Полюс. Неутоленная жажда - Карпенко Георгий (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
Идут поля — бесконечная белая арена, и, чтобы избавиться от необходимости ежесекундно сопротивляться, я пробую уйти в песни. Любимые, в основном быстрые мелодии не подходят — мои ноги и руки дирижируют слишком вяло. Вот уже целый месяц с началом движения в моей голове неизменно появляется одна и та же прекрасная мелодия. Взбудоражив меня, она легко улетает к моему дому, порхает в комнатах, где живет моя семья, я вижу всех, они что-то мне говорят. Потом она тут же, без переходов посещает мое детство, присаживаясь бабочкой на цветок, и тогда я вижу все так же, как видел много лет назад; чувствую запахи, ощущаю прохладу лета, интонации сплетенных в волны слов. Это песня, наверное, на английском языке, она не отпускает меня почти весь путь от мыса. Не зная слов, кроме одного, я перебинтовываю ногу и мурлычу мелодию. «Филин!» — восклицает Славка. Действительно, это единственное слово песни, которое я знаю и знаю его перевод.
18 апреля, в первый день движения по новому графику, при ветре с северо-востока, мы прошли 24 километра и перешли 87-й градус. 19 и 20 апреля мы прошли 31 и 31,4 километра соответственно. Мы были окрылены такими результатами, и Славка даже не мог заснуть, перевозбудившись от успехов. Новый распорядок дня был, несомненно, более удобен, потому что укорачивал кошмар дневной работы ровно наполовину. Теперь, просыпаясь, каждый настраивался всего на пять часов работы, что было, несомненно, проще, чем начинать десятичасовой рабочий день.
Гера: «20 апреля. 87°35? с. ш. 86°51? в. д. До СП 269 км. Вчера вечером вырвал из раны отмороженного пальца какой-то конгломерат мертвой плоти, величиной с кедровый орех. Этот мертвый кусок сидел во мне больше месяца, одним концом он выходил на поверхность, а внутренней частью давил на кость или куда-то еще, от чего возникала основная боль при ходьбе. Сразу же стало легче, впервые не крутился вокруг своей ноги. Жизнь налаживается. До Полюса дойдем, вот только „зашкалим“ в май. Это уже чувствуется. Чтобы успеть в апреле, нужен дуровой дрейф на север, дня три-четыре. Это вполне реально, судя по другим годам. Но до сих пор нас постоянно сдувает на юг».
Несмотря на то, что в марте были сильные морозы и путь наш чаще всего лежал через непролазные торосы, сами мы были полны сил, и это выражалось в наших адекватных реакциях и оценках. В суровых условиях марта мы были активны в делах и, тем более, в мыслях. Нас мало что смущало на этом пути, мы принимали к сведению любую обстановку и всегда противопоставляли ей свою силу. В марте мы только и занимались тем, что проламывали себе дорогу через торосы к Полюсу. Это были колоссальные затраты наших собственных ресурсов. Намного больше того, что мы могли восполнить через пищу и пришедшее в апреле понимание того, что МЫ ДОХОДИМ. Силы уходили, и мозг приспособился пассивно наблюдать за программированной акцией нашего передвижения в пространстве. Наши физические перемещения, а главное — наши моральные колебания — затухали. Мозг уже был не в состоянии глубоко копать, цеплять и вытаскивать для рассмотрения свои ощущения. Любопытство, с которым он делал это в марте, исчезло. Движения наши стали медленными, душевные отклики вялыми.
В апреле, несмотря на то, что путь наш улучшился, мы погрузились в новое для себя состояние — проживания как будто в нереальной жизни. Мы не способны были полностью контролировать или, на худой конец, сопровождать осмыслением все, что происходило с нами, мозг уже не оставлял энергии на эмоции, все силы шли на обеспечение только физического перемещения в пространстве. И, словно в подтверждение этому, меня перестали радовать чистые поля. Тогда я еще не понял, что энергию, которая обеспечивала эмоции, кто-то повернул на другие дела. Эмоции ушли и перестали нас волновать. Славка называл это состояние «идти как зомби». Иногда оно было сильнее, иногда слабее, а иногда уходило совсем. Но началось оно со второй половины апреля. Похоже было, что организм отдавал последнее, что имел, а мудрая природа, подтверждая равновесие мира, уносила нас в сторону весны — температура поднялась до -20°, и мы перестали мерзнуть.
Очевидно было, что мы не успеваем на Полюс к 27 апреля, в день, когда Бернар должен привезти туда своих клиентов и, если мы там окажемся, вывезти нас на «Барнео» — в этом случае наше снятие с Полюса было бы для нас бесплатным или, во всяком случае, не дороже той суммы, что пришла на ум адаптировавшемуся в России французу, реально представляющему себе финансовые пожелания самих русских. Последние подсчеты говорили о том, что на Полюсе мы появимся в самом конце апреля или 1–2 мая. В связи с этим надо было начать экономить продукты и сделать запас на два-три дня. Теперь мы откладывали от дневного рациона часть продуктов и за несколько дней скопили увесистый мешок килограмма на четыре с половиной. Постепенно становилось теплее, днем было около -20°, но, ложась на голодный желудок, мы мерзли в своих спальниках. В ответ на это мы перед сном кипятили кружку воды, добавляли туда ложку сахара (так как мед давно кончился) и две ложки спирта, выпивали и ныряли в спальники. Эта самопальная медовуха давала нам несколько минут на то, чтобы заснуть в тепле. Нам явно хватало тридцати литров бензина, взятых к Полюсу, хотя вначале, выйдя на эту цифру теоретически, мы удержались оттого, чтобы взять бензина больше, и не ошиблись, Теперь мы не выключали примус и нещадно палили бензин, после того, как была сварена еда.
Видел экскременты на заструге, наверное, небольшого зверька. Кто здесь может жить, в семистах километрах от ближайшей земли? Эти места враждебны любому существу, кроме медведей. А зверек этот, вроде песца, чем он может здесь питаться? Солеными «цветами»?
Идем, пробираясь, выискивая проходы в торосах. Поднимаясь на заструг, видишь пространство впереди себя, оглядывая его, замечаешь прорежения и намечаешь себе путь от полянки к полянке, стараешься запомнить его, так как, спускаясь с наддува, попадаешь в окружение высоких торосов, за которыми ничего не видно. Выходя к широкой трещине или разводью, если они имеют хотя бы небольшую северную составляющую, идем вдоль него, волоча весь свой груз, или, когда явно видны места торошений, идем к ним, зная, что там наверняка будет переход. Если у разводьев нет ни того, ни другого, мы сбрасываем рюкзаки, отстегиваем нарты и расходимся в разные стороны вдоль полыньи, в поисках перехода. При этом время от времени оглядываемся друг на друга. В хорошую погоду видно далеко, и, если лыжная палка в руке поднята, переход найден.
Последние десять дней апреля
Мои мартовские мечтания относительно того, что, сбросив вес, мы «полетим», не оправдались. В конце апреля пришло истощение, почти полная невозможность идти быстрым шагом. Я не верю этому и пробую разогнаться по твердому фирну — такая поверхность всегда предполагала хорошую скорость передвижения. Скольжение такое, что сани временами скользят даже боком. Я очень стараюсь, когда пробую разогнать свое тело и нарты по этой твердой как бетон поверхности. Но с сожалением вижу, что мои лыжи не прокатываются в длинном беге, а ноги попросту переступают шаг за шагом, и я продолжаю медленно ползти. В нормальных человеческих походах стоит только снять рюкзак и отстегнуть поясник нарт, как тут же появляется необыкновенная легкость, позволяющая тебе бежать на разведку. В конце апреля, однажды упершись в разводье, я, как всегда, сбросил рюкзак, отстегнул нарты, чтобы налегке отправиться на разведку, но не смог сдвинуться с места. Не было сил сделать первый шаг, когда я оказался без груза. Я стоял как столб и не мог шагнуть. Прошло несколько секунд прежде чем шаг этот наконец был сделан. Второй, третий шаги дались легче, и дальше я заскользил, правда, с некоторым трудом, как будто тащил груз. Вернувшись к вещам после разведки, прицепив к себе нарты и надев рюкзак, я пошел, как и прежде, тяжело, но привычно. Только некоторое время спустя я смог объяснить себе этот случай тем, что мозг, изощряясь в поисках резервов движения, отказался давать команду телу на передвижение без груза. Действительно, по большому счету передвижение в сторону Полюса может быть оправдано только вместе с грузом.
