У самого синего моря. Итальянский дневник - Осис Наталья (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
Artigiani
Итальянские мастера-искусники – не путать с кустарями!
Артиджано (artigiano)буквально переводится на русский как «кустарь-ремесленник», но, как вы догадались, я сейчас опять буду придираться к переводу, данному в словаре. Слово «кустарный» неизбежно вызывает у меня целую ассоциативную цепочку, бегущую строку, вспыхивающую в мозгу, как неоновая реклама: посконный, домотканый, с суконным рылом, да в калашный ряд. И где-то там вдали маячит квасной патриотизм. Ужас. Но, возможно, мои ассоциации – не показатель. Проконсультируемся у великих лексикографов – что они там про кустарное думают? Оказывается, они еще хуже, чем я, думают, только, как водится, лучше объясняют – на то они и великие. Ушаков подчеркивает второе значение – примитивный, бессистемный, неискусный. Даль говорит, что это самый плохой и дешевый товар, с виду похожий на фабричный и потому сбивающий цену. А Ленин (в Большой советской энциклопедии) забивает гвоздь по самую шляпку: «Худший вид капиталистической эксплуатации».
В Италии всё не так. Начну с того, что местные кустари-артиджани – своего рода священная корова итальянской политики. Образование, здравоохранение, культуру какую-нибудь или уж совсем непонятную экологию уполовинить в финансировании – это в Италии можно запросто. А вот негоцианты и артиджани – это соль земли итальянской. Их не только никогда и ни при каких условиях не урезают в правах, но и каждый год придумывают для них какие-нибудь вспомоществовательные, поощрительные, развивательные и прочие благоволительные прожекты. И если в шесть часов вечера вы видите, как по узкой пешеходной улице исторического центра пробирается, расталкивая сплошную массу людей, маленький мусорный грузовичок, то знайте: он здесь ради того, чтобы облегчить жизнь негоциантам. Ежели он не протиснется мимо вас в это время, когда вы гуляете с детьми и покупаете себе булку или мороженое, то бедным магазинщикам придется самим донести картонные коробки до мусорки, а разве можно их так угнетать? Ах нет, у Ленина было сказано «эксплуатировать». Точно! Можно ли их так эксплуатировать? Или, например, разрешение на движение грузового транспорта в пешеходной зоне по утрам. На тех же узких средневековых улочках, мощенных крупной брусчаткой, как раз в то время, когда дети идут в школу, а взрослые – на работу, снуют грузовики, доставляющие товары в магазины. Сначала я по наивности спрашивала – наверное, потому, что еще свежи были воспоминания о разгрузке декораций в пять часов утра где-нибудь в Камергерском переулке, – а почему товары привозят так поздно? Не могут ли их привозить, скажем, до восьми? А потом, когда идет основной поток пешеходов, оставлять улицы свободными? «А как же тогда владельцы магазинов? – отвечали мне. – Ведь они открываются обычно только в десять. Не могут же они так рано вставать!» Бедные, бедные угнетенные торговцы и кустари-ремесленники! В десять они не спеша открываются, в 12:30 они идут обедать, к половине четвертого они возвращаются на рабочее место, а в полвосьмого закрывают свои лавочки. Да, и еще, кроме воскресенья, они отдыхают в понедельник утром – в компенсацию за тяжелую работу в полувыходной субботний день. (Кроме шуток: суббота – это не выходной день и не рабочий, а… суббота. На бюрократическом языке называется preferiale– предвыходной.)
Ситуация эта, понятно, возмущает только меня. Да и меня, по сути, возмущают только магазины, но никак не мастерские художественных промыслов. Если честно, то я этим ремесленникам просто завидую. И вовсе не из-за послаблений в организации своего маленького дела. А из-за самого дела. Artigiani– слово того же корня, что и искусство, – arte. Их непосредственное дело – каждый день создавать маленькие произведения искусства. Шляпы, обувь, платья, перчатки, посуду, сумки, ремни, вазы, стулья – все, что хотите.
Сидит себе, например, человек в мастерской и делает только коробки – все возможные и невозможные: изящные коробочки для писем, элегантные коробки для перчаток, вместительные короба для кладовок, легкие и крепкие ящики для игрушек, футляры с бархатной начинкой, с золотым тиснением, с серебряными замочками и малюсенькими ключиками. Сидит себе, не поднимая головы, и работает, а вокруг него – миллион коробок и футляров: плоских и высоких, круглых и прямоугольных, кожаных и картонных, в цветочек, в полосочку, в клеточку, с райскими птицами и алыми парусами. Утром пробежишь мимо него по дороге в школу – он уже там, ребенка в школу закинешь, зайдешь выпить кофе, а он сидит, работает. Будешь пробегать мимо с работы или на работу, по пути в магазин или на встречу с подружкой, а он так и сидит, склонившись, и что-то там колдует над своими коробочками. Ну как ему, такому, не простить грузовичок с его материалами, потеснивший тебя на узкой улице? Бог с ним, с грузовичком, тем более что свои картонные коробки он мусорщикам точно не сдает – он из них делает произведения искусства. Я теперь в таких произведениях искусства держу самые нежные воспоминания – любимые детские вещички. В коробке с ангелочками – то, что сгодится для Маши, а с парусами – сугубо мальчишечье, то, что Пете безвозвратно мало, а выкинуть рука не поднимается. Будет кому – отдам вместе с коробкой, пусть отправляется наша нежность в свободное плаванье.
Чудеса и Рождество
О мечтах и волшебных предметах
Мы с Петькой вчера не спали. Точнее, не спал он, а я с ним заодно, сидели под елкой, грызли орехи и думали о чудесах. Завтра Рождество, так что это время такое, когда хорошо думается о чудесах. И я вспомнила, как когда-то долго рассуждала, какие бы фильмы я поставила на полке, если бы у меня был видеомагнитофон (это было в давние советские времена, когда видеомагнитофон был… ну чем он был?.. ну в общем о-го-го он был, а не просто бытовое устройство), а мама моего друга детства меня очень подробно допытывала: а еще что? А еще? Я придумывала еще, и еще, и потом только сообразила, что у них-то видеомагнитофон есть.
– А у вас что стоит на полке с видеокассетами? – спросила я.
– Да какая-то солянка сборная, – застеснялась она, – мы вот тоже мечтали-мечтали, а потом совсем не те фильмы, о которых мечтали, поселились на полке. Есть, конечно, и те, самые заветные, но не техвсе-таки больше…
У меня давно уже есть видеомагнитофон, который совсем больше не похож на исполнившуюся мечту. Чтобы хоть как-то оправдать детские мечты, я однажды подарила бабушке на день рождения видео, DVD и стопку кассет и дисков с ее любимыми фильмами: «Аты-баты, шли солдаты», «В бой идут одни старики», «Хроника пикирующего бомбардировщика», «Жди меня» и далее по списку. По-моему, бабушка обрадовалась, но с тех прошло уже несколько лет, и некогда модное устройство «два в одном» (DVD и VHS) показывает только мультики для Петьки. А в остальное время моя бабушка телевизор смотрит, потому как это единственный способ увидеть другую ее внучку, мою сестрицу, которая в новостях работает, света белого не видит, а ее белый свет видит исключительно в телевизоре…
И еще о какой-то ерунде мечталось. Например, сколько хочешь «марсов» и «твиксов» («сникерсы» мне не нравились) купить. Или вообще что-нибудь в коммерческой палатке… У нас тогда денег совсем никаких не было – как и у всех, наверное, – а мне было семнадцать, и мне страстно хотелось какой-то бижутерии, волшебной помады, или чудесного шампуня, или еще чего-нибудь эдакого… но больше всего хотелось шоколадного батончика. Всю свою стипендию я отдавала в семейный бюджет (смешно сказать, без этой моей стипендии он совсем у нас не склеивался), и только в день выдачи стипендии я покупала «твикс». Каким он был вкусным! Бабушка, кстати, любит рассказывать, как в самые первые послевоенные годы открылись коммерческие– она всегда выделяет голосом это слово – магазины. И в день стипендии из своего института на Садово-Самотечной бабушка бежала вниз по Тверской, и там, в Елисеевском, покупала мятных пряников на 60 рублей (а ее повышенная стипендия была около 500 рублей). На 60 рублей можно было купить 100 граммов пряников, и, пока она добегала к себе на Софийскую набережную, пряники исчезали. «Знаешь, – всегда добавляет бабушка, – они действительно таяли во рту. До сих пор помню их вкус. Никогда в жизни потом ничего вкуснее не пробовала. Теперь, наверное, такие уже не делают…»
