Черный феникс. Африканское сафари - Кулик Сергей Федорович (бесплатные серии книг txt) 📗
Гиены выли и ссорились всю ночь. Конечно, за толстыми стенами салона «Лендровера» их можно было не опасаться. Но заснуть они не дали…
Казалось бы, один раз побывав в этих местах, не захочешь снова туда ехать. Но на озеро Рудольф меня вновь потянуло из-за сообщений, после 1967 года систематически появлявшихся на страницах многих местных газет. В устье Омо приступили к работе палеоантропологические экспедиции, одна за другой делавшие сенсационные открытия. Окончательно же я принял решение отправиться на Омо тогда, когда в запасниках аддис-абебского музея натолкнулся на старый абрис маршрута в районе дельты этой реки. На карте среди африканских названий встретилось одно, заставившее меня буквально вздрогнуть от неожиданности: Васькин мыс.
С ним связана интереснейшая и, к сожалению, мало кому известная страница отечественной географии. Речь идет о путешествиях по Эфиопии русского ученого А. К. Булатовича. Александр Ксаверьевич был первооткрывателем этих мест! И, пользуясь правом первооткрывателя, один из мысов в дельте Омо он назвал Васькиным мысом — в честь спасенного им раненого африканского мальчонки, впоследствии увезенного в Россию. История, как видно, стоившая того, чтобы еще раз помучиться с колесами «Лендровера» и послушать гиен!..
Однажды, когда солнце уже склонялось к закату, в зарослях невысоких жестколистых акаций, увешанных красноватыми стручками, пугливой тенью проскользнули силуэты трех женщин. Подбавив газу, мы вскоре настигли беглянок. Перебрав с полдюжины языков, Питер наконец нашел средство взаимопонимания и завел беседу.
— Они говорят, что принадлежат к племени мерилле и что до большой реки пешком добираться полдня. Раньше их род жил далеко отсюда, в пустыне. Но, спасаясь от засухи, многие переселились поближе к реке.
— Где их селение, можно ли до него доехать на машине?
Этот, казалось бы, простой вопрос вызвал довольно долгие дебаты, исход которых стал мне ясен еще до того, как Питер начал переводить. Женщины отрицательно качали головами и упрямо твердили «Ыыы, Ыыы», что в здешних местах означает «нет».
— Они говорят, что мужья запретили им показывать дорогу в селение чужим. В округе появились воины мурле. Они недовольны, что мерилле перекочевали на эти земли и пользуются их пастбищами. Поэтому мурле часто нападают на мерилле.
— Но ведь женщины видят, что ни ты, Питер, ни, тем более, я не похожи на мурле? — удивился я.
Выслушав вопрос, женщины затараторили, а потом, очевидно приняв общее решение, дружно скинули с себя выгоревшие накидки, оставшись в одних узких кожаных набедренных повязках. Тем самым, скорее всего, они хотели доказать, что за мурле нас действительно не считают. Затем вновь начались переговоры с Питером.
— Женщины не знают, как посмотрят на наше появление в деревне старейшины, — заключил Питер. — Привести чужака в селение равносильно предательству. Старейшины грозятся, что прикажут закидать камнями любого, кто так сделает. Но сами они нас не боятся и могут показать, где удобнее всего провести ночь. Это совсем недалеко отсюда.
— А как же эти женщины одни остаются в пустыне, не опасаясь разбойников-мурле?
Вновь последовало длинное объяснение, причем одна из женщин пыталась даже что-то начертить на песке. Питер долго переспрашивал, но потом смущенно признался:
— Я не совсем понимаю их. Я говорю с женщинами на языке туркана, но они отвечают на каком-то другом, близком языке. До сих пор все было ясно, но сейчас они меня совсем запутали. Я только понял, что никто, кроме местных жителей, не найдет к ним дорогу.
Как и повсюду в экваториальных широтах, сумерки сгущались необычайно быстро, так что не оставалось ничего другого, как принять предложение. Две женщины отправились за корзинами, брошенными от страха в зарослях. Третья, идя впереди машины, примерно через час, уже при свете фар, вывела нас к берегу заросшей густой осокой старицы. У самой воды стояло несколько пальм-дум — единственных в мире пальм, имеющих ветвистый ствол. Не сбавляя шагу, женщина начала взбираться на наклонившийся над водой ствол.
Через мгновение она исчезла в темноте, и вскоре откуда-то сверху о брезентовую крышу машины ударился калабаш, из неплотно закрытого горлышка которого по ветровому стеклу потекло молоко. За калабашем последовали сплетенное из пальмового волокна блюдо, плоды папайи, алюминиевая кастрюля. Направленный вверх луч фонаря осветил на фоне неба тростниковый шалаш — нечто вроде огромного птичьего гнезда, устроенного в развилке ствола. Конечно, скачущим по пустыне на верблюдах воинам-мурле нелегко было бы заметить это потайное жилище, замаскированное широкими листьями.
Пока Питер разводил костер, а я открывал консервные банки к ужину, женщины плескались в старице. Но как только языки пламени осветили нашу стоянку, они вылезли из воды и принялись разбирать содержимое своих корзин. Помимо толстых зеленых корневищ, которые наши спутницы клали подрумяниться на уголья, а затем отправляли в рот, среди собранного ими за день «урожая» были виденные нами днем красноватые стручки. Женщины называли их рокю. Они объяснили, что из мясистой сочной оболочки семян, прячущихся в стручках, мерилле приготовляют напиток, пользующийся спросом среди населения приозерных районов. Сейчас, в период созревания стручков, заготавливается «концентрат» сока; в течение года его по мере надобности разбавляют водой, а напиток обменивают на зерно или мясо. Смеясь, одна из женщин плеснула в крышку калабаша воды и, выдавив туда содержимое стручка, протянула мне. Напиток оказался кислым и, наверное, неплохо утолял жажду.
Нашу еду женщины пробовать наотрез отказались. Постоянно полуголодные в этих суровых местах представители большинства нилотских и кушитских племен тем не менее проявляют удивительную консервативность к новой пище. Не раз, останавливая посреди пустыни машину в ответ на просьбу измученных голодом людей дать им поесть, мы встречались с отказом отведать незнакомые консервированные мясные продукты, в то время как хлеб и кукуруза принимались с благодарностью.
Оставив женщин и Питера у костра, я пошел в машину отдохнуть. Но спать пришлось не долго. Страшный непонятный шум заставил меня вскочить на ноги. Я дернул за ручку дверцы — тщетно, уперся в дверцу ногой — не помогало. А шум между тем переходил уже в рев. С трудом все же приоткрыв дверцу, я почувствовал, как в лицо ударила обжигающая струя воздуха, смешанного с песком, мелкими камешками, колючками акаций и сухими листьями. От неожиданности я отпрянул внутрь, и дверь с силой захлопнулась.
Протерев глаза, я включил фары и огляделся, пораженный увиденным. Казалось, все, что было на поверхности земли, поднялось и носилось в черном воздухе, подхваченное ураганом. Ветер выл на все лады, оглушительно грохотали высохшие листья пальм. Хлопая друг о друга, они издавали металлический лязг, скрежет. Поднятые ветром мириады песчинок и сухой листвы почти лишили атмосферу прозрачности. На западе, очевидно над рекой, одна за другой полыхали зарницы, придававшие воздуху матовый оттенок.
Я навел фонарь на пальму с шалашом, но в развилке ствола его не обнаружил. Скользнул лучом вниз — Питер и женщины сидели под пальмой, судорожно обхватив ствол.
Довольно легко открыв дверь машины с противоположной стороны, я выбрался наружу и сразу же почувствовал, будто в тело впились сотни, тысячи иголок. Кое-как добежав до пальмы, я пригласил всех в машину. Питер рассказал, что после того, как я пожелал оставшимся у костра спокойной ночи, он отправился в «гнездо». Но при первом же порыве шквального урагана он был сдут оттуда вместе с шалашом и его обитательницами. К счастью, все они отделались легкими ушибами…
Ураган буйствовал больше часа. Потом внезапно стих, и почти тотчас же на землю обрушился ливень. Ни до, ни после этого я не видел такого дождя. В течение следующего часа он ежеминутно то прекращался, то вновь изливал на нас водяные потоки. Когда дождя не было, иногда среди низких рваных туч на мгновение открывался кусок усыпанного звездами черного неба. Но через несколько секунд тучи смыкались и дождь вновь принимался за свое.
