Старый патагонский экспресс - Теру Пол (книги полностью бесплатно txt) 📗
Ланч закончился. Трое официантов и повар дремали, приткнувшись за угловым столиком. Я как раз встал и двинулся по проходу, чтобы вернуться к себе в вагон, как вдруг едва не упал от неожиданного толчка. От резкой остановки поезда со столов попадали солонки и перечницы.
— Еще один бычок, — пробормотал официант, приоткрыв один глаз. — Конец ему пришел, это точно.
«Ацтекский орел» карабкался по склонам Сьерро-Района, гористой местности, поросшей жестким кустарником. Он так медленно тащился по горным серпантинам, что можно было успеть спуститься из вагона и нарвать букет полевых цветов. Зато на спуске мы снова развили приличную скорость, и, когда я вышел из купе подышать свежим воздухом, колеса отплясывали на стыках рельсов настоящую румбу. В высокогорье было прохладнее, дымка исчезла, и я мог любоваться зелено-голубыми долинами на удалении в несколько десятков миль. Дорога виляла самым причудливым образом, и с каждым ее поворотом передо мной открывался совершенно новый вид: то это была горная долина, то цепочка зазубренных вершин, то возделанное поле с высокими пышными деревьями по берегам пенистых ручьев, а то и голые скалистые обрывы и ущелья. Деревья были эвкалиптами, а сам вид почему-то напоминал мне Африку с ее бесконечными нагромождениями скал на огромных пространствах.
Маленькая станция «Хуичапан» была совершенно безлюдна. Никто не садился и никто не сходил с поезда, и только стрелочник со своим неизменным флажком отметил наше прибытие. Здесь, как и в других местах, выстиранное утром белье сушилось по мексиканским обычаям: насаженное на колючие кактусы, превратившиеся от этого в чучела в чистых лохмотьях. Поезд внес некоторое оживление в атмосферу этого места, но едва мы отъехали, и душное запустение снова вернулось на маленькую платформу: пыль осела на прежнее место, а кактусы замерли в нелепых позах, словно призраки отставших от поезда пассажиров.
Весь этот долгий день я посвятил чтению «Словаря Сатаны» Амброуза Бирса. Книга была полна черного юмора и самоуверенного цинизма. Первым делом я посмотрел на толкование слов «железная дорога», которую Бирс определяет как «набор множества механических приспособлений, не способный доставить нас оттуда, где нам плохо, туда, где нам будет еще хуже». Метровый слой снега в Бостоне. Хаос и смерть. Перебои с электричеством и холод. А здесь из окна я вижу, как солнце играет лучами на склонах мексиканских гор и горшках с геранью, выставленных на крыльцо убогих домишек. Однако вернемся к Бирсу. «Это свойство железной дороги особенно высоко ценят оптимисты, ибо оно дает повод считать обычную поездку настоящей экспедицией». Бирс никогда не блистал мастерством. Он иногда бывает забавным, но гораздо чаще впадает в словоблудие, теряет нить рассуждений и заканчивает с неуместной напыщенностью. Кто-то назвал его «американским Свифтом», но его грубые шутки меньше всего подходят для такого титула. Ему никогда не хватало той ярости и налета безумия, не говоря уже об образованности, которые присущи Свифту, да и жил он в эпоху гораздо более простых нравов в литературе. Если бы Америка в девятнадцатом веке достигла такого уровня сложности, который мог породить Свифта, он бы непременно появился. Всякая страна имеет тех писателей, которых породила и заслужила, и именно поэтому Никарагуа за две сотни лет истории литературы сподобилась народить одного-единственного поэта, да и тот оказался посредственностью. Попытки Бирса вышучивать женщин и детей показались мне откровенно глупыми, однако любопытно было то, что я читал его книгу, пересекая как раз те районы Мексики, в которых он пропал. И теперь каждая строчка казалась мне неудачной, написанной впопыхах эпитафией. Хотя, конечно, его настоящей эпитафией можно считать фразу из письма, которое Бирс написал в 1913 году перед тем, как пропасть навсегда. «Быть гринго в Мексике, — написал он в возрасте семидесяти одного года, — ах, вот это эвтаназия!»
На пути до Тулы склоны пологих пустынных гор вздымались все выше, как пирамиды. Когда-то этот город был столицей империи тольтеков, с колоннадами, башнями и величественными пирамидами. Вообще мексиканские пирамиды в Теотикуакане, Уксмале и Чичен-Итце кажутся мне зримыми свидетельствами того, как люди стремились возвести рукотворные горы: они идеально вписываются в ландшафт, а местами даже формируют его. Боготворимый народом император должен был продемонстрировать свою способность преображать землю подобно богам, и пирамиды стали грандиозными памятниками его могуществу. Город Тула давно заброшен, и его пирамиды лежат в руинах, но эти руины переживут еще не одну эпоху, свидетельствуя о былом величии империи тольтеков.
Перед самыми сумерками я увидел поле со вздымающимися к небу лезвиями мечей. Скорее всего, здесь был посеян сизаль, то есть та разновидность кактусов, из которой гонят текилу, огненный напиток, так замутивший мой взгляд.
Проводник — он же контрабандист — был сама любезность, прощаясь со мной по прибытии в Мехико. Он предложил понести мой чемодан, он позаботился, чтобы я ничего не забыл в купе, и без конца рассуждал о том, как весело я проведу время в Мехико. Я не дал ему ни гроша за услуги и весьма холодно попрощался с ним, давая понять, что так и не простил его выходки с пакетом.
Вокзал был большой и холодный. Я уже бывал здесь раньше. Город Мехико с его двенадцатью миллионами жителей и несметным количеством попрошаек (бродячие артисты и мошенники всех мастей буквально не дают прохода приезжим, атакуя их с первых же шагов в надежде получить свои жалкие песо) далеко не везде может показаться привлекательным местом. А если вспомнить о трех четвертях миллиона человек, ютящихся в районе Нецалькуалькойотль возле аэропорта, заслуженно получившем титул «самых грандиозных трущоб в Западном полушарии», я вообще сомневался, что когда-либо снова захочу побывать в этом городе. Это место словно нарочно создано для того, чтобы турист заблудился в нем с первых же шагов: смрадный, разросшийся до невероятных размеров муравейник. Видно, неспроста его выбрали своим убежищем двое самых упертых ссыльных двадцатого века: Лев Троцкий и Б. Травен.
И если уж этого было не избежать, я бы предпочел попасть сюда с раннего утра, чтобы впереди оставался целый день. Итак, я без малейшего сожаления немедленно отправился в кассу и купил транзитный билет до Веракруса. Это обойдется мне гораздо дешевле, чем ночевка в отеле, а кроме того, мне многие говорили, что в Веракрусе очень тепло, потому что он расположен на берегу теплого залива.
Глава 4. На «Ярочо» до Веракруса
Прежде чем я сел на поезд под названием «Ярочо», что значит «задира, грубиян» — именно так называют себя жители Веракруса, — я зашел в ресторан на стадионе «Буэнависта» и купил коробку с ланчем. Я не успевал пообедать в Мехико, а в «Ярочо» не было вагона-ресторана. Но даже в этом случае прибегнуть к ланчу в коробке было ошибкой. Я сделал себе мысленную отметку не повторять такую ошибку. Сама коробка была разрисована всякими игривыми картинками, а ее содержимое показалось мне настоящим издевательством над людьми, как будто мне нарочно упаковали самые несъедобные вещи. Я нашел там два сэндвича с ветчиной на задубевшем хлебе, недоваренное яйцо, слегка раскисший апельсин и кусок заплесневелого пирога. С помощью выкидного ножа, приобретенного в качестве сувенира в Нуэво-Ларедо, я надрезал апельсин и выжал его сок в стакан с текилой. Остальное я выкинул в окно, как только мы отъехали от станции. Наверное, этот отвратительный ланч был возмездием мне за то, что я не пожелал задержаться в Мехико ни одной лишней минуты. Но я не собирался глазеть на городские достопримечательности: я стремился как можно быстрее попасть на побережье. Правда, путешествовать на голодный желудок не очень-то весело, но я уже убедился, что текила отлично подавляет аппетит. Кроме того, она гарантировала долгий и крепкий сон, полный приятных сновидений (благодушие, навеянное алкоголем, я считаю гораздо предпочтительнее полной отключки, спровоцированной наркотиками). А когда я проснусь, то буду уже в самом Веракрусе.
