Амазонка: призраки зеленого ада - Шляхтинский Андрей (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Добравшись до Юримагуаса, я поймал себя на том, что нещадно матерюсь на полудюжине языков, чего никогда не позволял себе ни в Эквадоре, ни в Боливии. Перуанцы, однако.
Я везунчик по жизни, и фортуна, как не раз прежде, улыбнулась мне и сейчас. Кто бы мог предположить, что полсотни патронов для дробовика шестнадцатого калибра, батарейки к фонарику и половина из нужного для скорого возвращения в верховья топлива были подарены одному из трех глав, или «вождей» общины индейцев-чайяуита на заваленной корявым топляком Реке Утренней звезды — Уиньюанаи, коим оказался Аро Кауаса.
Быть может, завоевать расположение чайяуита помогло мое лицо, разукрашенное черным соком уиту, которым я обязан старым добрым эквадорским друзьям из лесов над Бобонасой. Жена одного из них начертила на нем древний мужской рисунок-«кингу» своих предков — индейцев ныне исчезнувшего племени гайя. Тонкие двойные линии шли от мочек ушей наискосок к уголкам губ, затем, образуя треугольник, соединялись на подбородке; верхнюю часть моего лица также украшала чуть более широкая двойная линия с зигзагом, проходившая от одной скулы до другой через нос.
Нетрудно догадаться, что я представлял собой довольно занимательное, из ряда вон выходящее зрелище, что, возможно, и привлекло чайяуита. В Юримагуасе, миновав два забора, Аро привел меня в каменную коробку, выделенную церковной миссией приплывающим в город индейцам под место для ночлега. Здесь мне ни единожды пришлось рассказывать всем ее временным постояльцам о том, кто я такой, откуда и зачем мне надо в верховья большой реки. Что цель моего путешествия — разговор со стариками о стародавних временах, когда на соляные копи Уальяги и Ямураи — притока Паранапуры — приплывали и приходили индейцы из дальних уголков Амазонии, и так далее. Пару раз за время бесед, следовавших одна за другой, я был несколько ошеломлен, и оба раза причиной того были женщины, не принимавшие участия в мужских разговорах. Первый раз одна из них, подойдя вплотную ко мне, без предупреждения дотронулась пальцем до рисунка у меня под глазом и что-то стала быстро говорить присутствовавшим мужчинам. Что уж она сказала — я не знаю, но, видимо, ничего плохого для меня. В другой раз еще одна индеанка подскочила ко мне, когда я угощал собеседников едой. Протягивая одному из них единственную остававшуюся у меня мятую пачку соленых галет, я тут же лишился ее: стоявшая поблизости миниатюрная женщина оказалась проворнее нас обоих. Вот, пожалуй, тогда-то я и понял, что с этими людьми скучать не придется — в хорошем смысле слова…
Мы плыли всю ночь, не встречая препятствий, пока оставались на большой реке. Но как только, уже ближе к утру, наша лодка повернула влево и нырнула в устье Уиньюанаи, продвижение сильно осложнилось. Индейцы по очереди резали фонариком беспросветную тьму, вылавливая пятнышком света то тут, то там появлявшиеся из ниоткуда стволы посреди реки. Лодка, сбавив ход, петляла от одного берега к другому. Время от времени налетала на топляк, и несколько раз мотористу приходилось сдавать назад в поисках фарватера. Продвигались мы медленно, и казалось, что Аро вел судно, скорее руководствуясь каким-то особым чутьем, нежели доверяя глазам.
Тем не менее, когда настал зябкий и безветренный мглистый рассвет, столь характерный для Северо-Западной Амазонии, мы пристали к одной из многочисленных кос и, привязав лодку к воткнутому в дно шесту, стали выгружаться, перетаскивая на берег скарб.
О нашем прибытии узнали давно, заслышав тарахтение мотора вдали за излучиной, и теперь нас встречают. Мальчик лет десяти — сын Аро и старшая дочь помогают переносить вещи. А вот метрах в ста от реки и дом Аро. Здесь по молчаливому соглашению я проведу ближайшие несколько недель. Длинный — метров пятнадцать и высокий — метров пять навес с двускатной пальмовой крышей, импровизированной лавкой вдоль одной из сторон, чурбачками-подставками вместо стульев и бамбуковыми нарами в дальнем углу. Теперь это мое место в доме Аро. На противоположном конце — традиционный для индейцев очаг из трех соединенных вершинами бревен, над которым подвешены грозди оранжевых и желтых плодов колючей пальмы пихуайю и иссиня-черные початки маиса-кукурузы. Нам некогда распаковывать пожитки:
— Брат, можно, я помогу отвезти девочку вверх по реке? Тут близко. — Аро смущен, так как полагает, что должен спрашивать у меня согласия, ведь половина бензина для мотора моя.
— Конечно, брат. Могу я поехать с тобой?
— Поедем вместе, брат. Маленький каноэ поедем, выше воды очень мало. Ты сможешь, брат? — Индеец говорит по-испански довольно бегло, но с сильным акцентом и часто коверкает слова.
— Да, я смогу, брат.
Быстро пьем традиционную масату — так в Перу повсеместно называют «пиво» из перебродившего маниока — и идем на берег. Мотор и девочку уже переложили в долбленое каноэ.
Обмелевшая в засуху Уиньюанаи становится уже. Мало-помалу появляются небольшие перекаты и темные каменные россыпи по песчаным пляжам. Еще дальше — в верховьях — речка совсем мельчает, а течение усиливается, и там пройти не могут даже плоты. Даже после дождей, когда прибывает вода.
Каноэ режет воду, а вверх по реке все так же заунывно, но теперь почти беспрерывно несутся стоны молодого индейца.
Заслышав их, из домов-навесов к реке сбегаются родственники мертвой девочки. Мужчины, подростки, женщины с раскрашенными черной и красной краской лицами, дети и полуобнаженные старухи со сморщенными отвислыми грудями. Каждый раз мы причаливаем, глушим мотор и выходим на берег. Молодой индеец рассказывает о несчастье, все толпятся вокруг, ловя каждое его слово. Мы с Аро стоим несколько поодаль — нас это не касается. Некоторые мужчины сдержанно здороваются с нами. Но чаще я ловлю на себе быстрые взгляды черных глаз. Впрочем, никакой враждебности не чувствуется. Сейчас полагается скорбеть, и все скорбят, не задавая лишних вопросов.
Так мы плывем от дома к дому, пока наконец не пристаем у высокого правого берега. В том доме, что на вершине холма, жила девочка. Десятка два индейцев сначала молча толпятся у кромки воды, ожидая новостей. А затем женщины — ближайшие родственницы, — заслышав издали траурные стоны, принимаются громко рыдать.
Наша работа закончена, но отпустить пришедших, не угостив их традиционной масату, такое невозможно даже представить в здешних лесах. Нас проводят мимо высокого свайного дома, где уже начались приготовления по случаю похорон. Бредем вверх по склону. Большая, откормленная черная свинья развалилась рядом с тропой. Ничего примечательного — индейцы нередко держат у себя не только свиней, но даже и овец, одну, две, редко три. Однако мое внимание привлекает струйка темно-красной крови, сочащейся из задней ноги животного. Так, ясное дело. Это кытыто исо' — летучая мышь-десмод, которую частенько называют вампиром, навестила свинью. Аро говорит, что вампиров здесь видимо-невидимо и свою кровавую дань с домашней скотины они собирают едва ли не каждую ночь. Кусают и людей, когда те почему-либо спят без противомоскитной сетки.
Вот и еще один дом, на коньке пальмовой крыши которого восседает несколько обыкновенных празднично-белых домашних голубей: к этим птицам чайяуита испытывают какую-то особую любовь и покупают их на рынке в городе. Приветствуем хозяев, нам предлагают присаживаться, стряхивают с и без того чистых чурбачков мнимый сор, а тряпку оставляют на сиденье. Это проявление вежливости среди чайяуита, но я пока еще не знаком с традициями этого маленького индейского народа, насчитывающего всего около двенадцати тысяч человек. Поэтому вместо того чтобы сесть прямо на тряпицу, я осторожно сдвигаю ее в сторону. Впрочем, это допустимо. Ничего оскорбительного для хозяев я не сделал. Пьем масату, одну пиалу за другой. Индейцы сначала обмениваются новостями, потом Аро рассказывает всем, кто я, сколько мне лет, откуда и зачем приехал к чайяуита. Все внимательно слушают, а затем — о боже — Аро просит, чтобы я сам подтвердил только что сказанное им, рассказав о себе самостоятельно. Делать нечего, и я повторяю то, что за последние сутки пересказывал уже раз тридцать, если не больше. Пиалы тем временем пустеют и снова наполняются. Пустеют и наполняются.
