К вулканам Тихого океана - Якеш Петр (версия книг txt) 📗
Базар в Порт-Морсби (пресловутая Кока) некрасив. Пыльная площадь под кокосовыми пальмами недалеко от бухты с таким же названием. Здесь пахнет гниющими отбросами, в заливчике множество старых лодчонок, обжитых папуасами. Белого на базаре не встретишь, разве что забредет какой-нибудь не знающий местных нравов турист или чехословацкий геолог с женой. С точки зрения «общественного престижа» лучше покупать яблоки и апельсины, привезенные из Австралии, чем местные. К «достопримечательностям» базара в Порт-Морсби принадлежат и папуасы, бессмысленно жующие бетель, и черная пыль, поднимаемая колесами проезжающих грузовиков, и попрошайничающие дети. Должен сказать, что с нищенством на Новой Гвинее, кроме Порт-Морсби, я не встречался нигде: жители этого острова слишком горды, чтобы просить милостыню. Контраст между рынками в Маунт-Хагене и Порт-Морсби огромен. В Маунт-Хагене и белые вели себя скромно, они как будто говорили: «Ты нужен мне, я тебе. Мы понимаем друг друга, так не будем ссориться».
Папуасы в Маунт-Хагене не бросают на белых враждебных, недоброжелательных взглядов. Украсив себя перьями райских птиц, они с любопытством разглядывают как белых, так и принадлежащую им технику. Когда островитянину представляется возможность посмотреть в объектив фотоаппарата, или специальным ножом попробовать открыть консервную банку, или же поковырять пластмассовую ручку геологического молотка, он с радостью это делает. Без малейшего зазрения совести папуас может похитить автомобиль, чтобы как следует рассмотреть его устройство. Однако я ни разу не встретил в Маунт-Хагене белого, который относился бы к местным жителям настороженно или свысока. Здесь, конечно, замечают их примитивность, но о ней не говорят. И никто не жалуется на воров. Я уходил с базара с добрым чувством. Овощи были великолепны, огурцы в пупырышках, и у меня не осталось ощущения, что кто-то меня ненавидит, как это я чувствовал после базара в Порт-Морсби.
В тот же день я поехал в долину Байэрс-ривер посмотреть на профиль лавового потока и пепел ныне потухшего вулкана Хаген. Эти места также нанесены на геологические карты, подобные тем, что мы делали в окрестностях Виктори. С первого взгляда было ясно: горные породы этой внутренней области отличаются от пород восточной части Новой Гвинеи, хотя их геологические названия схожи. Тем большего я ждал от работы во внутренних областях.
Вернувшись вечером домой, я встретил там гостью, американского антрополога Нэнси Бауэрс. Она только что приехала из района Тамбула, чтобы закупить в Маунт-Хагене все необходимое. Она также была приглашена Австралийским национальным университетом и жила в одном домике с нами. Несколько позже появился археолог Рон Ламперт с двумя гостями из Дании. Для двух комнат нас было больше чем достаточно. Вечером мы устроили праздник — пили пиво, много смеялись.
— Вы хотите поехать в Тамбул и там где-нибудь поблизости снять жилье? — спросила Нэнси. — Это меня устраивает. Я ведь без машины. Вы возьмете меня с собой, а я вам помогу устроиться с жильем в деревеньке Лакопе. Люди там хорошие. Я в этой деревне живу больше года, немного говорю на местном языке и помогу вам на первых порах.
Предложение мне понравилось, я только не сразу понял, почему у Нэнси не было машины и она хотела ехать с нами, ведь я еще не боялся сидеть за рулем.
— Лучше всего выехать в воскресенье утром пораньше. Тогда мы не встретим никаких машин. Один встречный грузовик может испортить все дело. Дорога не из лучших, и уже начался дождь.
Не могу сказать, что слова Нэнси меня успокоили. Я и сам начал догадываться, что здесь за дороги. Я вспомнил курсы вождения в горных условиях и мои скромные успехи; удивление австралийского плантатора моей смелостью, боязнь энергичной американки садиться за руль…
В воскресенье утром поднялись затемно. Был туман, моросил дождик. Тщательно уложили и привязали багаж. По дороге мы должны были забрать еще трех папуасов, которых Нэнси привезла с собой из Лакопе в Маунт-Хаген.
Едва выехав из города, я начал понимать и выразительную ухмылку господина Роя, и страх моей спутницы. Сидел я, прилепившись лицом к ветровому стеклу. Узкая-преузкая дорога извивается серпантином вокруг холма, пересекает броды и мосты. Я не поставил бы и десяти центов, что наша видавшая виды «тойота» выдержит такие переходы. К счастью, из-за тумана я не видел, что у меня справа, а что слева, лишь шестым чувством догадывался: по обе стороны дороги гигантские обрывы. Действительно, было бы неприятно повстречать здесь машину. Забегая вперед, скажу, что обратный путь из Лакопе был намного тяжелее, поскольку стояла ясная погода и весь этот скальный танкодром хорошо просматривался, даже можно было разглядеть остатки машин, ржавевших на дне обрыва.
Сотню километров от Маунт-Хагена до Лакопе с небольшими остановками мы одолели к полудню. Нэнси это оценила как профессиональное достижение.
Когда мы остановились возле «общинного дома», жители Лакопе устроили «своей Нэнси» такую встречу, что и описать невозможно. А заодно и нам, и маленькому Пете. Сбежалось человек пятьдесят и начали как-то по-особому, очень нежно напевать, повторяя ее имя. Нэнси представила нас самым уважаемым людям деревни. Потом женщины и дети обступили Петю, мужчины собрались вокруг машины, и все ждали, кому и что Нэнси привезла. Самые крупные дары — маленький деревянный сундук и обыкновенное солдатское одеяло — получил один древний старик, державшийся с большим достоинством. Трудно описать его поведение — он радовался как безумный.
Мы с Лидой опасались за нашего пятилетнего сына. Старые, почти нагие женщины трогали мальчика огрубевшими от работы, отнюдь не чистыми руками и издавали какие-то странные звуки. Мы боялись, что Петя испугается, убежит и потом не захочет выходить из дома. Как мы тогда объясним людям такое поведение сына? Они уже привыкли к белым чиновникам, миссионерам, а белых детей видели редко. Пока мы разгружали машину и в отведенном нам домике раскладывали плетеные циновки, с улицы донесся рев толпы, сопровождаемый смехом. Петя стоял в машине и, то поднимая, то опуская брезент, нависавший над задними колесами, разыгрывал перед папуасами какую-то пантомиму. Это была удача — мы завоевали деревню. В тот же вечер нас пригласили в несколько домов отведать разных местных блюд. А Петя получил повое имя на пиджин-инглиш — «манки билонг уайт пела» (доел, «обезьянка, принадлежащая белому человеку», если хотите более литературный перевод — «белое дитя»).
С того дня Петя все свое время проводил в компании местных ребят. В первый же вечер он прибежал с криком:
— Папа, у меня есть катайога, и я съем ее.
Как выяснилось, «катайога» в племенных преданиях наших друзей — страшилище, или «страшное австралийское пресмыкающееся».
Петя залез в карман курточки и вытащил мохнатую гусеницу величиной с ящерицу. Раньше у него не хватало смелости даже дотронуться до гусеницы. Откуда он взял, что ее можно есть? Ведь он играл с мальчишками, которые не знали английского. Но эту гусеницу здесь действительно считали лакомством. Кто-то взял ее у Пети и бросил в горячий пепел у костра. Она свернулась в несколько колечек, а когда обгорели волоски, папуас разломил ее пополам, вынул белую, свившуюся в спираль мякоть и предложил каждому из нас по кусочку. Вкусно, напоминает свежезажаренные шкварки с хорошим рубленым мясом. Жалел я только об одном: мало было гусениц.
На следующий день нас ждало новое угощение: некое похожее на крысу сумчатое и птичка не больше нашего воробья. Рецепт приготовления жаркого несложен, каждая хозяйка сумеет это сделать.
Невыпотрошенного и неосвежеванного убитого зверька надо сначала пригладить ладонями так, чтобы шерсть легла в одну сторону. Потом разжечь костер и, дождавшись того момента, когда в помещении (в данном случае в нашей хижине) будет нечем дышать от дыма, бросить в огонь. После того как шерсть обгорит и кожица потемнеет, вытащить угощение из огня и помахать им немного в воздухе, чтобы остыло. Блюдо готово, его предлагают почетному гостю, который уже сам по вкусу его посолит и приправит разными кореньями. Если гость особо почитаем, ему предлагают две обгорелые тушки.
