Золотая Колыма - Волков Герман Григорьевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Каждый плот с грузом весил не менее тонны. Подсовывали эти стяги под торцы и, по щиколотку увязая в мелкой гальке, разворачивали тяжело груженные махины туда, сюда, обратно, пока не сталкивали. Когда садились на мель рядом два плота, то налегали на них всем гамузом, вшестером. А если один ушел, другой засел, то тут вся тонна приходилась на троих.
Так и стягивали с мелей, волоком перетаскивали через перекаты. Толщиной в доброе бревнышко, стяжки ломались, будто спички. Чаще всего у Юрия Александровича — не соизмерял свою силушку. От этих стяжков в ногах долго не унималась дрожь, ломило все тело, а на плечах загорелись рубином ссадины.
А позже Билибин вспомнит: «Через три дня у всех у нас на плечах образовались кровавые эполеты».
Камни стесывали бревна как топором, перетирали тальниковые кольца. Хорошо, что их много нарезали про запас, на ходу меняли, а то плоты развалились бы.
Перекатам и мелям, казалось, не будет конца. Опасались бешеных порогов, а тут трясогузкам по колено. Погуливают по камешкам, едва прикрытым водой, и кокетливо помахивают хвостиками. О порогах стали мечтать — поскорее бы до них добраться. И есть ли они?..
После впадения Хеты воды в Малтане заметно прибавилось. Перекатов стало меньше, пошли глубокие плесы. Плыть стало веселее.
После еще одного притока, речки Асан, вынесло на такое длинное плесо, что заскучали. Плыли по нему часа полтора, не шевеля веслами. И тишь такая, что слышно, как вода журчит под плотом, убаюкивает.
Только главному лоцману не спалось. Это плесо ему не нравилось. Напряженно вглядывался, вслушивался, даже про трубку свою забыл — она не дымила. И вдруг как гаркнет:
— Бей право!
От его зыка Миша, прикорнувший у кормового весла, чуть с плота не свалился. Все вскочили, затабанили веслами и шестами. Плоты вырвались из быстрины, заскрипели по прибрежной гальке и врезались в перемычку протоки. Команду исполнили вмиг, но потом стали пересматриваться — зачем свернули? Чтоб опять стяжками ворочать?
Лоцман молча раскурил трубку, молча обошел и осмотрел плоты— надежно ли сидят? — и, никому ничего не объясняя, пошагал туда, где за небольшим островком, за сквозными красноталами ртутью сверкала река. Демка весело потрусил за хозяином. И все, немного постояв, двинулись за Демкой.
Прошли несколько шагов и увидели такое, что Миша Лунеко, бывавший на Енисее, на Амуре, впервые ощутил, как поднимаются на голове волосы дыбом. Да и не он один.
Вода падала с двухметровой высоты и с грохотом разбивалась о камни. Несколько самых крупных торчали над водой, а сколько под водой — не счесть. Вокруг круговерть — будто в кипящем котле.
Если бы не главный лоцман, то троим: самому Степану Степановичу, Сергею Раковскому и Михаилу Лунеко — была бы верная смерть. Не только костей... от «Разведчика» и щепок не осталось бы.
Все стояли на обрывистом краю порога и, не веря, что остались живы, долго не могли вымолвить ни слова.
Наконец Юрий Александрович раздумчиво протянул:
— Н-да... «Так вот где таилась погибель моя». А ведь ни Макар Захарович, ни Кылланах об этом пороге на Малтане ничего не говорили...
Билибин не досказал, что подумал, но все поняли его и подумали так же: если на этом, не упомянутом якутами пороге плоты могли разбиться, то что же ждет их на самой Бохапче...
— Ну, что ж, догоры, надо быть осторожнее. Как говорят тунгусы, глаза есть, однако, видеть надо.
Вернулись к плотам, осмотрели протоку. Она была невелика, но в трех местах совершенно сухая. И весь день, до глубокой ночи, разгребали деревянными лопатами и голыми руками галечные наносы, собирали воду, проталкивали плоты все теми же стягами и плечами с еще не зажившими кровавыми рубцами.
Так проложили канал и обошли порог. Порог назвали Неожиданным, протоку — Обводным каналом.
— Есть такой в Ленинграде,— пояснил Юрий Александрович.
При свете костра в конце рабочего дня он, как всегда, делал записи в полевой книжке, наносил пройденный маршрут на глазомерную карту. И в эту ночь натруженными, чуть дрожащими от работы пальцами — а они были у него крепкие, сильные — держал красный граненый карандаш.
Перечеркнул двумя жирными штрихами реку и сбоку написал: «Порог Неожиданный. Проходить левой протокой, осмотреть». И начал вслух рассуждать:
— А ведь этого порога ни Макар, ни Кылланах не видели, потому о нем и не говорили. Лет десять назад его, вероятно, не было. А протока, по которой мы пробились, служила основным руслом. Так, Степан Степаныч?
— Бывает,— согласился тот.— На дурных речках всякое бывает.
— Конечно, эти камешки специально для нас выросли,— усмехнулся Алехин.
Билибин его вроде и не слышал, продолжал вслух мечтать:
— Вот найдем мы золото... И пойдут по Малтану, по Бохапче не только плоты...
Малтан пахали пять дней. Точнее, три дня пахали, два плыли. После Неожиданного встретилось еще одно опасное место, но миновали его благополучно.
На шестые сутки вынесло плоты в Бохапчу. Река — широкая, полноводная, быстрая. Плыть по ней одно удовольствие. Правда, недалеко от устья Малтана пришлось потабанить с километр, но камней было немного. На карте так и написали: «Порог Широкий. Длина 1 клм, плыть без осмотра».
А дальше опять одно плесо сменялось другим. Вода, как простыня, выутюженная доброй хозяйкой, без единой складочки. И течение приличное. Не хотелось приставать к берегу даже на ночлег. Шли по восемнадцать часов, от зорьки до зорьки. Наверстывали время, упущенное на непредвиденные задержки.
Вечерело. Смеркалось уже. Звезды высыпали. В начале сентября звезды на Колыме еще как августовские — крупные, яркие и такие низкие, что, кажется, рукой достанешь. В гладкой, тугой, как ртуть, воде они отражались, словно в зеркале. Плыли будто по Млечному Пути, держа курс на Полярную звезду. Красиво плыли!
Последнее плесо оказалось очень длинным, течение замедлялось. А уже всем было известно, что такое затишье — обязательно перед порогом или сильным перекатом. И все были настороже, чутко вслушивались, не шумит ли впереди... Но слышно было лишь, как журчит, тонко позванивая, водица под плотами.
Капитаны перекликались: .
— Пристаем, Юрий Александрович? — спрашивал Раковский с «Разведчика».
— Потянем еще! — отвечал Билибин со своего «Даешь золото!»
И тянули.
А тихо было так, что когда кто-то шепнул: «Медведя», то все — на «Разведчике» и на втором плоту — вытянули шеи, словно гуси, и вперились в темноту.
В темноте у поворота на песчаной косе, под густой навесью тальника, что-то копошилось: одна фигура большая, другая маленькая. Очень похожи на медведицу с медвежонком.
Сам Степан Степанович — за двустволку, заряженную жаканами. Сергей Раковский — за пятизарядный винчестер. И Миша Лунеко — за свое оружие, которое у него то стреляло, то чихало. Все нацелились, забыв про весла.
На втором плоту увидели, что на первом изготовились к стрельбе, и тоже: матрос Чистяков — за берданку, лоцман Алехин, заядлый охотник,— за двустволку и даже капитан Билибин, хотя охотником никогда не был,— за новенький, купленный на Семеновском базаре, «Саведж», небольшую американскую винтовку, из которой он еще ни разу не стрелял. Охотничий азарт захватил всех.
Один лишь Демка, охотничий пес, спал, свернувшись калачиком, и не новел носом. Плыл он в этот день на плоту «Даешь золото!». Его Юрий Александрович любил и всегда чем-нибудь вкусным приваживал, вызывая некоторую ревность Степана Степановича...
Итак, все, кроме Демки, нацелились и вроде бы команду ждали, чтоб пальнуть залпом... А на берегу в это время большая фигура, видимо, услышав что-то с реки, приподнялась и начала поворачиваться. И Степан Степанович, и Алехин, и Чистяков, и Раковский, и Билибин, и Лунеко, как они после признавались, уже готовы были в этот момент нажать на курки, и чуть было не грянул залп из шести стволов...
И грянул бы, если б не Сергей Раковский!
Он в этот миг увидел: над большой фигурой вдруг вспыхнула и погасла искорка — и истошно закричал:
