По городам и весям (Книга очерков) - Ярославская-Маркон Евгения Исааковна (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Только чаще слышится ни к селу ни к городу «сибирское» слово: «однако»… И слышно, как собеседник ваш, причмокивая, переворачивает во рту «серку»… А в остальном просто — Россия… Все равно — Европейская или Азиатская…
Квартирная хозяйка моя — полная «дама» с лицом, символизирующим исключительную, редко встречающуюся, химически-чистую глупость… Извозчик, еще когда вез меня сюда, говорил мне о ней:
— Останетесь довольны, гражданочка!.. Самая опрятная хозяйка по всему Златоусту!.. Живет по-господски и везде чистота…
У меня, признаться, тогда сердце екнуло: не люблю слишком аккуратных женщин. Мне всегда казалось, что постоянно моя, подметая, выскабливая жилье, они вместе с тем сметают, смывают, соскабливают что-то единственно ценное, нутряное со всего своего быта и с души своей… И, быть может, недаром некоторые святые давали обет не только смирения и бедности, но и внешней неряшливости и неопрятности…
Златоустская моя хозяйка оказалась и впрямь незауряд-аккуратной…
Простая, малограмотная, пригородная мещанка, вышла она года два тому назад вторым браком за советского правозаступника (по-старинному — адвоката) и когда увидела впервые мебель и всю прочую «господскую» обстановку своего мужа, — только руками развела и ахнула; да так и осталась на всю последующую жизнь потрясенная великолепием прежде мужниной, а теперь уж и ее собственной также обстановки…
В комнатах жить она не решилась и даже не всякого гостя там принимала, а переселилась вместе с девчушками (от первого брака) на кухню. А так как кухня ее таким образом стала жилой комнатой, а в комнате хозяйка непомерную чистоту любила, то и перестала в кухне стряпать…
— Чтобы дух был легкий… А также и копоть от печи может на стены сесть…
И готовила она круглый год, в мороз и в дождь, и в грозу, — на керосинке, посреди двора… А чтобы кухонные полки невзначай грязной посудой не замарать, посуду дома не мыла, а посылала девчушек мыть ее на речку.
Муж хозяйки большей частью был в разъездах и командировках, а когда приезжал он, она с робким трепетом ложилась вместе с ним на большую, всю облепленную подушками, кружевными да вышитыми под- и надодеяльчиками, — кровать в главной комнате… И слышалось в такие ночи, как хозяйка долго не спала, ворочалась с боку на бок, вздыхала.
— Ты что, Настенька? — Тебя блохи кусают, что ли?
— Что ты, что ты, Семен Сергеич! — Откуда бы у нас в доме блохам взяться?! — Христос спаси!.. Я вот только все беспокоюсь, — как я вспотемши, — так не засалить бы мне нового пододеяльничка… Он, чать, мелками вышит-то… — и снова слышался глубокий вздох…
— Семен Сергеич у меня образованные… Начитанные… Партийные… За то и должность хорошую имеют… Хорошо зарабатывают.
Должность-то у них сурьезная… И бумаг же, бумаг они другой раз домой приносят… Видимо-невидимо бумаг… Я, бывало, все прежде этими бумагами печи растапливала… А тут Семен Сергеич не велели… Потому как раз вышло, — нашла я на столе целую пачку бумаг всяких, а она меж собой перешитая… Ну я и сунула всю сразу в печку (день-то как раз был ветреный и печка нипочем не растапливалась…) Ну, а потом, как выяснилось, бумажки те были судебные, «дело» называются, — насчет одного, которого судить должны были… Насчет, значит, свидетелей, кто из них чего говорил…
Хорошо еще, что этот самый подсудимый бежать потом задумал, тут его пулей и уложили… Стало быть, «дело» это, бумаги эти уж больше не понадобились… Такое уж, видно, мое счастье было… А только Семен Сергеич очень гневались… — рассказывала мне, бывало, хозяйка длинными вечерами, когда из экономии не зажигала лампы. И сидела при этом в невозмутимости и неподвижности жиров своих, похожая на бурятского истукана. И только с ленивым удовольствием на лице курила папироску.
— Это меня Семен Сергеич приучили… Кури — говорят… — Нонче все сознательные передовые женщины курят… — А мне и понравилось… Тем более как они позволяют… Еще они хотели меня приучить газеты читать… А только я не стала… И тоже они мне позволили: — «Ну не хочешь, — говорят, — так не читай…»
— А вы что, сами — в партию не собираетесь? — спрашиваю я, стараясь не улыбнуться…
— А ну их!.. — отмахивается хозяйка. — Не люблю я из женского пола, которые партейные…
Я во всем чистоту, порядок люблю… А комсомолки которые, — так смотреть противно…. Чулок пока совсем не истаскается, в пыль прямо, дотоле она его зашьет… Так же и партейные…
Нет уж… Оно так всего лучше: жена должна быть безпартийная, по домашности, значит… А муж — коммунист, чтобы больше, значит, получал…
Вот так-то мы и живем с Семен Сергеичем третий год… И с первым мужем жили… Слава Богу… Только тот урядник был… Так по тем временам оно самое подходячее было…
ЖЕНОТДЕЛ НА ФАБРИКЕ. БЫВШ. МОРОЗОВСКАЯ МАНУФАКТУРА
— Товарищи работницы!
— Кажинная, которая есть сознательная женщина, не может допустить, чтоб мужик над ней измывался!..
— От мущинского элементу не век нам страдать!.. И от горшков… Которые, значит, на погибель сознательной личности на предмет питания… Семейство и вообще…
Апосля — постирушки и всяческая приборка… И от ребятишек мыторность и нет спокою…
Митрий мой, значит, с работы пришел, на морду плеснул, на кроватю — бух… — Марфа! — та-щи по-ша-мать!
— А ты, идол, сам возьми! — У меня, чать, спина не казенная… — Восемь часов на работе оттяпала, — да еще с тобой, с идолом, возжаться…
— Правильно, Марфа! — Правильно! — отозвались на речь ораторши несколько бабьих голосов сразу.
А секретарша женотдела, писавшая сбоку за столом сокращенный протокол женконференции фабричных делегаток, сочувственно улыбнулась…
Делегаток было человек шестьдесят. Но сидели в задних рядах они очень шумно, переговаривались, и некоторые ходили по залу и стояли в дверях… Поэтому казалось, что их больше…
Впрочем, в первых рядах слушали внимательно, шумно поддакивали, когда говорила своя делегатка, и довольно равнодушно, но вежливо молчали, когда выступала секретарша женотдела…
Вообще, эта маленькая, сухонькая коммунистка (как я узнала потом, — совсем подавно принятая кандидатка партии), латышка, но с совершенно неправдоподобным, не подходящим ей, — еврейским лицом, — не пользовалась, по-видимому, у аудитории ни успехом, ни авторитетом…
Когда она голосовала какое-то постановление или резолюцию, все, правда, вытягивали, как по команде, руки кверху, но делали это с таким деревянным равнодушием и так безразлично, что мне даже как-то неловко становилось и за нее и за них…
Я думала, что после голосования заседание кончится… Но вышло не так: секретарша тем же тоном и темпом, точно продолжая прежнюю речь, сказала:
— А теперь нам сделает доклад приехавший из центра лектор, товарищ…
Она назвала фамилию. У стола появился курчавый, довольно полный молодой человек во френче цвета хаки. А на лицах аудитории заискрился неопределенный интерес… Почти час говорил приехавший лектор… Говорил он неплохо, но употреблял массу непонятных слов. Мелькнувший было интерес аудитории улетучился моментально и сменился утомлением и скукой… Впрочем, под конец оратору похлопали, потому ли, что он из центра, потому ли, что он, наконец, кончил, или, может быть, просто потому, что был он довольно интересный мужчина…
О чем говорил приезжий, не помню… Когда бываешь на сотнях собраний, заседаний и лекций, — все перемешивается в голове… А потом, советские речи так, в конце концов, однообразны…
Когда сухонькая коммунистка объявила собрание закрытым и начали расходиться, обратилась я к еще не успевшей уйти, сидевшей поблизости маленькой старушке:
— Ну что, — как понравилось вам собрание?
— Ох, матушка, и не говори! Уж так замучили, так замучили, — повернуться некуда!.. Жизни нет от собраниев!.. Кабы не нужда горькая, — ни за что бы не пошла б!..
— Так вас же не насильно заставляют?! Если вам неинтересно, — зачем же вы ходите?..
— То-то и есть, что не насильно… — Насильно как можно?! — Не насильно, а за деньги…
