Остров в Меланезии - Риделанд Финн (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
Глядя на эту сцену, я думал о том, что мальчишки всего мира, в общем, одинаковы.
Один из старцев, сидевших у костра, говорил о том, что дом упей — это не просто жилище для подростков. Здесь живут и духи культа упей. И в этом нет ничего удивительного, ибо духи должны жить вместе с подростками, чтобы из них впоследствии получились настоящие мужчины. Днем духи обычно покидают дом упей и летают там и сям, а порой находят себе приют во вместительных тульях ритуальных шляп. Поэтому подросткам не следует снимать шляпы в неположенном месте или без веского на то основания. Совершенно естественно, что женщинам категорически запрещается не только входить в дом упей, но и появляться в непосредственной близости от него. Мальчикам, еще не достигшим возраста упей, тоже запрещается подходить к дому.
А нам можно войти?
Старейшие жители Тсубиаи ответили на этот вопрос положительно. Один из них, Томоиси, поднялся, перешел улицу и медленно направился к дому упей. Мы пошли за ним, следом за нами двинулись остальные старцы. Один отодвинул тяжелые засовы на двери, другие бормотали в это время не то заклинания, не то молитвы.
Мы снова очутились в большой комнате, единственной в этом доме. Сквозь щели в бамбуковой стене струился слабый свет. Когда двери закрылись, нас со всех сторон сдавила тьма, почти непроницаемая. От высохших пальмовых листьев, которыми были покрыты стены и потолок, исходил тяжелый запах пыли.
Но скоро на стенах вспыхнули отблески света, запрыгали тени на лицах людей. Из темноты возникла целая гора аккуратно сложенных спальных циновок из лыка. Огонь в очаге, сложенном в середине комнаты, разгорался все ярче, озаряя багровым светом лежащего на полу деревянного крокодила с жадными глазами.
Под самой крышей лежали предметы, которых ни Бретертон, ни я не заметили прошлым вечером: оказалось, что это целый арсенал, состоящий из копий и луков со стрелами. Кроме того, здесь находились ритуальные изображения змей.
Все эти предметы были украшены красным, желтым, черным и зеленым орнаментом, искусно сплетенным из волокон различных растений. Эти замечательные шедевры, требующие от художника и мастерства и терпения, создавали подростки вечерами, когда духи просыпались и кружились вокруг них в облаке насекомых и других животных.
Жители Тсубиаи были наделены огромным художественным дарованием. Их искусство вовсе не было выражением древней, умирающей культуры. Напротив, оно возникло в результате знакомства местных жителей со всем тем новым, что пришло сюда за последние годы.
Говоря об искусстве художников Тсубиаи, я хотел бы подчеркнуть, что во многих случаях они создали совершенно новый художественный стиль. В отличие от других деревень долины Аита у них предмет изображения всегда подчинен художественному замыслу и очень наглядно показывает круг интересов обитателей деревни. Художники нередко изображают растения и животных, которые занимают совершенно особое место в жизни Тсубиаи.
Чаще всего — это тотем, то есть существо, от которого ведет свое происхождение род художника. Однако мне приходилось видеть изображения на мифологические сюжеты несколько иного характера.
В доме упей, под черным потолком, где тьму не разгоняет даже пламя очага, висит деревянная птица и смотрит, словно из зияющей бездны, круглыми бесконечно загадочными глазами. Подлинный шедевр этого весьма своеобразного и выразительного искусства!
Томоиси объяснил нам, что это таисия (сокол), ставший символом рода. Все население Тсубиаи принадлежит к роду Таисия.
Юный Экирави тоже вошел вместе с нами в дом упей. Он сидел на полу, сбитом из грубо обтесанных досок, окруженный языками пламени и мистическими символами, смысла которых Экирави еще не понимал. Пройдет не менее года, прежде чем он постигнет эту премудрость.
Подождав немного, я решил попросить разрешения сфотографировать необыкновенную птицу.
Я обратился к одному из старцев, и тот, очевидно взвесив все «за» и «против», дал свое согласие, словно оказал великую милость.
Мне уже было известно, что художник создает символические изображения в глубокой тайне и женщины не имеют права даже взглянуть на них. Поэтому я не удивился, когда старцы, увидев перед домом упей нескольких женщин, велели им удалиться. Лишь после этого мужчины вынесли символ рода на улицу. Томоиси указал мне укромное место, где между бананами и зелеными кустами я мог спокойно фотографировать.
Я сделал несколько снимков и вдруг заметил, что из кустов за нами украдкой наблюдает женщина. Старцы тоже заметили ее. Последующие события приняли неожиданный для меня оборот: Томоиси и остальные старцы засунули птицу-символ в мешок из древесной коры и направились к опушке леса за деревней. Там они положили мешок на землю и завалили его сучьями. Я понял, что птица, оскверненная взглядом женщины, будет сожжена. Вскоре к ним подошли еще несколько мужчин и удрученно сели на землю. Я внимательно следил за ними.
Врожденное чувство такта и неизменная деликатность не позволяли этим людям прогнать меня или хотя бы упрекнуть. Но на лицах их была написана глубокая скорбь, которую я ощутил особенно остро, когда один из них подошел с факелом к костру и зажег его. Горестно смотрели они на языки пламени, охватившие птицу, и время от времени до меня доносились вздохи, полные затаенной печали.
Когда деревянное изваяние превратилось в груду пылающих углей, присутствующие словно окаменели от горя; долго-долго сидели они, пока огонь почти не потух. А когда на земле осталось лишь немного золы, они поднялись и пошли в свои хижины.
Я пытался что-то сказать, но мне никто не ответил.
В годы второй мировой войны, когда по нескольку раз в неделю на газетных полосах появлялись экзотические названия: Бугенвиль, Велья-Лавелья, Гуадалканал и Сан-Кристобаль, у союзных солдат не было времени думать о налаживании контактов с местными жителями. Лишь в исключительных случаях им приходилось встречаться с населением внутренних районов Соломоновых островов.
Война уничтожила не только многие произведения искусства островитян, но и саму основу, на которой оно развивалось. Слишком много препятствий теперь возникало на пути художественного творчества. Древние традиции и ритуалы нередко оказывались уничтоженными за одну ночь, и художник бросал работу над произведением, которое еще вчера считал делом своей жизни. Война, неотвратимо парализующая все, что связано с понятием «культура», долго свирепствовала здесь с неослабевающей силой, и вместе с каждой деревней, которую она стирала с лица земли, искусство Меланезии теряло свои великие шедевры. Именно поэтому я сделал вывод, что жители Тсубиаи занимают совершенно особое место среди других обитателей архипелага.
Задолго до войны искусство на Соломоновых островах — от Бука до Сан-Кристобаля — достигло подлинного расцвета. Никогда еще у местных художников не было таких хороших инструментов и такого разнообразия материалов — от раковин и бамбука до стеклянных бус, тканей всевозможных расцветок и новых красителей.
Цивилизация белых людей помогла местным скульпторам изваять изображения богов и духов на таком высоком художественном уровне, о каком раньше они не смели и мечтать. Но она же за каких-нибудь три-четыре года войны вообще убила искусство Меланезии. Оно вдруг утратило присущую ему смелость замыслов, удивительный драматизм художественного мышления и невероятное богатство форм.
Когда я подумал об этом, у меня возникло чувство вины за уничтожение сокола-таисия — хранителя Тсубиаи. Ведь именно из-за меня женщина увидела священный символ, который после этого пришлось сжечь в полном соответствии с древними законами Тсубиаи.
На этом наше изучение культа упей было прервано. Возобновить его нам удалось лишь после того, как Тсубиаи осталась далеко позади.
По мере того как мы уходили все дальше в горы, жители деревень становились все более молчаливыми и замкнутыми. Вулкан Балби был уже совсем недалеко, и он рычал, не замолкая ни на минуту, грозно и зловеще. В этих далеких селениях люди всегда обдумывали каждое слово, прежде чем произнести его вслух. И я заметил, что время от времени они бросали тревожные взгляды туда, где возвышалась дымящаяся вершина вулкана.
