Обретение счастья - Вадецкий Борис Александрович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
— Вот мой адрес. Буду ждать вашего посыльного завтра утром.
Прибывший наутро по указанному адресу офицер с «Мирного» долго стучал в дверь старенького приземистого дома, пока из окна не высунулась всклокоченная голова слуги.
— Не слишком ли я рано? Кажется, еще спят? — спросил офицер.
— Нет, поздно! — добродушно ответил слуга. — Ночью к нам прибыли родственники моего хозяина и увезли его за город на время, пока у причала будет стоять ваш корабль.
Офицер «Мирного» вернулся в порт и доложил начальнику экспедиции о случившемся. Собрав у себя офицеров, Беллинсгаузен полушутливо-полусерьезно спросил присутствующего здесь астронома Симонова:
— Иван Михайлович, скажите, астрономия не соседствует с науками о земной коре и о мире животных?
— Астрономия или ученый, овладевший этой наукой? — переспросил Симонов, сообразив, к чему клонит начальник экспедиции. — Вы хотите спросить, Фаддей Фаддеевич, сумеем ли мы обойтись без натуралиста? И надобно ли ожидать, пока Петербург командирует сюда нужного нам человека? Полагаю, что общими усилиями и при помощи справочников мы сможем определить главное из того, что встретим в пути. Не Ломоносов ли оставил нам любопытнейшие, равно относящиеся к жизни в Океании, мысли свои о Севере?
— А как думаете вы, Михаил Петрович? — обратился Беллинсгаузен к Лазареву.
— Согласен с мнением Ивана Михайловича! Люди наши в естественных науках сведущи. А Иван Михайлович, — он пристально поглядел на ученого, — только по скромности не считает себя осведомленным в науке о природе. Право, без этих господ мертенсов, коли ими владеет трусость, лишь спокойнее будет на кораблях.
На этом предложении остановились, не преминув выругать Адмиралтейство, чересчур расположенное к иноземцам. Не засильем ли иноземцев в Адмиралтействе объясняется то, что к участию в экспедиции не привлекли отечественных ботаников? Они-то с охотой разделили бы тревоги и радости экспедиции. Ведь просились.
— Плохо, что ученые сами не сочли возможным вступиться за своих коллег, — сказал Торсон.
— А, пожалуй, вы не правы, мой друг, — возразил Симонов. — Разве не живой мысли наших ученых обязаны мы нашим путешествием? Не отечественные ли ученые побудили правительство представить на утверждение государя маршрут нашей экспедиции?
Вскоре датский натуралист, увезенный родственниками, мог возвратиться домой — русские корабли покинули Копенгагенский рейд.
В этот день Симонов, доканчивая письмо родным, приписал:
«В пловучем лицее сем отныне я не ограничен задачами астрономическими, а скорее уподоблен Колумбу в природоведении, ибо то, что должен увидеть и засвидетельствовать, ново не только для моряков, но, боюсь, и для меня!.. Уже и естественник, ботаник. Не правда ли, очень скоро?»
Глава одиннадцатая
Десятью днями позже корабли «южной» и «северной» экспедиций встали на якорь в Портсмуте.
Велика была радость участников экспедиций, когда на Спитхетском рейде, уже подходя к Портсмуту, увидели они возвращающийся из кругосветного путешествия русский шлюп «Камчатка». Отсалютовав ему флагами, «Восток» и «Мирный» тотчас же бросили якоря рядом с ним.
Михаил Петрович, отдав распоряжения по кораблю, хотел было спуститься в ялик, чтобы подойти к «Камчатке», но заметил лодку, отошедшую от «Благонамеренного», и решил ее подождать.
С «Камчатки» нетерпеливо махали платками, фуражками и что-то кричали. Был полдень, и на всех военных кораблях, стоявших на рейде, отбивали склянки.
В лодке, торопившейся к «Мирному», был Алексей Лазарев. Легко поднявшись по трапу и ответив на приветствие вахтенного начальника, он быстро подошел к брату.
— Там ведь Головнин! — сказал он, запыхавшись, указывая взглядом на «Камчатку». — Есть ли у нас на флоте более интересный человек? Кто не мечтал служить у него? Там же на «Камчатке» Матюшкин и мичманы Литке и Врангель.
Двух последних Алексей помнил по корпусу, вместе были на выпускном вечере уже офицерами.
— Знаю Матюшкина. Понафидин мне о нем говорил. И встречал его, помню. Какой, впрочем, моряк из лицеиста!
Михаил Петрович замялся, лицо его приняло знакомое брату выражение вежливой настороженности.
— Может быть, любовь к морю переделывает человека, — добавил он.
Еще издали братья увидели на палубе «Камчатки» могучую, немного грузную фигуру Головнина и офицеров, стоявших возле него. Лазаревы считали долгом представиться Головнину, не дожидаясь, пока он выйдет к ним навстречу, — этого требовал этикет и признание старшинства. Но, кажется, Головнин спустился к себе…
«Хорошо, что Головнин ушел с палубы, — думает Алексей Лазарев, — в каюте, не на людях, легче знакомиться».
Мичман Матюшкин, вахтенный офицер, еле удержался, чтобы не обнять их, встретив у трапа, покраснел, развел руками, сказал радостно:
— А мы в Россию!..
Михаил Петрович заметил смущение «моряка из лицеистов» и его манеру говорить слишком независимо и по-детски доверительно, и то, как он прятал назад руки с короткими пухлыми пальцами. Однако виду не подал, а четко представился и пошел вместе с братом Алексеем за ним следом, чувствуя на себе внимательные взгляды матросов.
Мичман привел их в каюту командира и, откланявшись, вышел. Головнин усадил гостей в кресла и, не ожидая расспросов о Российско-американской компании, тут же сказал Михаилу Петровичу:
— Баранов-то умер. Думаю, через неделю сюда «Кутузов» придет под командой Гагемейстера. Везли они правителя, да не довезли, скончался старик, перед тем болел долго…
Это сообщение ошеломило Лазарева. С правителем земель Российско-американской компании он крупно повздорил три года назад, командуя «Суворовым», и по возвращении писал на него жалобу. О ссоре их было широко известно в кругах, близких к Адмиралтейству. Баранов казался ему «двужильным», крепким, выносливым. Упрекая Баранова в своевольничанье, подчас в жестокости к тем, кто ему не повиновался, Лазарев отдавал должное бескорыстию его и преданности делу. И вдруг — смерть!
— Что же, похоронили Баранова? — спросил Лазарев глухо.
— Да, похоронили, как моряка, в море. В Петербург только кое-какие вещи его придут и письма, но передавать их некому. Семьи у Баранова не было. Племянник, говорят, жил с ним, и тот умер. — Помолчав, Головнин рассказал о том новом, что произошло за последнее время в колониях Российско-американской компании. В письменном столе он держал только что составленное им, по требованию министра, донесение о ее деятельности. Для этого и ходил туда на «Камчатке».
Все это живейшим образом интересовало моряков. Головнин говорил едко, изредка поглядывая на Алексея Лазарева. В настороженном, почтительном внимании, с которым слушал его молодой лейтенант, Головнину что-то не нравилось. Под конец он спросил Алексея:
— А вы что расскажете?
Узнав о том, куда идут корабли, весь преобразился. Он молодо вскочил с кресла и, позвав матроса, велел пригласить к себе мичманов Литке, Врангеля и Матюшкина.
— Знаете ли, куда снаряжены корабли? — громко, с сияющими глазами, удивив Михаила Петровича живостью движений, спросил он, едва офицеры вошли в каюту. — Россия-то-матушка на какой подвиг решилась. Вот бы, Федор Федорович, вам туда, да и вам, Федор Петрович, — обратился он к Матюшкину и Литке. И усмехнулся, повернувшись к братьям Лазаревым: — Вот оказия — три Федора, изволите видеть, у нас на «Камчатке»: Фердинанд Врангель тоже в кадетском корпусе Федором себя нарек. Три святителя! Самые молодые на корабле и ревностные моряки. Так вот, господа, — заключил он деловито, обращаясь к мичманам, — прошу сегодня чествовать на «Камчатке» гостей с «Востока» и «Мирного», а будет возможно и с двух других кораблей офицеров к нам пригласить. Я же отправляюсь с визитом к Фаддею Фаддеевичу Беллинсгаузену и тотчас явлюсь от него, как только испрошу разрешение на задуманное нами.
