Хан Тенгри с севера. Негероические записки (СИ) - Рыбак Ян (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Величественные стены запирали Северный Иныльчек на востоке, а с крутых боковых долин на его спокойную поверхность вываливались хаотические нагромождения льда и снега.
Кажется, даже район Эвереста уступает Центральному Тянь-Шаню в суровости и первозданности пейзажа. Хан Тенгри развернулся ко мне другой стороной. Где-то там, в районе пика Чапаева, упорный Володя бредёт сейчас сквозь взметаемые ветром колючие вихри снега.
Спокойное равнодушие воцарилось в моей душе. Я опустился на большой, чуть подогретый солнцем камень.
Пора кончать эти заигрывания с высотным альпинизмом, подумал я. Не моё это дело, да и не везёт, чего ж мучаться? Есть масса гор пониже и масса интересных маршрутов. Что это за цифра такая – 7000? Почему мне так уж важно пересечь именно эту черту? Только потому, что когда-то мне это казалось невозможным, а теперь кажется возможным? А если и вправду невозможно? И вообще, вот я бегаю тут вверх-вниз, жумарю и дюльферяю километры верёвок, не поставив при этом ни одной станции и не завязав ни одного узла. Даже верёвку мы с собой ни разу не взяли – так и валяется в углу палатки. Зачем мне это? Только ради цифры?
Я вдруг понял, что моя мечта о семи тысячах умерла, но осталось ясное чувство долга. Я не могу вернуться домой с пустыми руками. Я просто ОБЯЗАН подняться хотя бы до седловины... О! А вот это – показательная оговорка. Такую фразу нельзя произносить, ни при каких обстоятельствах. Тот, кто произнёс «только до седловины», тот и поднимется только до седловины. Я поморщился, пытаясь загнать обратно вредную мысль, но – слово не воробей, как известно.
Я, не спеша, побрёл обратно. В небе кипело варево из облаков всевозможных форм и размеров, и было неясно, во что всё это выльется к концу дня. Физически я чувствовал себя отлично. Одышка прошла. Может быть, всё ещё получится?
Обед поверг меня в депрессию. Жую и плачу – боль дикая! Куски мяса я заглатываю целиком, как удав. Базовый Лагерь – большая деревня, где все со всеми знакомы и все осведомлены о планах друг друга. Раз двадцать мне приходится объяснять, где Эяль и почему я остался в лагере. На меня смотрят печальными глазами и хлопают по плечу, мол «ничего, ничего...» Завтра эти люди уйдут на гору, а в базу спустятся другие и всё начнётся сначала.
Какая тоска!
После обеда остаюсь сидеть в пустеющей столовой. А куда идти? Валяться в палатке? Ко мне подсела «чайная» Таня, посочувствовала, потом помогла материально – принесла мне каких-то оранжевых экзотических таблеток убойной силы. На пару часов боль утихла, как будто её не было. Спасибо, Танечка!
В четыре часа дня – сеанс связи, и мы с Володиной Ирой приходим в палатку к Надие. Ира – вся на нервах, буквально руки заламывает. Переживает. Она-то сама ничем подобным никогда не занималась, а человеку «снаружи» тяжело отделить восходительскую рутину от моментов действительно опасных. Володя вышел на связь. Рация свистит, хрипит и тяжело дышит – он как раз сейчас выгреб на купол Чапаева по дороге на седловину. Круто! Вчера он за один день поднялся с Базового во второй лагерь (1500м перепада – с 4000 на 5500), а сегодня уже идёт на седло. Молодец, здоровый черт! Эяль в четыре не отозвался, но вышел на связь в шесть. Сказал, что хотел идти прямиком во второй, но шлось тяжело, и он остался на ночевку в первом. Кроме того, он сказал, что вороны откопали из-под снега нашу колбасу и всю сожрали. Вот твари! Ну да черт с ней. Она и так была не бог весть – потому и закопали. Та, что получше, ту мы во втором заначили. Эяль просит меня забросить в первый ещё колбасы, тушёнки и сухарей. Заброшу, заброшу, мне бы только из Базового выбраться...
Зуб болел всю ночь. Четвёртое поколение, четвёртое поколение... Ни хрена не помогает! Погода – дрянь. Утром всё в тумане, потом повалил снег и шёл с перерывами до самого вечера. Тоска зелёная. В палатке долго не пролежишь, а в столовой хоть и веселее, но такой дубняк, что до костей пробирает. Моя пуховка заброшена во второй лагерь, и я напяливаю на себя всё, что могу, но без движения всё равно мёрзну.
Слава богу, у меня есть книга. Я усаживаюсь на грубо струганную скамью в промозглой столовой, втягиваю шею и руки поглубже в гортексовую куртку, так, что торчат только два-три пальца, необходимые для переворачивания страниц, и с головой погружаюсь в сумрачный мир Юкио Мисимы. Трудно представить себе нечто более удалённое от той реальности, которая окружает меня в данный момент. Тягучая, как патока история взаимоотношений молодого монаха, нелюдимого, страдающего косноязычием, с прекрасным древним Золотым Храмом, которому он служит, и который влюбил его в себя и поработил его до такой степени, что сумрачный юноша решает сжечь его вместе с собой, чтобы избавиться от рабской зависимости.
Болезненный мир подавленных желаний, невысказанных слов и тёмных, перегнивших страстей. Прекрасная книга, написанная самым японским из всех японских писателей, в 45 лет вспоровшим себе живот быстрым самурайским мечом, после неудавшегося опереточного путча. Самый экстравагантный уход из жизни известного писателя, какой только можно вообразить. То ли – отчаянная эстетская попытка повернуть вспять историю некогда хищного, но давно и прочно одомашненного государства, то ли – воплотившаяся детская мечта гениального чудовища о прекрасной, мучительной и кровавой смерти. Я представил себе, что чувствует человек, разрезающий себя холодным и острым, как бритва лезвием – желудок, печень, весь этот мягкий и тёплый живот. От шока он не чувствует боли и только пялится выпученными глазами на выпадающие на грязный пол дымящиеся скользкие внутренности. Что за странная причуда! Только цельная и не обременённая проблемой выживания нация могла позволить себе такое расточительство. Нет ничего, более чуждого еврейскому национальному характеру, чем такая смерть.
Я много читаю, много размышляю о жизни и смерти и постоянно трясусь от холода...
К обеду с горы спустились «испанцы», то есть – два баска и два каталонца, и сразу в столовой стало теплее от их шумного присутствия. Все немногочисленные труженицы кухни слетелись на них, как бабочки на цветочную клумбу. Запас южных гормонов, который переполнял этих парней, ничуть не пострадал от двухнедельного пребывания на суровых Тянь-Шаньских кручах.
Всего пару дней назад эти ребята стали большим разочарованием всего лагеря. От них ждали подвига, лихого и неостановимого броска к вершине. Они были необычайно спортивны, перебегали из лагеря в лагерь со скоростью, внушающей менее блестящим восходителям комплекс неполноценности, и в числе первых в этом сезоне оказались на вожделенной седловине. Они вышли на штурм вершины в безупречно солнечный день, когда тяжёлая башка Хан Тенгри плавилась в фиолетовом небе, и вся База, затаив дыхание, следила за их стремительным продвижением. Когда я заглянул в «радиорубку» по какому-то хозяйственному делу, там сидел Моисеев, и я спросил его, как там наши испанцы, ожидая услышать победную весть. Но Юрий Михайлович лишь досадно махнул рукой, сказал: «повернули с 6500...» и добавил что-то вполголоса.
Однако, когда эта буйная четвёрка спустилась в Базовый Лагерь, что-то невнятно бросила по поводу «двух попыток, жуткого ветра и собачьего холода» и начала безоглядно пить, гулять и веселиться с размахом, который я всегда считал чисто русским, мало кто мог устоять перед их очарованием. Трое из них, те, что помоложе, беспрерывно улыбались. Когда к ним приближалось любое существо женского пола, улыбка эта автоматически растягивалась шире, обратно пропорционально расстоянию до этого существа. При этом, выражение лица одного из парней становилось маслянно-восторженным, нижняя челюсть отваливалась, а дыхание становилось неровным, как у сеттера при виде куропатки.
