Миллионы, миллионы японцев... - Шаброль Жан-Пьер (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
Мадам Мото представляла меня в весьма пространных выражениях. Я всегда задавался вопросом, что же такое она рассказывает, но, судя по бросаемым на меня взглядам, ее слова производили сильное впечатление: «Ано нэ... сэнсэй... ано нэ... ано нэ... Бальзак... ано нэ... коно хито... ано нэ... Бальзак... табакко... сэнсэй ано нэ...» [11]Исковерканные собственные имена, фамилии приятелей или названия мест напоминали мне историю или анекдот, рассказанные мной мадам Мото в первые дни и теперь систематически всплывавшие на поверхность, всегда на одной и той же стадии нескончаемой процедуры представления, которую мадам Мото выполняла в любом месте и в любое время. Иногда она даже прерывала свою речь и шептала мне на ухо, что рассказанный ею сейчас (по-японски) анекдот очень хороший, «очень-очень хороший» и надо, чтобы, выступая по радио и телевидению, я сам не преминул его рассказать. Без всякого перехода она продолжала: «Ано нэ... сэнсэй... ано нэ» — и подавала мне знак сунуть в рот трубку, тут же вырывала ее у меня изо рта, чтобы продемонстрировать, и просила сигарет: похоже, что она с мельчайшими подробностями объясняла, как я вспарывал сигареты Короля Покрышек, чтобы набить трубку, а затем с гордостью рассказывала, как ей удалось всучить одну из своих картин вышеупомянутому «монарху», — готов поклясться, что она это рассказывала, — и раскрывала новую папку с набором своих творений. Тут публика, отвернувшись от меня, склонялась над импровизированной выставкой, ловко размещенной на предметах обстановки, а если никакой мебели не было — у основания перегородок.
Наконец однажды, проезжая на полном ходу перед небоскребом, мадам Мото объявила, что в этом здании находится контора «продюсера нашего фильма». Я воспользовался случаем, чтобы расспросить, в каком качестве она для него работает: является ли она его служащей, сотрудницей или партнершей.
Мадам Мото ответила мне весело и непринужденно, что они знакомы с детства, что вместе играли детьми. Поскольку мне удалось уловить какое-то имя, выведенное неоновой трубкой на фронтоне здания, я, вернувшись в свой новый роскошный отель, бросился к телефону и позвонил двум французам, имена которых отыскал перед отъездом из Парижа.
Оба они были очень заняты и могли встретиться со мной лишь через несколько дней, но немедленно информировали меня о пресловутом продюсере, имя которого хорошо знали: это один из трех самых крупных магнатов японской кинематографии, одновременно продюсер, прокатчик, владелец крупнейших студий и многоместных кинотеатров; он известен своим богатством, но еще больше — отсутствием щепетильности...
Уф! Я успокоился. Отбросив угрызения совести, я заказал в номер вкусную еду и оросил ее лучшим вином. Подняв перед зеркалом стакан за здоровье Кино, я воскликнул: «Продюсер платит!»
Трижды в день, перед каждой трапезой, и перед тем, как скользнуть под тонкие простыни шикарной гостиницы, это лекарство в течение нескольких недель помогало мне сохранять душевное равновесие: «Продюсер платит!»
* * *
Когда я листаю записную книжку, записи этих давних дней неприятно удивляют меня своей бессвязностью: гостиница, такси, улицы, закусочные... Впечатления еще более поверхностные, чем у добросовестного туриста; как ни фальшивы картины жизни, подготовленные специально для него, они все же представляют собой реальность трафаретов, пусть спорную.
И все-таки в этих записках впервые появился привкус ощущавшейся мной горечи. Вот почему мне хочется воспроизвести их в том виде, в каком они были сделаны, чтобы и читатель смог почувствовать то же. Вот эти записи:
«У меня появилось страшное сомнение: а что если мадам Мото говорит по-японски так же плохо, как по-французски? Что если за время пребывания в Париже, недостаточно длительное для освоения иностранного языка, она успела забыть родной? О нет, это было бы ужасно!
И все же я не решаюсь думать о судьбе „хороших историй“, которые я доверил ее передаче... Тем более что пока содержащийся в рассказе намек доходит из моих уст до ее ушей, он становится куда более многозначительным, чем это требуется.
Прическа мадемуазель Рощицы свидетельствует о том, что она не зря приступила к ее сооружению на рассвете и призвала на помощь соседей. Эта совершенная конструкция состоит в основном из проволочек (того диаметра, какой используется для сращивания удочек), скрепляющих прядь за прядью, так что они возвышаются от затылка до верхушки башенкой, отклоняющейся всего на несколько миллиметров.
Кто сказал, что мадам Мото не прибегает к незнакомой мне форме юмора? Например, когда говорит, имея в виду фарфоровую внучку Короля Покрышек:
— Ей вполне можно было бы поручить большую роль в фильме. Это было бы хорошо. Правда, она мила?
Ну и комик! Для доказательства того, что я должен быть „очень-очень мил“ с таким-то родственником или таким-то знакомым, она неизменно выдвигает один и тот же веский аргумент:
— Он всегда давал мне много денег, когда бы я ни попросила...
Нередко она рассказывает мне, при каких обстоятельствах пользовалась этими щедротами, потом повторяет все по-японски, и меценат, извиваясь от удовольствия, снова делает широкий жест, чтобы обласкать мою Даму...
Мне показалось, что главный редактор немного смутился, когда я заговорил о последних письмах камикадзе, произведших сенсацию во Франции.
Мадам Мото настаивает, чтобы я никому не рассказывал сюжет своего фильма. „В Японии воруют идеи“, — повторяет она. Она настаивает на том, чтобы я держал все в тайне, пока она не представит меня людям, достойным, по ее словам, полного доверия. Мне кажется, что дело вовсе не в пресловутой „краже идей“. [12]
Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что черные куртки, [13]как на зло часто попадающиеся на моем пути, проявляют некоторую враждебность, но их совершенно обезоруживает моя сладчайшая улыбка.
Дорога Токио — Иокогама своего рода дорога в ад, соединяющая заводы, доки, молы и фабрики, перегруженная грузовиками и легковыми машинами, которые со скоростью не меньше восьмидесяти километров в час непрерывным потоком несутся в обе стороны, бампер к бамперу, крыло к крылу. Здесь еще больше бугров, выбоин, рельсов, чем где бы то ни было. Порывы ветра катят пустые мусорные ящики под колеса этих сумасшедших орд.
„Как хорошо, сегодня не такое большое движение, ах, как хорошо!“ — совершенно искренне твердила мадам Мото: в окно она не смотрела, а поскольку все светофоры на нашем пути были открыты...
Надо было бы записать все ее выражения: „Возможно, конечно, кто знает, я думаю, мне кажется...“
Во время даже самых коротких остановок таксисты хватают остро отточенный карандаш, воткнутый в специальную присоску на распределительном щите, и начинают вести нескончаемые подсчеты в записной книжке. Ночью они сжигают спичку за спичкой, продолжая умножать и делить...
По-видимому, японцы менее нас чувствительны к запахам, например к запаху пота, усиливающемуся под столами с подогревом.
Мадам Мото, вовсе и не скрывая, что она ищет связи, обходные пути, твердит важным людям, как они нужны, как она на них рассчитывает...
Я мечтаю об интеллигентном японце, который говорил бы хорошо по-французски, я мечтаю о нем все больше и больше, эта мечта не дает мне спать по ночам.
Ано нэ... Ано нэ... Что же это в конце концов значит?
Тетя и племянница извивались от смущения — это совсем невежливо, это значит: „Эй, послушайте!“ — но не надо так говорить, ни в коем случае... Впрочем, поразмыслив, они решили, что я могу и даже должен употреблять это выражение, в моих устах оно звучит очень милой шуткой.
Стоит мадам Мото посмотреть на мою бороду — и она заводит разговор о фотографах, киношниках, телевизионщиках...
Говорить о деньгах, по-видимому, не считается здесь зазорным, как у нас: мало того, что мадам Мото выбалтывает, как имярек помог ей деньгами, она рассказывает во всех подробностях, сколько надеется получить от него за свою очередную картину, и переводит ему это на японский; имярек доволен.
