Край земли - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Можно ли при таких условиях путешествовать иначе чем в поезде? Можно ли изучать свою страну? Можно ли считать для себя правилом использовать хотя бы отпуск для путешествия итуризма? У нас привыкли с вожделением думать о прелестях Крыма и Кавказа как о чем-то само собой разумеющемся, когда речь идет об отдыхе. Вообще юг, зной, ленивое барахтанье в волнах прибоя – вот идеал отдыха. И поверит ли кто-нибудь, что не на советский юг, а на советский север должен с надеждой смотреть всякий, кто хочет провести отдых не в нервозной грызне с соседом по пляжу, не в душных конурах курортов, а в подлинном, единственно полном общении с природой, в окружении абсолютного покоя, в состоянии постоянного, физически укрепляющего движения среди не заплеванной, ошеломляющей своей девственной чистотой природы.
Только на север!
Новые места, новые люди. Люди только тогда, когда хочешь их видеть – вот идеал туриста, и он вполне осуществим только на севере.
При всей своей кажущейся бедности север грандиозно богат. В нем вовсе не так мало колорита и красок, как принято думать. Нужно только уметь различать их в подавляющей суровости северных пейзажей.
Идите на север!
Каждый, кто раз побывал на крайнем севере, вернется туда еще раз. И это хорошо, нам нужно изучать наш север, потому что подавляющая часть нашего Союза приходится на северные широты и, к нашему несчастью, именно эта часть является наименее изученной. Всякий путешественник, всякий турист своим дневником, статьей, брошюрой, книжкой внесет посильную долю в дело познания нашей великой страны.
Я далек от надежды, что по этой книжке читатель сумеет составить, себе более или менее четкое представление о жизни на островах Северного Ледовитого океана, посещенных мною на этот раз, но если хотя бы немногие отдельные моменты жизни севера оставят о нем некоторое впечатление, я буду считать свою задачу выполненной.
Там, далеко на севере, в постоянных лишениях и в неравной борьбе с суровой природой живут граждане Советской Страны. Своим тяжелым трудом эти далекие сыны советов вносят большую долю в дело поднятия хозяйства всего Союза. Они дают в наше распоряжение ценнейшие товары, превращающиеся на внешнем рынке в станки и машины, нужные для великой исторической стройки.
Жители крайнего севера дают продукты своего труда, не имея представления о том, что если бы к ним на помощь пришел коллективный разум живущих на юге людей, с его колоссальным запасом энергии, знаний и опыта – их труд мог бы стать неизмеримо более продуктивным, их жизнь из жизни полузверей могла бы превратиться в нормальную жизнь мыслящих людей. В свою очередь, и страна использует продукты труда северян, ничего не зная ни об этом труде, ни о жизни заброшенных на снежные просторы севера пасынков природы. А если бы люди, живущие на юге, знали жизнь севера, они своим разумом пришли бы ему на помощь и умножили бы богатства, приходящие от северян.
Таким образом каждый грамотный, побывавший на севере, должен чувствовать за собой двойной долг: перед полудикими людьми далекого севера, ждущими помощи с юга, и перед людьми юга, имеющими право получить от севера много больше, чем он дает сейчас. Их нужно познакомить. И если из этих путевых записок людям юга сделается понятной и знакомой хоть одна черта на широком туманном лице советского севера, я буду считать свой долг перед севером и югом выполненным. Я буду считать свою крохотную долю внесенной в сокровищницу познания лица великой Страны Советов.
Весьма вероятно, кое-кто из читателей склонен будет сделать мне упрек: автор дал в своих записках много отрицательного, он проглядел все то положительное, что происходит в нашей огромной работе по освоению северных окраин Союза. Этих читателей я хочу предупредить: да, я видел много хорошего, много отрадного, и все отрадное и большое, что я видел, нашло, у меня отражение. Но я видел и очень много плохого, больше чем хотелось бы видеть. И мог ли я умолчать об этой стороне, имел ли я право на замазывание тех прорех, о которых должна знать советская общественность, строящая слишком большое дело, чтобы смущаться отдельными неудачами и недочетами, может быть, иногда даже недобросовестностью исполнителей? Я не писал парадной статьи для парадного отчета; я писал только о том, что видел – о хорошем так же откровенно, как о плохом. Я считаю, что в этом заключается мой долг перед нашей молодой страной, перед ее великой стройкой – откровенно говорить обо всем, что видишь. Знать недостатки – значит наполовину уже их уничтожить. Лишь бы была воля к их уничтожению, а такая воля у Советского Союза есть.
Автор
ПРЕДПУТЬЕ
Еще не сошел снег на серых безлистых бульварах; еще солнце кажется новинкой, и хочется беззаботно ловить короткие часы неуверенного тепла, убегающего от малейших порывов холодного апрельского ветра; москвичи еще щурятся отвыкшими от яркого света глазами на опрокинутые столбы крутящегося роя пылинок, пересекающие замурованные двойными рамами комнаты; еще никто не думает о большем, нежели: одеть или не одеть весеннее пальто, а я уже слышу со всех сторон:
– Куда же вы едете, где вы проводите это лето?
А что я могу сказать, почем я знаю, куда я еду? Наша страна так безмерно велика; куда ни поедешь по ней, на запад ли, на восток, на юг или на север, везде можно встретить столько интересного и нового.
Хорошо бы, правда, на юг, в широкие, обожженные беспощадным солнцем пустыни средней Азии, где мерно неделю за неделей мягко будет ступать твой верблюд, или на суровые, дышащие ознобом склоны Памира, где придется цепляться за холку коня, скребущего копытами камень и снег заоблачных перевалов. А быть может, лучше двинуться на восток, в дебри Сихотэ-Алиня, где можно спастись от зноя под плотным зеленым шатром тиссов и освежить усталые ноги в студеной воде горной речушки, такой студеной, что ступни делаются через пять минут совсем синими; где без топора нельзя сделать ни шагу по заплетенной лианами тайге и где нельзя спать без костра, если не хочешь заниматься ночью приемом рыси или медведя; где желто-черный хозяин уссурийской тайги, родной брат бенгальского тигра, приходит напиться из ручья, в котором ты черпал воду для чая. Быть может, туда?
Унылыми и бледными кажутся степи, давит проникающее во все поры жидкое золото солнца; нечем дышать в теснинах, как плотным строем толпы наполненных бесконечными рядами деревьев. Все это не то.
Я уже купался в безмерном сиянии полярного льда, из которого незаходящее солнце вырывает мириады алмазов и рассыпает их в воздухе слепящим световым дождем.
Этот дождь падает на изумрудные глыбы неподвижных полей и вместе с аквамариновой пылью снова взвивается вверх до самого тусклого неба взметающимся фейерверком.
Вакханалия света, полная палитра красок, неудержимое движение там, где все мертво, где все неподвижно, где солнце до подлости скупо.
Я уже видел все это. Я ступал ногой на колышущуюся поверхность торосов, под моей лыжей хрустел ненаслеженный снег ледяных полей полярного моря.
Я должен видеть все это. Я должен окунуться в бездну, наполненную алмазной аквамариновой пылью. Я должен еще раз дышать воздухом, которым еще не дышал человек. Кто отравлен белым микробом, может желать только севера.
На север! Только на север!
Кинооператор Блувштейн, с которым мы делили каюту на борту «Красина» в экспедиции к берегам Шпицбергена, с видом завзятого трубочника набил длинную трубку и закурил. Обычно Блувштейн не курил трубки, поэтому и набивал ее плохо и курить не умел. Трубка ежеминутно гасла. Блувштейн вновь ее раскуривал, пока, наконец, темная слякоть слюны и никотина не заставила его перекоситься.
Я знаю этот вкус и верю тому, что он действительно способен испортить все очарование любовно смакуемых прелестей Берлина – темы, более чем устойчивой во всех разговорах моего бывшего соплавателя: «А вот когда я был в Берлине…»
