Вексель Билибина - Волков Герман Григорьевич (книги полностью .TXT) 📗
Наконец-то Юрий Александрович, Раковский и Седалищев ступили на обетованную землю. По невысокому пологому бережку, усыпанному звончатой галькой, они взбежали наверх и увидели — теперь уже не как мираж, а совсем рядом серенькие бревенчатые домики, а еще ближе — кособокие низенькие срубы с плоскими крышами — летники, и здесь же — вешала из жердей, унизанные пластанной рыбой. Она даже в эту белую ночь сверкала серебром чешуи и горела рубином красного мяса. Над вешалами высились страшные чучела с обвислыми тряпками, но смотреть было на них весело, как на петрушек, — их и вороны не боялись в безветрие.
Когда подошли поближе, с летников взметнулась туча ворон и затмила белое перламутровое небо, а из-под вешал выскочила свора собак.
— Ну, догоры! Обетованная ольская землица встречает нас вороньим граем и собачьим лаем! Ура!!! Вперед! — весело воскликнул Билибин.
— Ура-а-а!!! — озорно подхватили Серега и Миша.
Но скоро их благодушию наступил конец. Крепкие на ногах, с зубастыми волчьими пастями, лайки с остервенением закружились вокруг пришельцев. Сбивая друг друга, брызгая желтой слюной, они даже грызлись между собой, будто заранее делили добычу.
— Ну и псы, как у Джека Лондона! — Билибин демонстративно вскинул свою огненную, как факел, бороду и двинулся напрямик.
— Ружье надо было взять, ружье надо было взять, — твердил Седалищев.
Он пытался образумить собак, обращался к ним и по-якутски, и по-русски, но они не понимали ни того, ни другого, и тогда Миша прижался к Билибину так, что наступал на пятки, и опять отчаянно запричитал:
— Ружье надо было взять… Ружье…
Раковский шел последним, прикрывал их с тыла.
Дошли до первых изб. Стояли они — не поймешь как: то ли передом, то ли задом, не по-русски, и разбросаны и там и сям. Были эти избы чуть-чуть поскладнее летников: рублены из лиственницы; но вокруг ни загородочки, ни палисадничка, ни грядки, ни деревца — голо, плешиво, лишь галька поблескивает, да торчат колья с перекладинами, а к ним привязаны собаки.
Привязанные — еще злее бродячих: летом, чтоб не жирели, их почти не кормят. И, завидев людей, да еще незнакомых, они тоже рвутся с привязи…
Сначала надеялись, что на собачий лай выйдут люди и отгонят зверье, но ни в дверях, ни в окнах ни первых изб, ни других, к которым подходили, никто не маячил.
— Дрыхнут все, — сменил свой отчаянный напев на другой Миша Седалищев и опять: — Ружье надо было взять…
А собачье окружение все теснее. И все пуще наглела рослая настырная псина волчьей масти. Она уже на сапоги Билибина брызгала слюной, оскалив клыкастую пасть…
— Эх, ружье не взяли! — не выдержал и Билибин. — И в руках ничего!..
И тут, как по заказу, грянул выстрел. И этот самый настырный волкодав, взметнувшись дугой и сверкнув гранатовым глазом, хлопнулся оземь, распластавшись у самых ног Юрия Александровича. Бродячие собаки кинулись врассыпную, а привязанные прижались к земле.
Билибин, Раковский и Седалищев оглянулись.
К ним подходили двое. Один — долговязый, будто на ходулях, в мешковатом, болтающемся пиджаке. Другой — милиционер, — в новенькой тесноватой форме, со сверкающей кокардой на суконной фуражке, с блестящим кожаным ремнем и в маленьких, словно с дамской ножки, юфтовых сапожках, тоже, вероятно, тесноватых, потому что шел он, как балерина на пуантах.
Довольный метким выстрелом, он с восхищением поглядел в дуло нагана, потом бережно вложил его в кобуру и, подойдя к убитой собаке, брезгливо коснулся ее носком юфтового сапожка:
— Точно он, Бурун, кобель ямский… Трех оленей зарезал, давно мою пулю ждал, сукин сын!
Широким шагом подошел и долговязый, протянул Билибину длинную руку.
— Зампредтузрика и райполитпросветкульт Белоклювов. А вы — товарищ Марин?
Юрий Александрович назвал себя и сразу спросил:
— Мою телеграмму получили?
— Экспедиция, что ли?.. Что-то сей год облюбовали нас всякие экспедиции. Экспедиция Наркомпути, еле-еле душа в теле, пошла пешком в тайгу, половину продовольствия оставила в Оле, а теперь вот вы… А мы ждем товарища Марина, нового предтузрика. Телеграмму, говорите?..
— Да, «молнию»! — важно вставил Раковский.
— Хе, «молнию»?.. В этом крае ни грома, ни молний не бывает, а как церковь закрыли, и про Илью-пророка забыли… Нет, товарищ Билибин, ничего не получали… Телеграф у нас в Тауйске, за двести верст, но работает так, что лучше б его совсем не было. По крайности, знали бы, что телеграфа нет, и сами никаких телеграмм не составляли, и от других не ждали б. Застряла ваша «молния» где-нибудь средь сопок…
— Я просил подготовить транспорт: лошадей или хотя бы оленей. Ваше начальство мне говорило: здесь лошади есть, а оленей имеется не менее трех тысяч…
— И лошади есть, и олешек много… Но кто их считал? Оленехозяева точные цифры утаивают, да и считать не умеют… Много, полная долина олешек. Но вам не сказали — каких? Они все не ездовые, под вьюком и в нартах не бывали — дикие.
— Точно, олени дикие, подсчету не поддаются и никому не подчиняются, — подтвердил, как отрапортовал, милиционер.
— А там, — зампредтузрика махнул своей длинной рукой, как плетью, куда-то в сторону Хабаровска, — знают о нашем крае по туманным слухам.
— Ну, а лошади-то есть, говорите?
— Есть-то они есть, да не про нашу честь… Наши тунгусы их не держат, камчадалы тоже. Только лишь якуты — коневладельцы, за ними числится голов сорок. Но я уже сказал, что полмесяца назад прибыла сюда экспедиция Наркомпути, взяла в аренду двадцать лошадей и третьего дня как вышла на Колыму. А какие остались, те необъезженные, их якуты на мясо держат…
— Ни ездовых оленей, ни лошадей, одни собаки? — ядовито подытожил Билибин.
— Точно, собак много, и привязных, и бродячих. Всех бы пострелял!
— Собачек много, — подтвердил и Белоклювов. — Штук шестьсот на привязи и бессчетное количество гулевых.
Наш бывший предтузрика Петров, — продолжал Белоклювов, — вынес постановление о ликвидации собак как прожорливого класса… Это же левацкий загиб! И я по его указанию выступал на собрании всех ольских граждан с докладом по собачьему вопросу… Не нужно нам, говорю, товарищи — граждане туземцы, столько собак! Когда построим социализм, будем ездить на автомобилях! Машина, значит, такая, объясняю — собачья нарта на колесах, ходит быстро и без собак. И не будет при социализме ни одной собаки! Слушали, кивали, соглашались вроде. Потом один старик покрыл голову платком, как шаман, значит, и говорит: «Слушай сказку, нючи». Тунгусы всех нас, русских пришельцев, нючами зовут… «Одна птичка другую спрашивает: «Птичка, что у тебя вместо котомки?» — «Собачьи кости у меня вместо котомки». — «Что у тебя вместо котла?» — «Собачья голова. Собачья челюсть мне служит посохом, собачье ребро служит крючком, шкура с головы собаки служит постелью, собачья шкура служит одеялом, собачьи кишки — ремнями…» Понял, нючи?» Как тут не понять! Выходит, без собачки тунгусу нет жизни! И собачка вроде бы как священное животное, о котором песни поют, сказки слагают. А наш бывший предтузрика, как мы его звали, царь Ольский, князь Тауйский, князец Ямский, принц Туманский и прочее и прочее…
— Читал я об этом! — прервал Билибин: ему уже начал изрядно надоедать Белоклювов и его доклад о собаках. — Читал в «Тихоокеанской звезде»… Новый корреспондент сообщил, что в Ольском районе половина тунгусских родов отказалась от родовых Советов, снова выбрали себе «князцов» и живут, как жили до революции… И про священных собачек читал… И о причинах такого положения читал… Во всем виноват тузрик Петров, царь Ольский и прочее и прочее… И вся эта б-белиберда… за подписью «Олец», — и Юрий Александрович уставился в Белоклювова: не он ли и есть этот корреспондент.
— Уже напечатали! А газетка у вас не сохранилась? Олец-то я!
— Использовал…
— Жаль… Так вот к чему я это все говорю… Нужен постепенный подход, без левацких заскоков и без оскорблении чувств! Мы тунгусу взамен собачек автомобиль обещаем, а он, «и ныне дикий тунгус», Пушкина еще не читал и впервые этот самый автомобиль-то только что, на днях, в кинофильме увидел! Тут нужна тонкая политика, не такая, как при Петре Первом, который насильно бороды срезал… И не такая, какую вел наш бывший Петров, тоже Петр, но уже не Первый — кресты с церкви скидывал, иконы выбрасывал… А вот и наш дом Советов! Все, как в Москве, только крыша пониже, да краска пожиже. Заходите, да голову наклоните, чтоб фонари на лбу не зажечь…
