В Хангай за огненным камнем - Липовский Юрий Олегович (чтение книг TXT) 📗
— Похожи на конгломераты, встречавшиеся нам у Тариата, — промолвил Тумур, отбивая молотком образец.
Да, это были конгломераты нижнего девона, выделенные в 1966 г. В. И. Гольденбергом в тариатскую свиту по месту их нахождения. Эти породы — следы девонского моря, которое разливалось в Хангае 300 млн. лет тому назад. Оно размывало и разрушало берег с древнейшими породами, обломки которых отлагались вблизи береговой линии и цементировались песком и глиной. А потом, спустя миллионы лет, море отступило, и Хангай снова стал сушей. Мощные горообразовательные процессы смяли горизонтально залегавшие осадки в крутые складки, превратив их в плотные грубообломочные породы — конгломераты. В них запечатлелся состав пород, слагавших берега девонского моря. Здесь можно было найти древние плагиограниты и липариты, серо-зеленые туфы и сургучные яшмы.
Разговаривая друг с другом, мы незаметно проследили весь разрез толщи девона. В верхних частях разреза на вершине пологого увала нам встретились горизонты полимиктовых песчаников и алевролитов, переслаивающихся с темно-серыми глинистыми сланцами. В последних Тумуру посчастливилось обнаружить ископаемую фауну головоногих моллюсков-брахиопод, что представляло интерес для точного определения возраста этих отложений. И все же проделанный геологический маршрут не принес нам удовлетворения. По всему левобережью реки прослеживалась довольно однообразная по составу и спокойная в тектоническом [44] отношении толща девона.
Вернувшись на стоянку, мы застали там наших товарищей, только что закончивших шлихование. Они лежали ничком поверх спальных мешков, брошенных на каменистую отмель возле машины.
— Юч бахгуй (Ничего нет), — печально произнес Намсарай, завидев нас. — Во всех пробах пусто. Взгляните-ка еще сами, — махнул он рукой на выложенные в ряд брезентовые мешочки со шлихами, аккуратно подписанные карандашом.
Я просмотрел их под лупой и положил снова в мешочки. Теперь эти шлихи будут исследоваться под микроскопом в минералогической лаборатории. Может, в них и окажутся знаки пиропа, хризолита и других полезных компонентов, которые не всегда можно увидеть простым глазом и даже под лупой.
Обменявшись своими впечатлениями, мы вспомнили, что с утра еще ничего не ели. Пора было подумать об ужине. У геологов-полевиков бывают только завтрак и ужин. От обеда им приходится отвыкать и довольствоваться бутербродом, а то и сухарем, запивая его водой из ручья. За долгий день, проведенный в постоянном движении на свежем горном воздухе, геологи нагоняют зверский аппетит. А освежившись после маршрута в реке и отдав ей свою усталость, они особенно жаждут ужина. Не беда, что кругом ни единого кустика и нечем разжечь костер! Истинный полевик не растеряется и из любой ситуации найдет выход! И Дашвандан нашел его! Порывшись в своей машине, он извлек старую паяльную лампу, разжег ее, и через несколько минут чайник уже кипел. И пока мы пили крепко заваренный зеленый чай, Дашвандан умудрился приготовить еще и гурильте-хол — суп из тонко нарезанной вяленой баранины и солоноватой лапши. Я давно привык к этому излюбленному монгольскому блюду, но трудно привыкнуть есть без хлеба, так же как и пить соленый чай. После ужина устраиваемся на ночлег на речной террасе и, нырнув в свои спальные мешки, почти сразу же засыпаем.
Как много вдохновенных поэтических строк посвящено сну, сколько поэтов воспели его безмятежный покой и приятные сновидения! Еще А. С. Пушкин в одном из своих стихотворений писал:
И действительно, сон, особенно в поле, ощущаешь как великий дар, снимающий все напряжения минувшего дня и рождающий новые силы и бодрость. В крепком сне сновидения довольно редки, по в ту ночь на Чулутыне они не оставляли меня: снились какие-то фантастические скалы, лотки, выложенные в ряд вдоль реки, и, наконец, дед Черкашин, облаченный в длинный монгольский халат — дэл. Беззвучно смеясь, он вертел перед моим носом камешки величиной с грецкий орех, которые вынимал из своего лотка. Должно быть это были пиропы, но рассмотреть их я уже не успел, так как неожиданно проснулся. Кто-то молча, но достаточно энергично тормошил меня, явно призывая к пробуждению. «Неужели опять потоп?!» — пронеслось в голове. Высунув мгновенно из мешка голову, я увидел возбужденное, будто на охоте, лицо Дашвандана. Прижав палец к губам в знак молчания, он кивнул в сторону реки и устремил туда свой взгляд. Присмотревшись, я разглядел в серой предрассветной пелене силуэты каких-то животных. Вот они подошли ближе, и я смог разглядеть их горделивую осанку и громадные, закрученные кренделем рога. Где я уже видел эти прекрасные рога? Ну, конечно же, на горных перевалах, где они украшали верхушки священных обо. Так, значит, это архары! Спасибо тебе, Дашвандан, что доставил мне радость самому увидеть этих экзотических животных в естественной, первозданной обстановке, а не в зоопарке.
Затаив дыхание, мы следили за архарами, которые преспокойно спустились к реке и жадно пили воду. Внезапно какой-то звук заставил животных резко встрепенуться и прекратить свое занятие. Махнув нам на прощанье своими великолепными рогами, они стремглав бросились за своим вожаком и вскоре исчезли в ближайшем распадке.
«Не спеши, когда цель наметил!»
Опробование среднего течения Чулутын-гола в последующие два дня не принесло желаемых результатов. Такая же неудача постигла нас и при шлиховании мелких боковых притоков реки. Теперь все внимание следовало сосредоточить на самом крупном ее притоке, обозначенном на карте как Шаварын-гол (Глинистая река). Этот приток брал свое начало в районе урочища Шаварын-царам, расположенного в 20 км к западу от реки Чулут.
С геологической точки зрения, долина Шаварын-гола была интересна тем, что именно здесь проглядывался по аэроснимкам крупный разлом субширотного направления. А если это так, то с ним могли быть связаны излияния базальтов и объекты наших поисков — вулканические жерла.
Итак, следовало настойчиво продолжать поиски и быстрее определиться с перспективами района Чулутын-гола. От наших результатов, от того как скоро мы най-дом перспективную на пироп площадь, зависело дальнейшее направление работ нашей партии. Время нас поджимало, и я невольно поторапливал своих товарищей, которые, однако, не разделяли моих волнений. На мои призывы убыстрить наш рабочий ритм Тумур философски заметил: «У нас в пароде говорят: не спеши, если ты ничего еще не успел сделать. Тем более, не спеши, если удалось сделать что-то стоящее. Совсем не спеши, когда цель еще только наметил».
— Разве спешить так плохо, Тумур?
— Поспешность часто переходит в суетливость, а это уже, по старомонгольским представлениям, один из пороков. Вы видели, конечно, наши ритуальные маски во дворце-музее Богдо-гегена. [45] Страшные такие изображения домашних духов с оскаленными клыками, увенчанные пятью черепами. Они призваны изгонять из жилищ злых духов — носителей пяти пороков (по числу черепов на масках). Эти пороки — трусость, жадность, зазнайство и суетливость. Есть и еще одна человеческая слабость, — усмехнулся в усы Тумур, — это чрезмерная увлеченность женщинами. Забыл, как это называется по-русски. Так что не волнуйся и не спеши — дней в году много, — смеясь, Тумур закончил свою речь старой монгольской поговоркой.
Золотое все же это правило — не спешить, рожденное в бескрайних просторах Азии и испытанное временем. Только здесь, кажется, начинаешь постигать весь его глубокий смысл.
Когда наблюдаешь со стороны за работой монголов — моют ли они шлихи или копают канавы, то вначале воспринимаешь их рабочий ритм как замедленную киносъемку. Поражает неторопливость движений, которые кажутся вначале вялыми, даже ленивыми. Потом уже убеждаешься, что работа выполняется четко и основательно, с экономным расходованием сил, без траты времени на разговоры и привычные нам перекуры. А когда монгол садится на своего легкого степного скакуна, он преображается. Куда деваются прежняя флегматичность и медлительность! В нем вскипает горячая кровь предков-кочевников, предков-воинов, и он самозабвенно отдается безудержной и быстрой, как ураган, гонке. Та же жадная потребность к стремительному движению охватывает монгола, когда он садится за руль «железного коня» или штурвал огромной, как гаруди, [46] «железной птицы», ибо в душе он всегда остается всадником.
