Путешествия никогда не кончаются - Дэвидсон Робин (читать книги регистрация .txt) 📗

Все это, конечно, фантазии. Но мне было непереносимо горестно. В воздухе нависла угроза, хотя никто не подавал виду, каждый вел себя как обычно, как обычно шутил и играл свою роль, только, может быть, не так уверенно, не так убедительно.

Саллей предложил довезти моих верблюдов на грузовике до самого Глен-Хелена, необычайно красивого ущелья — узкого провала в красном песчанике — в семидесяти милях к западу от Алиса. Это избавляло меня от необходимости вести верблюдов по асфальтовой мостовой, где на них глазели бы туристы и снедаемые любопытством горожане. Я договорилась с Саллеем, что в последний день пребывания в Алисе встречусь с ним на рассвете у стоянки грузовиков. Мы с отцом встали в три часа утра и повели верблюдов на стоянку. Было еще темно, мы почти не разговаривали, просто радовались луне, ночным шорохам и друг другу.

Прошло, наверное, минут тридцать, и вдруг отец сказал:

— Знаешь, Роб, в прошлую ночь мне приснился странный сон про тебя и про меня.

Никогда прежде отец не подпускал меня к себе так близко. Я понимала, что этот разговор дается ему с трудом. Мы шли рядом, я обняла его.

— Что же тебе приснилось?

— Будто мы плывем в прекрасной лодке по чудесному ярко-голубому морю, и нам очень хорошо, и куда-то нам надо доплыть. Не знаю, где все это происходило, но было очень красиво. И вдруг мы оказались на топком берегу, вернее, поплыли по жидкой грязи, и ты очень испугалась. А я сказал тебе: «Не бойся, родная, раз мы смогли проплыть по воде, сумеем и по грязи».

Вряд ли мы с отцом истолковали этот сон одинаково. Но это неважно, важно, что отец мне его рассказал. Оставшуюся часть пути мы почти не разговаривали.

Вечер в Глен-Хелене прошел спокойно. Саллей напек тонких пресных лепешек, Айрис всех смешила, мы с отцом гуляли, дети катались на машине, Марг и Лори — моя сестра и ее муж — предавались сожалениям, что редко видят такие дикие места, Рик фотографировал. К своему великому изумлению, я заснула, как только забралась в мешок.

А утром нас всех точно подменили. Мы проснулись с вымученными, натянутыми улыбками, довольно быстро смытыми слезами; сначала мы прятали слезы, потом перестали. Саллей взялся навьючить верблюдов, и я не могла поверить, что у меня в самом деле столько груза, а уж представить себе, что он удержится на спинах верблюдов, и подавно. Смек, да и только. От страха и тревоги глаза вылезали из орбит, желудок выворачивался наизнанку. Всех провожавших, естественно, терзала мысль, что они, может быть, никогда больше не увидят меня в живых, а меня терзала мысль, что в первый же день я радирую из ущелья Редбенк: «Прошла семнадцать миль, развалилась на части, сожалею, пожалуйста, подберите».

Сначала заплакала в голос Жозефина, за ней Эндри, за ним Марг, за ней отец, потом все мы бросились обнимать друг друга, потом посыпались пожелания доброго пути, потом Саллей крикнул: «Смотри не забудь, что я говорил про диких верблюдов!», потом кто-то похлопал меня по спине, потом Марг заглянула мне в глаза: «Ты знаешь, что я люблю тебя, знаешь?», потом Айрис замахала рукой, и вслед за ней все остальные замахали руками, потом все закричали: «До свиданья, дорогая, до свиданья, Роб», потом я ухватилась за носовой повод трясущимися потными руками и зашагала вверх по холму.

«Я иду, иду вверх, иду все выше и выше, пусть трепещут небеса, не страшна мне их краса».

Не помню, что еще я твердила, но эти слова вертелись у меня в голове с навязчивостью рекламной песенки или мелодии «Аббы» [19]. Я искренне в них верила. Мое тело, казалось, было соткано из чудесных сверкающих невесомых вибрирующих нитей, а в груди стучал мощный двигатель, и в любую минуту он мог взорваться и выпустить на волю тысячи поющих птиц.

Все вокруг меня сверкало и искрилось. Свет, упругий воздух, необъятное пространство и солнце. Я шла, и меня омывало это сияние. Я отдалась ему на милость: пусть вознесет, пусть сокрушит — пан или пропал. Огромная тяжесть свалилась у меня с плеч. Я готова была танцевать, вызывать духов. Горы влекли и притягивали к себе, ветер бушевал в глубоких ущельях. Я следила за орлами, парившими под облаками на краю горизонта. Мне хотелось лететь в беспредельной голубизне утра. Я будто впервые увидела мир вокруг себя: он сиял и блестел, озаренный светом и радостью, словно вдруг рассеялся туман или с моих глаз упала пелена, и мне захотелось крикнуть этому миру: «Я люблю тебя! Я люблю тебя, небо, птица, ветер, пропасть, пространство, солнце, пустыня, пустыня, пустыня!».

Вжик.

— Привет, как дела? Я сделал несколько великолепных снимков, когда ты прощалась.

Рик сидел в машине с поднятыми стеклами и, поджидая, пока я покажусь из-за поворота, слушал Джексона Брауна.

А я почти успела забыть. Камнем рухнула я на землю. Мои возвышенные чувства мгновенно улетучились, уступив место мелким практическим заботам. Я оглядела верблюдов. У Дуки сумки и мешки разъехались вкривь и вкось. Зелейка изо всех сил тянула носовой повод, так как хотела посмотреть, где Голиаф, а Голиаф стащил седло с Баба, так как рвал веревку, пытаясь приблизиться к Зелейке.

Рик сделал сотни снимков. Сначала при виде нацеленного на меня объектива я терялась и чувствовала себя неуютно. Какой-то суетный, едва слышный голос твердил мне: «Не изображай обворожительную красавицу, когда улыбаешься» или: «Помни про двойной подбородок», но этот голос скоро умолк, просто потому, что немыслимо все время следить за собой, когда тебя снимают, снимают и снимают. Фотоаппарат Рика казался вездесущим. Я старалась забыть о нем. Часто мне это удавалось. Рик никогда не просил меня позировать, никогда не мешал мне заниматься своим делом, но он был рядом, и его камера выхватывала и переносила на пленку какие-то мгновенья моей жизни, придавая им тем самым ложную значительность, отчего я двигалась как автомат, как заводная кукла, будто мне хотелось делать одно, а я почему-то делала другое. Щелк, внимание! Щелк, готово! О фотоаппаратах и Джексоне Брауне я могу сказать только одно: в пустыне им не место. В эти первые дни я постоянно замечала, что Рик вызывает у меня двойственное чувство. Иногда я видела в нем паразита-кровососа, ослепившего меня хорошими манерами и завлекшего в свои сети с помощью грубого подкупа. А иногда — приветливого, доброго человека, искренне стремившегося мне помочь, искренне взволнованного предстоящим приключением, заинтересованного в хорошем качестве своей работы, человека, которому вовсе не безразличны ни я, ни мое дело.

День становился все жарче, сумки и мешки едва держались на спине у Дуки, волей-неволей мне пришлось остановиться и наново укрепить весь груз. У меня разболелась шея, потому что я без конца оглядывалась на идущих позади верблюдов. Ликование больше не приподнимало меня над землей, теперь я могла рассчитывать только на свои физические силы. Вознесет или сокрушит — пан или пропал. Я была так невежественна. Какая нелепость вообразить, что я пройду две тысячи миль до океана и останусь жива и здорова. Благоприятное время года или неблагоприятное, пустыня- не место для дилетантов. Я гнала эти мысли, я говорила себе, что огромное пространство, лежавшее передо мной, делится на шаги и дни: первый шаг, второй, один день, другой, и если сначала не случилось ничего страшного, почему что-то ужасное должно случиться потом? Дурочка.

Я договорилась с Дженни, Толи и несколькими друзьями из города, что они нагонят меня в ущелье Редбенк. Мы хотели устроить прощальную встречу, так как дальше мне предстояло пройти в одиночестве семьдесят миль до поселения аборигенов в Арейонге.

К тому времени, когда я добралась до условленного места, меня шатало от усталости. Одно дело беззаботно пройти семнадцать миль, другое — отшагать те же семнадцать миль в таком напряжении, что тело наливается свинцом.

Вечер и весь следующий день я провела в поразительно красивом месте. Мы разбили лагерь на серебристом песке у входа в ущелье, от края до края заполненного водой. Рик погрузил на надувной плот — вот когда он пригодился! — все свое фотоснаряжение и поплыл по ущелью длиной в милю, остальные поплыли за ним в черной прозрачной ледяной воде. Местами ущелье сужалось до двух-трех футов, то тут, то там красные и черные скалы поднимались прямо из воды больше чем на сто футов в высоту. Иногда ущелье расширялось, и вода плескалась в сумрачной пещере или в глубокой расселине, а солнце метало пики желтых лучей в зеленую прозрачную глубину. Только Рику удалось проплыть милю и добраться до залитых солнцем скал на другом конце ущелья. Мы сдались на полпути, набрали плавника и на одном из пляжиков, прилепившихся к залитой водой пещере, развели костер, чтобы Рик мог погреться на обратном пути. В тот же вечер он уехал назад, в Алис: ему нужно было успеть на самолет, чтобы попасть к месту своего очередного назначения где-то на просторах нашего необъятного мира. Мы условились встретиться через три недели в Эерс-Роке, так как «Джиогрэфик» хотел иметь как можно больше фотографий этого достопримечательного района Австралии [20]. Я заранее огорчалась, что мне придется так скоро встретиться с Риком.