Путь на Грумант - Георги Виктор Сергеевич (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
— «Помор», «Помор», на приеме…
— «Помор» слушает, — берет микрофон Дмитриев.
— Вы что же там, спите? Думаете, нам легко такую бабафугу за собой тащить?
— Да тише ты, лучше скажи, какой курс держишь, — пытается переменить тему разговора Дмитриев, с укоризной поглядывая на меня.
Кстати, уже потом, на берегу, я так и не смог отыскать в словарях этого колоритного и частенько упоминаемого в нашей ватаге слова — бабафуга. Ввел его капитан «Груманта» Ростислав Гайдовский, первый раз назвав им привязанный к вантам солидный, килограммов на десять, окорок. В предотходной суматохе брошенный в трюм вместе с другими продуктами, окорок этот не без труда был вскоре извлечен и вывешен «проветриваться». После чего «бабафугой» стало зваться все, что висит без движения. И как ни обидно, в данном случае это слово подходило и к кочу…
Однако вернемся к Святому Носу, тем более что он всего-то в какой-то миле от нас. Но ближе подходить опасно, хотя предки наши, вне сомнений, без боязни взяли бы курс в глубоко вдавленную с восточного края мыса губу Волоковую. Эту большую зазубрину на лезвии мыса-ножа.
Нет, не случайно поморы рисовали на старых картах этих мест не мыс, а остров. Подходили к берегу, крепили по бортам весла и впрягались в бурлацкую лямку. И метр за метром, подкатывая под днища судов припасенные заранее бревна, перетаскивали кочи и лодьи в широкий Иоканьгский залив, надежно защищенный от теперь уже ненужного шелоника. Перетаскивали и жировали, выжидая северо-восточных полуношников.
Нынче волок тот давно порушен. Да и не в бурлящем сувое видели предки главную опасность. Рассказывают, что во множестве обитали здесь морские черви — корабельные сверлила, что протачивали самые прочные деревянные суда. А вот куда они делись — о том записал Василий Иванович Немирович-Данченко в своей книге «Страна холода». Мол, жил когда-то в Коле поп Варлаамий, молитвенник и заступник, но не смог благочестивый совладать со своими страстями. И, поддавшись козням сатаны, в порыве ревности порешил супружницу законную, а осознав содеянный грех, сел один-одинешенек в лодку и повез жену свою убиенную на родину, в Кереть, что на карельской стороне.
У Святого Носа средь ночи услышал Варлаамий голоса, а ему все звериные языки понимать дано было. И слышит он гласы: «Беспременно, братцы, надо лодку потопить». Опосля слышит, как стали шнячку его из-под низу грызть-сверлить. Он и сообразил сразу, что к чему. И всех червей этих, что были вокруг Святого Носа, созвал к своей лодке. Собралось их видимо-невидимо, аж море-окиян побелело.
— Все ли? — спрашивает.
— Все.
Тут-то Варлаамий их и заклял, и после его святого слова ни единого червя в живых не осталось — околели твари противные…
Байки байками, но вот что интересно. Ученые утверждают, что именно в районе мыса Святой Нос находятся значительные запасы дробленого ракушечника — отличной минеральной подкормки для птицы. А образовались они из обломков домиков-пирамид усоногого рачка-балянуса, которые за тысячи лет покрыли морское дно трехметровым слоем на десятки километров. Вот и не верь после этого поморским преданиям!
…Признаться, все, что я сейчас рассказываю, записывая свои рассуждения в теплой городской квартире и жмуря глаза от слишком яркого света электрической лампы, нависшей над столом, — совсем не интересовало нас в ту бессонную ночь, когда, казалось, вновь решалась судьба экспедиции. (А сколько их еще будет впереди, таких ночей на тысячемильном пути к Шпицбергену! Но одно дело потерпеть неудачу в конце маршрута, совсем другое — в его начале, в самом зачатке честолюбивой надежды на успех.) Словно проведенные грубым рубанком по необструганной доске, тянулись от берега в море широкие ленты сувоя — не мифическая, а резко очерченная граница между двумя морями. Беспорядочная, хаотичная толчея мелких волн, играя, валяла суда с боку на бок. А с севера, где час назад скрылось в черном мареве бледное, уставшее за день светило, наваливалась великая хмарь. Помните? Если солнце село в тучу — жди, моряк, большую бучу! И буча началась.
За оконечностью Святого Носа шквалистый ветер подмял, скрутил в узел и как новогодние бумажные ленты разорвал полосы сувоя. Вдруг ожила и поползла по баку лодка-кижанка. С трудом удалось завести под нее дополнительный канат, закрепив конец от борта к рыму — металлическому кольцу на палубе. Стоя на коленях, мы с каждым критическим креном корпуса коча падали ниц, вжимаясь телами в холодное дерево перехлестываемой волнами палубы. А потом короткими перебежками — от бака к грот-мачте, от грота на корму, собрались — расселись в ногах у кормщика: Дмитриев один в эти минуты стоял, широко расставив ноги, и двумя руками едва удерживал трехметровое правило руля…
Я говорю мы, так как к тому времени все ребята, скинутые болтанкой со своих нар в темном и тесном кубрике, уже собрались на палубе. В резиновых сапогах, роканах, надетых на фуфайки, спасжилетах — мы, сгрудившись на корме, представляли в тот миг, наверное, весьма живописную картину. И картину эту в различных вариациях можно было наблюдать весь следующий день: до глубокой ночи, уводя коч и уходя сам от беломорской Воронки, работал трудяга «Грумант», взяв курс на запад вдоль мурманского побережья. Так встретило нас море Баренца.
Признаться, уважаемый читатель, мне жаль расставаться с Беломорьем, хотя на пути к Груманту нас еще стерегут немало трудностей и перипетий этого уникального по своей авантюрности и дерзости перехода. Но Белое море — как колыбель, которую, повзрослев, нельзя выбросить за ненадобностью из дома. Поэтому-то я и предлагаю твоему вниманию вставную главу о Терском береге, уже оставленном нами на траверзе повествования. Ну а если она покажется лишней — перелистни с десяток страниц, и мы вновь вступим на борт «Помора», следующего вдоль мурманского побережья.
Заполярье — это там, за полями…
О своеобразной красоте Терского берега Кольского полуострова написано немало восторженных строк. Я встречал по-настоящему влюбленных в этот край людей, готовых все свои отпуска проводить на Белом море. Как ни странно, среди них много приезжих, жителей не Мурманской, а центральных, срединных областей страны, москвичей да ленинградцев. Чем же притягивает их русский Север, заполярная окраина Российского Нечерноземья?
Трудно ответить однозначно. Давно уже не добывают здесь речной жемчуг, инспекторы рыбоохраны бдительно следят за семужьими нерестилищами и нагульными ямами, не так-то просто найти на мысе Корабль чистую, небитую аметистовую друзу. Еще труднее заказать в дорогу хорошую погоду. Добро, если шелоник подует. Хуже, когда налетит норд, а в скулу ему ударит юго-восток — тогда погоды не жди. Да и клева тоже: забьется кумжа под камень, ляжет хариус на дно, разве что окунь или щука соблазнятся на блесну, доставят радость рыболову-любителю.
Богатые рыбой и зверем, эти места привлекали предприимчивых новгородцев. «Терь», «Тре» — древнее название Кольского полуострова. В XIII веке наряду с другими северными землями он официально входил в состав владений феодальной республики на правах особой волости, то есть даннической территории. Находился в ведении «новгородских мужей», должностных лиц, подчиненных посаднику, а не князю. Однако и князья посылали сюда своих слуг. Так, Александр Невский и его преемники отправляли на «Терскую сторону» ватаги промышленников за кречетами для охотницкой потехи.
Одновременно с русскими людьми на северо-восток продвигались норвежцы и требовали пушной дани от терских саамов и карел. Русские стойко защищали свои заполярные владения, снаряжая «ушкуи» громить «норманнов». Сами норвежцы произносили это слово как «нурман», откуда и пошло название северного, Мурманского берега Кольского полуострова. Ныне Терский означает только южную, беломорскую его оконечность, занимающую без малого седьмую часть территории области и производящую 0,4 процента валовой промышленной продукции, 1,3 процента — сельскохозяйственной. Считай, глухая глубинка, давшая жизнь всему краю и ныне ставшая ему ненужной, лишней. Так ли это? Попытаемся ответить на этот вопрос.
