду Ходжента, господин Клодиус, — заявляет он.

— Почему?

— Видите вы эти персики? — отвечает он, показывая мне увесистый пакет с фруктами.

— Они превосходны…

— И совсем не дороги! Четыре копейки за килограмм, иначе говоря, двенадцать сантимов!

— Это потому, — отвечаю я, — что персиками тут хоть пруд пруди. Персик — азиатское яблоко, и первая его вкусила, некая… мадам Адам. [74]

— В таком случае, я ее охотно прощаю! — восклицает госпожа Катерна, впиваясь зубами в сочный плод.

От Ташкента рельсовый путь круто спускается к югу, по направлению к Ходженту, а оттуда поворачивает к востоку на Коканд. На станции Ташкент он ближе всего подходит к Великой Сибирской магистрали. Сейчас уже прокладывается новая ветка, которая вскоре соединит Ташкент с Семипалатинском, и таким образом железные дороги Средней Азии примкнут к дорогам Северной Азии, образуя единую сеть. [75]

За Кокандом мы повернем прямо на восток, и, миновав Маргелан и Ош, помчимся вдоль ущелий Памирского плато, чтобы выйти на туркестано-китайскую границу.