Из Парижа в Бразилию по суше - Буссенар Луи Анри (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗

— Полковник, вот место, где погиб коренник. Однако полыньи я не вижу.

— Но десять минут назад она была именно здесь. Представляете себе, с какой быстротой нарастает лед!..

— Все-таки это странно.

— И однако же, со всех точек зрения вполне отвечает законам физики. Вы, наверное, обратили внимание на то, что вода, несущая льдины, еще не замерзла, хотя температура ее ниже точки замерзания. И вы видели также, что появление в этих студеных водах постороннего тела сразу сковывает воду, превращая ее в лед.

— Действительно, это так.

— Внезапное падение лошади в полынью вызвало аналогичный феномен, и образовался толстый слой льда, по которому мы можем двигаться безо всякой опаски.

— На санях?

— Да, на санях… Так займем же свои места. И ничего не бойтесь: я знаю, как надо вести себя в подобной обстановке.

Кучер сделал все, как было велено, ибо понимал, что только в этом их спасение. Лошади рванули вперед. Лед угрожающе затрещал, но выдержал. И десять минут спустя путешественники добрались до берега. А еще через четыре часа въехали в Иркутск: Жюльен — радуясь, что видел Байкал, Жак — довольный, что обошлось без парома, полковник — очарованный своими спутниками.

Друзья решили провести в столице Восточной Сибири ровно столько времени, сколько потребуется для серьезной подготовки к путешествию за Полярный круг.

Генерал-губернатор, которому сообщили телеграфом обо всех злоключениях иностранцев, принял путешественников по-царски, желая всею душой, чтобы они как можно быстрее позабыли о неприятностях, приключившихся с ними в селе Ишимском.

Генерал-губернатор, представитель царской власти в Восточной Сибири, подотчетный только императору, распоряжался буквально всем и, взяв хлопоты по снаряжению экспедиции на себя, экипировал французов куда лучше, чем они сделали это сами, покидая Петербург.

У друзей было достаточно времени, чтобы побродить по городу, знакомясь с его особенностями.

Автор этого романа, имея перед глазами записную книжку Жака, не может отказать себе в удовольствии привести отдельные цитаты из иркутских заметок, с тем чтобы показать читателю, какое впечатление произвел город на нашего путешественника. Итак, предоставим слово ему самому и тем самым возложим всю ответственность за приведенные ниже суждения на него одного:

«Девятое декабря. Иркутск. Расположен на 52°18' северной широты и 102°03' восточной долготы, при впадении в Ангару рек Иркут и Ушаковка. Около тридцати пяти тысяч жителей. Совсем немного для столицы края, который по своей территории превосходит Францию в десять раз. Жители Иркутска, или, как они сами называют себя, иркутяне, меня утомляют. Их гостеприимство навязчиво, нескромно, неприятно. Наши приключения стали в городе притчей во языцех, и мы не знаем, куда спрятаться от любопытствующих. К нашему несчастью, люди, образующие так называемое «общество», превосходно владеют французским, лишая тем самым возможности уклониться от разговора под предлогом незнания русского языка.

Характер сих записок определяется, конечно, и состоянием моего ума, а посему, чтобы не очень ворчать, постараюсь быть лаконичным, как справочник Жоана [94] — книга, вполне пригодная для того, чтобы совершать путешествия, не покидая родимых стен.

Здесь еще чаще, чем в Красноярске, сталкиваешься с примером слепого следования парижским модам. Роскошные отели, броская, свидетельствующая скорее о дурном вкусе мебель, дилижансы, лакеи, костюмы, галуны, магазины — во всем хотят подражать столице Франции. Явный перебор!

Больше всего меня раздражает, что эти мультимиллионеры, имеющие по нескольку домов, выращивающие в своих теплицах экзотические растения, транспортировка коих из экваториальной зоны стоила бешеных денег, платящие за шампанское по тридцать пять франков за бутылку, набивающие себе брюхо трюфелями и прочими изысканными яствами, приобретаемыми по фантастическим ценам, и живущие в комфорте, о котором можно только мечтать, беспрерывно ноют: «Мы, несчастные дикари, не обученные хорошим манерам, не способные воспринимать западную культуру, мы… которые… мы, которых…» Вся эта наигранная скромность рассчитана на то, чтобы избежать какой бы то ни было критики в свой адрес, а часто и в расчете на комплименты, которые искренний человек не сможет расточать в адрес подобных персон. Меня так и подмывает сказать им: «Да, все это правда, я согласен с вашими оценками, и не будем больше об этом говорить».

Но самые большие зануды — золотопромышленники. И я радуюсь, когда мне удается побродить в одиночестве или вместе с Жюльеном и насладиться местным колоритом без наших, так сказать, цивилизованных хозяев. Очень приятно встречаться с бурятами, китайцами, самоедами, тунгусами [95], маньчжурами, монголами, разодетыми в национальные костюмы, причудливо меняющиеся в зависимости от места проживания. Чтобы увидеть всех этих людей, достаточно отправиться на базар, где привезенные из Европы товары соседствуют в самых фантастических сочетаниях с продукцией Азии. Купцы-китайцы, курносые, густо намазанные жиром, в отделанных атласом сапожках, завернутые в несколько слоев голубого шелка, сидят на корточках возле ящиков с чаем и кивают головой, словно фарфоровые болванчики. Персы в островерхих шапочках, с орлиным профилем лица, то складывают, то раскладывают ткани, привезенные из города Исфахан [96]. Киргизы продают бурдюки с кумысом и нередко при сделке плутуют. Евреи — нос крючком и жадные руки — в мехах, потертых, словно спина осла, расхваливают гнусавыми голосами кавказские кинжалы, бухарские ковры, украшения из Самарканда, шкурки сибирских белок и голубого песца, часы из швейцарского города Ла-Шо-де-Фон, консервированную гусиную печень, изящные лорнеты и бутылки в серебряных футлярах — когда с вином, а когда и с березовым соком. От этого многоголосья шумит в ушах, но зато есть на что посмотреть.

Меня совершенно не заинтересовала гимназия, которую местные жители непременно показывают приезжим, и тем более тюрьма… Вполне понятно почему. В музее мое внимание привлекла только коллекция минералов. Здесь я увидел, в частности, огромные изумруды и очень крупную бирюзу, не говоря уже о ляпис-лазури и о малахите, которые без преувеличения громоздятся горами.

Ну что еще?

В общем, это все, что я успел увидеть за сорок восемь часов, — в целом, не так мало.

Завтра вечером отбываем в Якутск, в славное путешествие протяженностью в пятьсот — шестьсот лье. Итак, я прощаюсь с этими зажиточными домами, где вас потчуют диковинными блюдами, считающимися тем вкуснее, чем больше за них заплачено. Прощаюсь с чаем, которым мы нещадно промываем тут свой желудок. Прощаюсь с навязчивой, напомаженной, изнурительной любезностью.

Один господин, некто Федор Ловатин, предложил себя в качестве нашего спутника. Родом он из европейской части России. Похоже, хорошо знает места, куда мы едем. Его помощь будет нам полезна. Он торгует мехами и направляется на ярмарку в Нижнеколымск, в страну чукчей, собираясь закупить там или, скорее, выменять товары. А оттуда уже рукой подать до Берингова пролива, где завершается первый этап нашего путешествия в Бразилию. Но не будем торопиться, оставим в покое жаркие страны: пока мы еще в краю морозов. Нельзя забывать, что, устремляясь к экватору, мы должны сперва попасть в Заполярье.

Завтра мы расстанемся с генерал-губернатором и полковником Пржевальским. Память о них, и особенно о последнем, навсегда сохранится в моем сердце.

Генерал-губернатор очень обходителен. Я глубоко ценю его участие в нашей судьбе. Он обещал сделать все от него зависящее на всех уровнях, чтобы облегчить судьбу уважаемого полковника Михайлова. У него большая власть, и настроен он благосклонно по отношению к нашему достойному другу, за чью дальнейшую судьбу я теперь почти что спокоен».