Когда риск - это жизнь! - Маури Карло (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
Приезжаю в Порт-Ките с его католической миссией, объединяющей ряд племен: мурин бата, мурин нгарр, мурин ябин, нгармор. До миссии можно добраться самолетом или же, как поступил я, проделав захватывающее путешествие на специальном грузовичке.
Мы в пределах земли Арнгейма. Здесь чрезвычайно развито художественное творчество. Аборигены изображают на коре эвкалипта цветными красками, полученными в результате растирания цветных камней, сцены из своей жизни; церковный алтарь в миссии так же искусно разукрашен этими языческими рисунками.
Уже более пятнадцати дней пытаюсь я попасть к пинтуби, в самый центр пустыни. Прощаюсь с Патриком и Джинджером, они покидают меня, так как земля пинтуби — не их земля. Заметно волнуясь, признаются:
— Нам с тобой было хорошо. У нас с тобой все было общее. Мы пили из одного стакана, курили одну сигарету, спали в одной палатке. Другие белые люди так с нами не обращались. Они нам платили, одевали нас, но близко к себе не подпускали.
Оставляю обоим несколько долларов в надежде, что эта сумма не будет истрачена на алкоголь. Они послушно обещают не пить. Впрочем, неподалеку от миссии, как всегда, пригрелся магазинчик, в котором, хотя поить аборигенов и запрещено, ради прибыли не останавливаются перед нарушением закона.
Приехал мой товарищ Адальберто Фриджерио. У себя на работе в банке Фриджерио взял полугодовой отпуск за свой счет, добрался до здешних мест и снимает аборигенов на кинопленку.
В Дарвине я встречаюсь с Клаудио, 36-летним итальянцем, родившимся в Ровиго. Впоследствии Клаудио эмигрировал в Южную Америку и, наконец, в Австралию. Здесь он скитается из города в город, словно кочевник, и, чтобы кое-как прожить, работает кем придется: комиком в варьете, садовником, детским тренером по футболу. В Австралии мало жителей и потому велик спрос на рабочие руки. В Италии он звался Клаудио Бомбонато, теперь же изменил имя на Клаус Бомбойек. Это тоже можно сделать в Австралии за несколько долларов. Клаус — «романтик» без царя в голове, без какой бы то ни было цели в жизни. Его длинные ноги с готовностью шагают в любую сторону, куда поведет их любопытство хозяина. Он обожает бродить по земле, как паломник, спать прямо под звездным небом, настроив все свои чувства на восприятие Вселенной; он любит смотреть, слушать, постигать. Именно с такими «паломническими» настроениями мы спешим вступить в мир аборигенов.
Кстати, в Дарвине достаточно «цивилизованных» аборигенов. Они посиживают на камушках возле дверей какой-нибудь пивной. Я подошел поближе, чтобы сфотографировать их, но меня с угрозами отогнали — пьяные. Для этих несчастных, мужчин и женщин, лишенных традиционного наследия своей культуры, как и вообще для многих людей, утративших цель и смысл существования, алкоголь служит наркотиком, дающим обманчивую иллюзию жизни. Алкоголь — яд, который наша «цивилизация» дотащила даже сюда, до них, — вызывает сомнительную радость, очень скоро сменяющуюся опустошенностью, озлоблением, разложением.
Покидаем влажный город Дарвин на южноэкваториальном побережье и едем в Алис-Спрингс. 1600 километров прямой ровной дороги увлекают меня в центр Австралии. За время пути начинаю понимать, сколь Австралия велика и пустынна. Множество попугаев и прочих птиц, кенгуру, змеи; редкие, выжженные солнцем поселения; кое-где зеленые растения, политые водой, которую выкачивают из-под земли ветряными насосами.
Двигаясь по этой бесконечной равнине, воздаю должное альпинизму. Гора представляет собой вполне определенную видимую цель; вершина горы — главная точка отсчета, за которой твой путь вверх прекращается. Гора — идеальный пункт, откуда можно обозреть широкое земное пространство. А в безбрежной пустыне нет никакого целевого рубежа, разве только недостижимый горизонт. Здесь в огромном, вечно однообразном пространстве человек абсолютно не ощущает своего движения и теряется настолько, что начинает чувствовать себя бессильным.
Мне объяснили, что в пустыне смерть воспринимается как естественное явление. Мертвых подвешивают к деревьям или оставляют на съедение динго, опасным диким собакам. Когда иссякает вода в колодце, а следующий источник слишком далеко, глава семьи с согласия остальных ее членов может принять решение умертвить тех, кто больше не в силах самостоятельно передвигаться. Так живут и умирают пинтуби, последние аборигены пустыни, к которым я направляюсь в Папунию из Алис-Спрингс.
Все вокруг покрыто золотом солнца. Теперь и дорога, по которой мы едем, пролегает по красной земле. Красными становимся и мы и наш багаж. Повсюду валяются трупы погибших от засухи кенгуру (на одного из них наезжает колесо нашего «лендровера»), поодаль два разлагающихся верблюда. Проползла крупная змея, мелькнула игуана — доисторическое животное с длинным раздвоенным языком, которым она то и дело «стреляет» изо рта, где он свернут рулетом. Говорят, этот загадочный зверь празднует брачное соединение в каком-то диком танце.
В резервациях Папунии проживает около 900 аборигенов. Чем они занимаются? Большинство приучается к цивилизованной жизни в обычных домах (что для аборигена чрезвычайно трудно, поскольку он привык спать под открытым небом), обучается возделыванию земли, скотоводству. Иными словами, резко переходят от кочевой жизни к оседлой.
В Папунии шесть племен: ваилбри, луритья, аранда, арунта, амнитьяра и, наконец, недавно присоединившиеся к ним пинтуби, живущее пока что за пределами поселения.
7 часов вечера, но уже полная темнота. Собравшись вокруг костра, мы жарим на огне подстреленную сегодня крупную утку. Неожиданно из лагеря аборигенов доносится нечто вроде пения или стона. Кто-то говорит, что там оплакивают мертвеца. Намереваюсь пойти посмотреть, но меня удерживают, поскольку это якобы опасно.
Всю ночь десятки собак пинтуби шарят по нашему лагерю в поисках пищи. В конце концов им удается сбить крышку с кастрюли и опустошить ее.
На рассвете я все же отправляюсь в лагерь пинтуби. Достаточно холодно. Под листвой деревьев, возле еще тлеющих костров спят вместе с многочисленными собаками обнаженные аборигены, ожидая, когда воздух прогреется солнцем. Голова какого-то старика покоится на теле собаки, которая всю ночь служила ему подушкой. Первыми нас замечают дети. Грязные, облепленные мухами, они выбегают нам навстречу.
Никогда не забуду чувства, которое я испытал, впервые увидев пинтуби. В отличие от других «примитивных» народов, они держат себя по отношению ко мне несколько отстраненно. Ничто из принадлежащих мне вещей — автомобиль, фотоаппараты, одежда — не вызывает у них любопытства. Мои богатства их не привлекают. Под их взглядами я чувствую себя мальчиком, играющим во что-то и не подозревающим, сколько событий и впечатлений уготовано ему жизнью. Неужели этим людям ведомы более реальные и существенные ценности, чем наши? Вероятно, их приближенная к природе, созерцательная жизнь обострила в них понимание некоторых «загадок». Иначе как бы они могли воспринимать все происходящее в этом мире без тени отчаяния? Ведь их в полном смысле слова трагическая жизнь висит на волоске…
Дети грязны с ног до головы. Их моют только дожди, бывающие здесь не так уж часто. Их покрывает пыль родной земли, которая для них все: и постель и трапезная. Как земля усеяна пучками золотистой, выжженной солнцем травы, так и детские головки покрыты шапками выгоревших светлых волос. Таких же светлых, как и у моих детей.
Брак у пинтуби совершается не по любви и не по физическому влечению. О том, что такое красота и любовь в нашем понимании, здесь не слыхали. Существует лишь семейная солидарность в борьбе за существование. Девушку могут обещать мужчине еще до ее рождения. Женщина рассматривается как реальное достояние, «капитал», регулирующий, балансирующий и сохраняющий связь племени с природой; «капитал», который связывает и роднит мужчин друг с другом, объединяя их в этом загадочном мире, где необходимо продолжать род.
Время измеряется не днями, месяцами и годами, а различными стадиями жизни. Мальчиков, вышедших из детского возраста и вступивших в период созревания, отнимают от матерей и отстраняют от коллективной жизни для «посвящения» посредством разнообразных, нередко жестоких процедур (обрезание, удаление зуба, нанесение на торс и руки глубокой татуировки). Во время этих болезненных церемоний (сопровождающихся долгими и мучительными воздержаниями от пищи для привития юному члену племени чувства дисциплины и самоконтроля) молодой человек, словно перед сдачей экзамена на зрелость, перенимает у старейшин тайны родовой мифологии.
